От смущения до смятения

Насмехаются, вышучивают, острят отнюдь не всегда с целью излить гнев, резко осудить или вывести на чистую воду. Поводом для насмешки часто становятся ситуации, в которых кто-то садится в лужу, дает маху, наламывает дров, попадает впросак – то есть оказывается в глупом положении, состоянии бессилия, ситуации беспомощности. А кто-то – испытывает чувство превосходства и ощущает себя хозяином положения.

Такая насмешка предполагает эмоциональную отстраненность. Анри Бергсон назвал это «анестезией сердца» (фр. une anesthesie momentanee du coeur). Смеются над тем, чему не сострадают. Вновь вспомним Кая – его ледяное сердце дозволяло потешаться надо всем без разбору.

В осмеянии вообще всегда один доминирует, а другой подчиняется. Унизительно само распределение коммуникативных ролей, даже если насмешка не содержит явной враждебности, выраженной агрессии. Тургенев в «Отцах и детях» тонко подметил, что «лжеразвязное подтрунивание» всегда «служит признаком тайного неудовольствия или невысказанных подозрений».

Подобное насмехательство неотделимо от злорадства – жестокого торжества над чужими бедами, неудачами, ошибками; веселья и ликования над чужим горем, выражения удовлетворенности и наслаждения от чьих-то неприятностей. Сорадования злу. Любая неловкость, всякая оплошность, каждый конфуз – повод для осмеяния. Смех и стыд единоприродны, их онтологическая взаимосвязь отражена в устойчивых оборотах поднять на смех, выставить на посмешище, показывать пальцем.

Поль Шарль Шокарн-Моро «Неожиданный сюрприз», 1904, холст, масло

Поль Шарль Шокарн-Моро «Я же тебя предупреждал!», 1880, холст, масло

Цель злорадной насмешки не просто опозорить, но вызвать стыд даже в отсутствие вины. Довести смущение до смятения. Отсюда пословица: Своей беды никому не скажи – добрый заклянется [испугается], а злой посмеется. В пословицах зафиксированы и табуированные для осмеяния объекты. Над старым не смейся – сам сгорбишься. Не смейся чужой беде: своя на гряде. Шутки шути, а людьми не мути.

Однако, вопреки морали, шутка воспринимается людьми в основном положительно. Если, конечно, вышучивают не их самих. Почему? Во-первых, смех над чужой шуткой – это возможность демонстрации личного превосходства над осмеиваемым за счет шутника. Какое-никакое, а все же этическое алиби. Во-вторых, удовольствие от шутки позволяет многим не замечать ее возможные злобность или лживость. Остроумие легко создает иллюзию правды.

Предметом осмеяния нередко становится и нечто странное, непривычное, нарушающее стереотипы, выходящее за рамки сложившихся представлений. Странное – оно ведь часто и страшное, а страх уничтожается смехом. Здесь уже обратная логика: смятение говорящего побуждает его к смущению адресата. В таких ситуациях исходно оборонительный поведенческий механизм превращается в деструктивный – используется не для защиты, а для нападения. При этом осмеяние ничуть не мешает искреннему интересу и наивному удивлению.

Сергей Соломко «Эко чучело! (Удивительная красота)», 1910-е, бумага, акварель

Отдельный случай – насмешничество как индивидуальная речеповеденческая манера, своего рода страсть к вышучиванию. Упомянутый в начале главы катагеластицизм (др. – греч. katagelao – высмеивать). Катагеластик целенаправленно ищет предметы и поводы для насмешки – в диапазоне от относительно безобидной шалости до откровенной подлости. Причем осмеяние может быть для него приятной игрой, чаемой забавой – но может быть и специфической вредной привычкой, изнуряющей и неодолимой. Катагеластики не успокаиваются, пока не достигают желаемой реакции: заставить жертву либо сопротивляться, либо смириться.

Катагеластик – нередко словесный провокатор, чей образ воплощен в библейской метафоре «сеятеля ветра» (гл. XV). Насмешки перемежаются в его речи с оскорблениями, хулой и банальным сквернословием. Колоритный персонаж такого типа выведен Петром Боборыкиным в мемуарной книге «За полвека» (1921). Рассказывая о своем студенчестве, автор вспоминает знакомого «курьезного москвича» Кетчера.

Кетчеровский «смех» сделался легендарным. Слово «смех» слишком слабо. Надо было сказать «хохочущее ржание», которое раскатисто гремело после каждой фразы. Он был виртуозный ругатель. Про кого бы вы ни упоминали, особенно из петербургских писателей, он сейчас разражался каким-нибудь эпитетом во вкусе Собакевича. Помню, в один из наших разговоров от него особенно круто досталось Полонскому и Некрасову – одному по части умственных способностей, другому по части личной нравственности, и то и другое по поводу изданий их стихотворений, которые он должен был корректировать… К Островскому Кетчер относился прямо ругательно, как бы не признавал его таланта и того, чем он обновил наш театр. Любимым его прозвищем было: «Островитяне, папуасы!..» Этой кличкой он окрестил всех ценителей Островского. – Папуасы! Ха-ха! Островитяне! Ха-ха! Иерихонцы! Трактирные ярыги!..

