Уже – не – человек

Среди крестьян, мастеровых, купцов, чиновников – всюду встречались самодуры и сумасброды, считавшие глум лучшей из всех забав. В семьях глумились над домочадцами, в присутственных местах – над посетителями. Куражились над бродягами, старьевщиками, зазывалами, уличными актерами…

В рассказе Чехова «Корреспондент» купцы в хмельном угаре жестоко потешаются над опустившимся журналистом: вливают в него водку без меры, подбрасывают к потолку, сыплют на голову соль. А тот лишь «блаженно улыбался», поскольку «ни в каком случае не ожидал такой чести для себя, “нолика”». Случай самоуничтожения человека, который не ведает глумления как зла. Только такой уже-не-человек может сказать своим мучителям: «Осчастливили вы меня своею лаской искреннею, не забыли газетчика, старикашку рваного. Спасибо вам».

Вообще глумление над безответными «маленькими людьми» – один из сквозных мотивов русской литературной классики. Помимо произведений Достоевского и гоголевской «Шинели», назовем пьесы Тургенева «Нахлебник» и Островского «Шутники». Здесь уже не просто жалкое заискивание и омерзительное пресмыкательство, но едва ли не радость от глумления.

В «Нахлебнике» бедный дворянин Кузовкин демонстрирует рабское угодничество, чем провоцирует всяческие издевательства. Кузовкина заставляют петь и плясать наряженным в колпак из сахарной бумаги. Под стать ему «горемыка-подьячий», герой комедии «Шутники», который смиренно признается: «Тот тебе рыло сажей мажет, другой плясать заставляет, третий в пуху всего вываляет. Сначала самому не сладко было, а там и привык, и сам стал паясничать и людей стыдиться перестал. Изломался, исковеркался, исказил себя всего, и рожа-то какая-то обезьянья сделалась».

Илларион Прянишников «Шутники, Гостиный двор в Москве», 1865, холст, масло

Сюжет картины навеян пьесой А.Н. Островского «Шутники».

Глумливые развлечения подчас сродни сатанинским игрищам. Вспомним жуткую сцену из того же «Мелкого беса». Гости мастерят петлю, вешают среди комнаты на крюк для лампы, цепляют записку «Для хозяйки» и с криками «ура!» пляшут под петлей. Дальше – больше: глумцы выкинули из спальни подушку, «положили на пол за хозяйку и стали ее отпевать дикими, визгливыми голосами».

Однако, повторим, в целом глумление носило все же не сословный, а бытовой характер. Так ведь и над Христом глумились не только власть имущие, но и простонародье, в том числе даже рабы.

Упражнение в ничтожестве

Над кем глумятся охотнее и чаще всего? Над поверженными врагами (глум как подтверждение победы); бесправными людьми (глум как демонстрация власти); немощными и беспомощными (глум как реализация психологических комплексов); аутсайдерами и чужаками (глум как превентивная самозащита). В каждом из этих случаев как бы недостаточно изначального унижения болезнью, старостью, отверженностью. Возникает инфернальная потребность в еще большем умалении человека – вплоть до полного истребления.

На этот неявный, но важный момент косвенно указывают и некоторые этимологические разыскания. Так, исходное значение глагола издеваться реконструируется из «издБти», «издЪвати» (называть, говорить). Ряд лингвистов выводят значение глагола измываться из диалектного «измывать» (колдовать, обмывая; ворожить, обливая водой). Ср. другие диалектные слова: измогать (лишать сил); выдирать (высмеивать); изумляться над кем-либо (значение «издеваться», производное от «лишиться разума», «потерять рассудок»); изъявляться (бесчинствовать, творить произвол).

Глумятся не только над людьми, но и над идеалами, святынями, добродетелями. Здесь глумление противоположно благоговению и соотносимо с кощунством (гл. XII). Такой глум превращает животворящее в смехотворное. Жертва такого глума превращается в посмешище – нечто обезличенное, безобразное, обесцененное.

