Агрессивная непристойность

Глумление над идеалами и ценностями как ни один другой вид злоречия связано с цинизмом – особым типом сознания, выражающимся в нигилистическом отношении к морали, общественным нормам, человеческому достоинству. Понятие цинизма формально происходит из кинической философии, но в последующие столетия существенно с ней расходится. В настоящее время это понятие можно считать обозначением общей речеповеденческой установки глумца.

В ряду циников оказываются множество ключевых исторических фигур: все те же Калигула с Нероном, Макиавелли, Наполеон, Ницше… Из литературных персонажей необходимо назвать Мефистофеля из «Фауста», главного героя «Племянника Рамо» Дидро, героев «Бесов», Базарова из «Отцов и детей». Емкую формулу цинизма выводит князь Радунский в романе Амфитеатрова «Княжна»: «Репутация – вздор. Репутация – это у меня каурую пристяжную так зовут. А коренник – Скандал».

Американский философ и психолог Ролло Мэй в работе «Сила и невинность: в поисках истоков насилия» (1972) высказал справедливую

и очень важную мысль о том, что «первой жертвой насилия становится язык». Более того, по Мэю, само насилие – результат искажения речи. А «промежуточной стадией распада слов» философ считает цинизм, который «атакует то, что было неприкосновенным, и возникает, когда слово теряет свойственную ему цельность». Слово «становится агрессивным на одной из стадий своего изнашивания: оно теряет свое изначальное значение, принимая форму агрессивной непристойности».

На рубеже XX–XXI веков в лингвистику вошло также понятие лингвоцинизм – особое использование языка для демонстрации пренебрежительно-уничижительного отношения к действительности (термин А.П. Сковородникова).

С одной стороны, лингвоцинизм проявляется как опорочение и деконструкция уходящих реалий, разоблачающе-уничижительное осмеяние ветшающих лозунгов. Появляются такие специфические жанры, как антипословицы и антиафоризмы (нем. Antisprichwoerter, англ. antiproverbs, twisted wisdom) – переделки традиционных паремий. Часто они основаны на черном юморе, а некоторые являются и вовсе откровенным глумотворчеством. «Любите Родину, мать вашу!»; «Укрепим блядство народов!»; «Родина должна знать своих плейбоев».

С другой стороны, лингвоцинизм выражается в циничном смаковании непристойностей, игривой подаче трагических сведений, перенасыщении медийных текстов негативным содержанием. Подробно описываются способы совершения убийств и суицида, детали терактов, катастроф, стихийных бедствий. Вместо нейтрального предъявления фактов – искусственное нагнетание страха, стимуляция нездорового любопытства, стеб в новостных лентах, комментариях происшествий, криминальных хрониках.

Вот несколько заголовков публикаций газеты «Московский комсомолец» разных лет. Выброшенный в мусоропровод младенец и не подумал умирать. Ревнивец разрубил супругу на мелкие кусочки. Студентка кулинарного техникума приготовила рагу из головы матери. Убийца выпустил из родителей кровь, чтобы трупы не портились. Подросток готовил кошкам гречневую кашу с мясом отца. Труп ездил на санках в центре Москвы. Для сочинителей подобных заглавий репутация – та же «каурая пристяжная».

Лингвоцинизм – это не только способ отстранения от реальности, прием сгущения «темной материи» Языка, но и иммунологическая реакция социума на угрозы и вызовы окружающей действительности. Одновременно и провокация, и защита. Причем здесь не «юмор висельника» – смеховая бравада в отчаянном положении (гл. VI), а скорее «юмор вешателя» – то есть именно глумеж, жестокая издевка над тем, что вообще не подлежит ни поношению, ни осмеянию.

Упоротые лисы

Доминирование иконоцентричности (визуальности) над логоцентризмом (вербальностью) в культуре вновь вызывает к жизни архаические модели коммуникации. Как и древние римляне, современные люди жаждут изощренных зрелищ. Одни удовлетворяют эту потребность бесконечными путешествиями, другие – онлайн-играми, третьи – съемками таинств природных (например, родов) или церковных (крещения, причастия).

Ну а кто-то продолжает «традиционно» развлекаться удовольствием от мучений себе подобных. Прежде была глумливая подлость – нынче глумливая пошлость. Сегодняшние формы и способы глума – очередные упражнения в ничтожестве.

Современность усиливает смеховую составляющую глума: все переводится в «ржаку», «бугагашечки», «гы-гы-гы». Раньше народная мудрость гласила: молчи – за умного сойдешь. Сейчас «ум» проще всего продемонстрировать осмеянием чего угодно. Главное – хохотать погромче и стебаться пожестче. Антипословицы уже не только о политике, но о дружбе («Не зная брода – пропусти вперед товарища») и любви («Любовь – костер: не кинешь палку – погаснет»).