«Жадная чаша»

Особая разновидность шутки – розыгрыш: создание комичной ситуации, ставящей адресата в неловкое, нелепое положение.

Как род изощренного развлечения, розыгрыши известны с глубокой древности – например, «жадная чаша». Древние римляне покатывались со смеху, наблюдая за потугами простодушного гостя осушить коварный сосуд с потайным отверстием, через которое незаметно вытекало вино.

Мастером злокозненных розыгрышей слыл император Гелиогабал (Элагабал). По его спецзаказам изготавливались муляжи пищевых продуктов и готовых блюд, слуги выкладывали фальшивую снедь на пиршественный стол и подавали вперемешку с настоящей. Наблюдая за гостями, тщившимися отведать деревяшку вместо мясной косточки или пробующими закуски, незаметно начиненные живыми насекомыми и лягушками, император хохотал до колик в животе. Экстремальным угощением были кушанья со спрятанными в них скорпионами и ядовитыми змеями. Предсмертные конвульсии укушенных неимоверно веселили Гелиогабала.

Со временем более популярны становятся словесные розыгрыши – высказывания с подвохом, сочинение небылиц с настойчивыми уверениями в их правдивости. Подобными измышлениями не гнушалась даже монашествующая братия. Новгородский епископ Лука Жидята в своем «Поучении» первой половины XI века упрекал монахов во взаимном бесчестии, насмехательстве, том же москолудстве.

Фома Аквинский, будучи еще послушником в доминиканском монастыре, вышучивался за свою молчаливую созерцательность и получил прозвище Немой вол. Однажды монахи решили его разыграть, пригласив поглазеть, как по небу якобы летает вол. Фома принял вид доверчивого простака и сразил насмешников ответной остротой: «Было бы странно увидеть вола, летающего по воздуху, и я хорошо это знал, однако мне казалось еще более странным увидеть целую толпу монахов, сговорившихся, чтобы сказать явную ложь».

Позднее в «Сумме теологии» Фома Аквинский подробно препарирует смеховые формы злоречия, рассуждая о сущности осмеяния, его отличии от издевательской насмешки, шутки и оскорбления, степенях греховности таких высказываний.

Луи-Леопольд Буальи «Игра в жмурки», 1780-е, холст, масло

Иные розыгрыши – своеобразные «полевые опыты», творческие эксперименты. Так, желая изучить мимические выражения страха, Леонардо да Винчи рассказывал занимательные историйки посетителям таверн или торгующим с возов селянам – вдруг внезапно прерывался и, глядя на одного из простодушных слушателей, с ужасом восклицал: «Глядите, что я снял с вашей тыквы!» И впрямь – по тыкве ползло нечто невообразимо чудовищное. То были заранее изготовленные Леонардо страшилища из наполненных воздухом птичьих внутренностей или из воска с ртутью, которая создавала иллюзию перемещения предмета. Покуда длилась паника, изобретательный Леонардо быстренько зарисовывал выражения ужаса.

Склонностью к сложносочиненным жестоким розыгрышам славился флорентийский правитель Лоренцо Медичи по прозвищу Великолепный. Однажды ему опостылела бесцеремонность некоего лекаря, любителя дармового угощения, пьяницы и дебошира. Великолепный велел напоить его до бесчувствия и посадить в темное закрытое помещение, чтобы после пробуждения тот не понял, где находится. Одновременно кто-нибудь должен был изображать этого лекаря в публичных местах, всюду представляться его именем, а потом якобы заболеть чумой и скоропостижно скончаться.

Теофиль-Эммануэль Дюверже «Розыгрыш», сер. XIX в., дерево, масло

Кутила лекарь проторчал в заточении больше года, неизменно пьяный и толком не сознающий происходящего. На волю его выпустили ночью в глухом лесу. Бедняга был абсолютно дезориентирован, но в конце концов вернулся в родной город. При виде него люди в ужасе разбегались, принимая за привидение или ожившего покойника. Жена повторно вышла замуж и не желала пускать бывшего супруга в его же собственный дом. Разразился страшный скандал, а Лоренцо довольно хохотал.

Однако розыгрыш на этом не закончился. Великолепному так понравилась его придумка, что он решил разыграть еще и спектакль с эксгумацией. Когда вскрывали гроб, в котором якобы покоились останки лекаря, из склепа выпорхнул заранее помещенный туда черный голубь. Зловещую птицу сочли воплощением дьявола, народ был изрядно напуган, а Лоренцо снова корчился от смеха.

Среди эксцентричных вельмож – «чудаков екатерининского времени» – особой страстью к розыгрышам известен уральский заводчик Прокофий Демидов. Однажды он за что-то осерчал на полицейского офицера и не послал ему обычного подарка. В отместку тот направил Прокофию Акинфиевичу в дом солдат на постой. И тут буйная фантазия подбросила Демидову идею вроде той, что некогда посетила Лоренцо Медичи. Демидов придумал пригласить обидчика на обед, напоить допьяна, а затем раздеть, обрить наголо, вымазать медом, обвалять в пуху и в таком виде запереть в спальне.