Уильям Блейк «Призрак ничтожества», 1820, дерево, темпера

Религиозный философ Георгий Федотов справедливо утверждал, что «глумление – такой смех, который убивает прежде всего самого смеющегося».

Глумлением обесценивается сам образ Человека. Не только жертва глума, но и сам глумец уподобляется вещи, неодушевленному предмету, ибо не сострадает, не стыдится, не совестится. Ведет себя не по-человечески.

«Обнуляя» свою жертву, глумец упражняется и в собственном ничтожестве. Английский поэт, художник и философ-мистик Уильям Блейк метафорически уподобил ничтожество призрачной блохе, что вселяется в человеческие души, которые «были по своей природе слишком кровожадны». Выходящий словно из-за кулис дьявольского театра безобразный чешуйчатый монстр пускает слюни в чашу для сбора крови.

Потаенный и самый ужасный смысл глума – разрушение личности. В системе христианских представлений – истяжение души. Пусть не настоящее (ибо душа бессмертна), но символическое ее уничтожение. Так что же заставляет людей вести себя подобным образом? Иррациональная двойственность, амбивалентность человеческой натуры – между ангелом и бесом? «Темная материя» Языка?

Христианство усматривает глумление, помимо прочего, и в остаточных языческих верованиях. Так, в 92-й главе «Стоглавого собора» под названием «Об игрищах еллинского беснования» говорилось: «…глумы творят всякими играми и песнями сатанинскими». Общее значение то же, что в церковном определении скоморошеских игрищ. Но тут глумлению все же дается консервативно-охранительное толкование.

По сей день дискутируются глумотворческие практики Иоанна Грозного с его «монастырем» из опричников и Петра Великого с его Сумасброднейшим Всешутейшим и Всепьянейшим Собором. Грозный назвался игуменом и сочинил монашеский устав для своей братии опричников, которых обрядил в рясы да скуфьи и которым читал свои «душеспасительные» наставленья.

Василий Суриков «Большой маскарад в 1722 году на улицах Москвы с участием Петра I и князя-кесаря И.Ф. Ромодановского», 1900, картон, акварель, итальянский карандаш

Петровский «Собор» возглавлялся «натболшим» шутом, носившим титул «князя-папы», при котором состоял конклав из двенадцати «кардиналов» и был штат «епископов», «архимандритов», «всешутейших матерей-архиерейш», прочих шутовских персонажей. Сам царь имел сан «протодьякона» и неприличное имя «Пахом-пихайхуй». На первой неделе Великого поста устраивалась «покаянная процессия» – выезд на волах, ослах или в санях, запряженных медведями, козами, свиньями. Все это вызывало глухой ропот в народе и питало мятежную молву о «царе-антихристе».

Если Иоанн Васильевич привечал скоморохов, на пирах даже иной раз прятался за «машкару» (личину) и отплясывал вместе с ними, то Петр Алексеевич скоморохов запрещал. Но, в сущности, оба государя демонстрировали двойные стандарты, присущие любой тирании. Один днем мучил и убивал, в перерывах тешась скоморошьими забавами, а ночью отбивал земные поклоны в покаянных молитвах. Другой, изгоняя «бесовских игрецов», бесновался куда хлеще. Тирания сама определяет форматы и границы глумотворчества, сама решает, что есть рвение пред Господом, что просто озорство, а что богомерзость.

Однако глумление гораздо более сложный и неоднозначный феномен, не сводимый к тираническому произволу. Тот же петровский «Собор» – жестокая и лукавая манипуляция духовенством? нетривиальный способ консолидации преданных государю людей? метафорическая полемика с архаикой и эпатажная практика разрушения старорусского быта? игровое культивирование нового сценария власти и насаждение веры в богоизбранность царя? Историки до сих пор расходятся во мнениях и оценках.

Переход животворящего в смехотворное всегда отчасти иррационален и, возможно, поэтому до конца непостижим.