Если прежде в споре непременно требовались аргументы, то нынче достаточно дискредитировать сам предмет обсуждения. Да это вообще бред полнейший! Здесь не о чем говорить, ведь это смешно! И даже совсем просто: бруга-га! ноу комментс!

Глумление – легкий и незатратный способ заявить о себе в социуме, где «актуальные тренды» важнее общечеловеческих ценностей. Глум становится легитимным форматом ток-шоу, общественных дискуссий, политической борьбы. Отличная иллюстрация – «Момент Валдо», шестой фильм британского научно-фантастического телесериала «Черное зеркало».

Глумотворчество ищет апологетические основания в самом языке, создает себе лексические подпорки. Изобретаются неологизмы, заведомо мотивирующие и отчасти даже оправдывающие глумеж. Диагностируют православие головного мозга – и выступают с «панк-молебном» в главном православном храме страны. Называют победобесием почитание военно-патриотических традиций – и отплясывают топлесс у мемориалов, жарят шашлык на Вечном огне. Само глумление в разных контекстах маскируется определениями «свободомыслие», «креативность», «художественный жест», «акция протеста».

В интернет-среде глум становится одновременно и материалом, и инструментом, и механизмом создания квазиинформационных продуктов: мемов, фейков, демотиваторов, «фотожаб». Порой возникают абсурдные ситуации. Вспомнить хотя бы не столь давнюю историю с «Упоротым Лисом» (англ. stoned fox) – жутковатого вида чучелом попавшей в капкан лисы. Изначально неудавшееся, бракованное изделие британской такси-дермистки Адель Морзе по каким-то необъяснимым, иррациональным (опять же!) причинам вдруг стремительно обрело популярность, превратилось в модного персонажа многочисленных интернет-приколов, стало вариантом «отличного подарка» и даже образом «национального героя».

Однако вот что любопытно: в интернете легко оскорблять и гораздо сложнее именно глумиться. Глумление расчеловечивает. А как расчеловечить аватар, юзерпик? Никак. Поэтому, за редким исключением, ошибочно отождествлять глум и, например, троллинг или флейм (гл. XV). С натяжкой можно назвать глумотворцами и некогда популярных «падонкаф» – участников русскоязычной сетевой субкультуры, развлекающихся коверканьем слов (пацталом, ржунимагу, аффтар жжот). Этот «олбанский йазыг» скорее пародия, а не глумеж.

На глумление больше похожа речевая активность другой ранее популярной сетевой группы «кащенитов», название которой происходит от эхо-конференции su.kaschenko.local и обыгрывает фамилию знаменитого психиатра. «Кащениты» используют особый стиль виртуального общения, отличающийся грубыми издевками и провокациями. Эксплуатируются преимущественно темы антисемитизма, агрессивного мещанства и психиатрии. Используются глумотворческие словесные приемы: нарочитое передергивание высказываний, абсурдизация мнений, злонамеренная путаница имен, фраз, фактов. На интернет-площадке, которая «подверглась окащенению», уничтожаются смыслы, искажаются слова, разрываются коммуникативные связи.

Впрочем, гораздо чаще глуму подвергается именно реальное, а не виртуальное. Идол Глума вожделеет живых жертв – из плоти и крови. Такова его языческая основа. Капище может быть и виртуальным (веб-форум, социальная сеть), главное – чтобы объектом, мишенью был настоящий человек.

Умирает известная поп-певица – тут же циничные весельчаки переиначивают слова ее шлягера «Я никогда не была в Малинках» на «не была в могилке». Падает в океан самолет с ансамблем песни и пляски – сразу сочиняются глумливые посты: «концерт на дне», «трупы загрязняют воду», «раньше царя морей веселил гусляр Садко, а теперь целый ансамбль». И так обо всем: о терактах, стихийных бедствиях, религиозных распрях, политических конфликтах… Хотя эмоциональный градус, конечно, уже не тот, что во времена Ивана Грозного. Глумление по-прежнему коробит, но уже не шокирует.

В любую эпоху «темная материя» Языка отыщет укромный уголок в коммуникации, везде найдется прибежище инфернальности. Есть даже антипословица: «Ад – историческая Родина человека, рай – доисторическая». А супермодное, превратившееся в мем звукоподражание «бруга-га» (фр. brouhaha – обвальный хохот, шквал хохота; англ. brouhaha – скандал, шумиха) изначально означало не что иное, как смех дьявола: brou, ha, ha! Но неужели человек как Упоротый Лис: бракованная модель самого себя, застрявшая в капкане глума?