В следующие два дня все было в точности исполнено. Вдоволь налюбовавшись потешным видом протрезвевшего гостя через замочную скважину, Прокофий Акинфиевич вошел в комнату и огорошил полицейского гневной отповедью: как, мол, ответственный за общественный порядок посмел заявиться к нему в столь непотребном виде?! Для вящей достоверности пригрозил отправить жертву розыгрыша к губернатору для наказания. Полицейский слезно молил о прощении, обещая впредь не вытворять ничего подобного. Но Демидову этого было мало – он потребовал письменно подтвердить обещание, после чего все же распорядился привести офицера в порядок и выдать ему мешок червонцев.

Из числа литературных классиков к ярым любителям розыгрышей относится Маешка, как фамильярно звали друзья Лермонтова. Одна из самых известных историй – шутливая переделка фамилий. Буйно покутив в Царском Селе, поэт возвращался с приятелями в Петербург. На заставе требовалось указывать имена – и Маешка придумал назваться иностранцами. Моментально составилась интернациональная компания: французский маркиз де Глупиньон, немецкий барон Думшвайн, английский лорд Дураксон, польский пан Глупчинский, румынский боярин Болванешти, испанец дон Скотилло, грек Мавроглупато, итальянец сеньор Глупини, малоросс Дураленко. Себя Лермонтов представил российским дворянином Скот-Чурбановым. Финал этого исторического анекдота снимает с его героев обвинение в злоречии: с обратной стороны записки шутники указали свои настоящие имена, чтобы не подводить караульного. Впрочем, как известно, именно насмешки в итоге стоили Лермонтову жизни…

Любопытный сорт розыгрышей – псевдопубликации в периодической печати. Забавный случай в конце XIX века произошел с редактором газеты «Русское Слово» Анатолием Александровым. По наивности он опубликовал на первой полосе якобы случайно найденное неизвестное стихотворение Кольцова да еще и сам удостоверил подлинность текста. На следующий день над Александровым потешались все прочитавшие злополучный номер. Текст оказался не просто стилизацией анонимного весельчака, но и акростихом, из начальных букв которого складывалось нелицеприятное высказывание о редакторе «Русского слова».

Незамысловатый, но эффектный розыгрыш доступен даже детям. Занимательная тематическая сценка описана в рассказе Аркадия Аверченко «Страшный мальчик».

…Оглядев взрослого мужчину, затесавшегося каким-нибудь образом в нашу детскую компанию, Аптекаренок говорил тоном приказания: – Братцы! А ну, покажем ему «рака»…

И вот вся детвора, сгрудившись у самой высокой скалы, вдруг начинала с интересом глядеть вниз, охая и по-театральному всплескивая руками: – Рак! Рак! Смотри, рак! Черт знает, какой огромадный! Ну, и штука же! Вот так рачище!.. Гляди, гляди – аршина полтора будет.

[Какой-нибудь любопытный прохожий, привлеченный ребячьей суетой, непременно заглядывал в «таинственную глубь». Тогда Аптекаренок внезапно прыгал с противоположной скалы в самый центр «колодца».] Вся штука заключалась в том, что мы, мальчишки, были голые, а мужик – одетый и после «рака» начинал напоминать вытащенного из воды утопленника.

Случается и так, что подстроенная шалость неожиданно оборачивается против самих шутников. Невозможно ведь предусмотреть все обстоятельства и предвидеть все последствия. Такая ситуация мастерски смоделирована тем же Аверченко в юмористическом романе «Шутка Мецената». Разыграв наивного поэта, его приятели сами остались в дураках. Судьба поэта складывается как нельзя лучше, и, даже не догадываясь о коварном замысле на свой счет, он искренне благодарит поверженных шутников.

Понятно, что не всякий розыгрыш суть злоязычие. Иногда люди разыгрывают друг друга по общему согласию ради совместного веселья. Но даже в таком беззлобном развлечении легко нарушить меру, перейти границы дозволенного. Сама суть розыгрыша – одурачить, напугать, осрамить – выставляет его адресата глупцом и простофилей.

Ну а уж злые намерения тем более приводят к неприятным, а то и ужасным последствиям. В этом нас доподлинно убеждает рассказанный вначале случай Казановы. Жестокий розыгрыш – та же «жадная чаша», из которой незаметно вытекают доброта, совесть, порядочность…

Любопытные рассуждения о розыгрышах находим в рассказе Людмилы Петрушевской «Алиби». Различая два вида розыгрышей – индивидуальный (одно лицо разыгрывается другим) и коллективный (один человек разыгрывается несколькими), автор небезосновательно утверждает, что первый куда опаснее, поскольку его результат зависит только от реакции адресата. Индивидуальный розыгрыш позволяет адресату «расценить его как нечто бесчеловечное, как нечто подлое, жестокое, наглое». А вот группа шутников, напротив, «имеет почти неоспоримую правоту перед одним человеком, то есть если группа людей расценивает розыгрыш как шутку, то с этим почти ничего невозможно поделать другому человеку». О, сила власти большинства!