«Такая шутка, что жутко»

Особый род насмешки – шутка, обобщенно определяемая как действие с целью вызвать смех. Шутки могут быть комическими выходками, проделками ради забавы, для поучения, из мести и т. п. (амер. practical jokes). А могут быть собственно высказываниями, создающими комические ситуации. Добрые, безобидные шутки принадлежат сфере юмора, грубые и агрессивные относятся к злоречию.

Вообще шутка – хорошая лазейка для маскировки гадостей. А еще – простой и удобный способ манипулирования адресатом. Обиду адресата всегда можно обнулить отрицанием вины: «Я же просто пошутил!»; «Это была шутка!»; «На шутки не обижаются!»

На опасную двойственность шутки указывают многие пословицы. Шути, да осторожно, а то в беду попасть можно. Шутки шути, да людей не мути. Такая шутка, что жутко. В связи с этим есть целый ряд выражений, особо предупреждающих о серьезности поведения, исключающих двусмысленность восприятия: кроме шуток, не на шутку, шутки в сторону, шутки прочь, шутка ли сказать…

Николай Касаткин «Шутка», 1892, холст, масло

Многие слова, изначально обозначавшие профессиональные и творческие занятия – шут, паяц, фигляр, гаер, клоун, комедиант, – впоследствии превратились в уничижительные названия неподобающего и неодобряемого поведения: фиглярство, шутовство, циркачество; паясничать, гаерничать, ломать комедию. В Древней Руси бытовало еще понятие москолудство (маска + luditio – покрываю) – облаченье в маски; в переносном смысле – издевательство, злокозненные проказы, подстраивание шуток.

Вышучивание может быть отдельной коммуникативной стратегией и специфической формой речеповедения. Подобная манера – непринужденная, развязная и часто вызывающая – особенно свойственна подросткам. Достаточно вспомнить героя романа Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Холден Колфилд прекрасно сознает, что раздражает и нервирует соседа по комнате, но намеренно его изводит, провоцирует злость. Однако (что опять же показательно!) даже в таком настроении Холден вызывает симпатию у читателя, а Экли – тот самый сосед – отторжение и неприязнь.

Для унизительной шутки с подвохом, коварной проделки, злобной шалости есть название каверза. Семантика этого разговорного определения связана со значением «вязать, плести» и словом «сплетня». Очередная иллюстрация смысловых валентностей злоречия, его паутиноподобной сущности. Этимологию каверзы связывают с латинским юридическим понятием Causam versare in judicio (вести дело в суде). В русский язык оно вошло с пренебрежительным смыслом «запутывание дела, крючкотворство», который затем распространился на производные значения – «происки», «интриги», а также «злая шалость».

Николай Фешин «Неудачная шутка», 1911, холст, масло

Наслаждение бешенством

Особый способ использования шуток – тайное издевательство и анонимное подначивание. Достопамятный пример – общение двух выдающихся поэтов, Сумарокова и Державина. Как однажды заметил Пушкин, «Державин исподтишка писал сатиры на Сумарокова и приезжал как ни в чем не бывало наслаждаться его бешенством».

Державинские стихи «На сороку в защищение кукушек» представляли собой сатирический перифраз сумароковской притчи «Кукушки», подписанный только инициалами. Сама же эта притча была написана в ответ на другое злоречие – пущенную главнокомандующим Салтыковым сплетню, будто бы Сумароков получил от императрицы выговор за театральный скандал на представлении «Синава и Трувора», назначенном Салтыковым вопреки воле автора.

Сумароков прослыл у современников насмешником еще более жестоким и бесцеремонным. Некоторые его шутки были не только злобны, но и неподобающе инфантильны. Например, письмо некоему Чертову, который хлопотал для него по каким-то делам. Сумарокову вдруг показалась смешной фамилия – и он закончил послание грубой издевкой: «С истинным почтением имею честь быть не вашим покорнейшим слугою, потому что Чертовым слугою быть не намерен, а просто слуга Божий Александр Сумароков».

В отличие от европейских биографов, отечественные предпочитали особо не акцентировать подобные истории, считая их либо мелочными и недостойными внимания потомков, либо не подобающими знаменитостям. Популяризировались разве что примеры изящного парирования обидных острот. Известен казус с Иваном Крыловым, который однажды проучил студентов-насмешников. Ехидное замечание о его дородности: «Смотрите, туча идет» – баснописец разбил язвительным продолжением: «И лягушки уже заквакали!» Достойный ответ на фэт-шейминг.

Ожесточенное состязание насмешек продолжалось и среди литераторов. Так, Александр Воейков сражался с Николаем Гречем. Убежденный, что Греч завидует его ордену, Воейков при случае заявил ему об этом публично. «С какой же стати стану я завидовать незаслуженному кресту?» – с улыбкой парировал Греч. Обескураженный ответной колкостью и разозленный дружным смехом присутствовавших, Воейков попытался спасти положение и сообщил, будто бы завел специальную тетрадь для записи острот Греча, чтоб затем опубликовать и нажить капиталец. «Завидую вам! А вот мне от вас нечем поживиться», – вновь плеснул ядом Греч.

Грубая шутка нередко становилась поводом к поединку, в чем можно убедиться на примере дуэльной хроники Пушкина. В 1817 году он вызывает Петра Каверина за шутливые стишки. Двумя годами позже бросает вызов Кондратию Рылееву за пересказанную в светском салоне шутку. В том же году дуэльным противником поэта становится Вильгельм Кюхельбекер из-за знаменитого пушкинского «кюхельбекерно и тошно».

Основанием для дуэли становились также острые эпиграммы («Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага»). Причем инициатором поединка частенько выступал сам Пушкин, оскорбленный недовольством адресатов. Например, министра просвещения Голицына, чиновника министерства иностранных дел Хвостова, князя Репина, чиновника министерства иностранных дел Хлюстина. Кстати, обратим внимание на очередной порочный круг злоречия. Вызванная насмешкой обида, в свою очередь, превращалась в оскорбление самого насмешника. «Наслаждение бешенством» оборачивалось взаимными страданиями.

Гарантированно наслаждались бешенством, равно как и униженностью, и беспомощностью адресатов, власть имущие. Одним из любимых развлечений поместного дворянства были грубые шутки над крепостными, а также менее знатными соседями и менее обеспеченными родственниками. Мемуарист Януарий Неверов в «Странице из эпохи крепостного права» приводит образчики гнусных шуток из арсенала помещика Кошкарова. Пуще других от него страдала обедневшая дворянка Авдотья Корсакова, чей сын служил вместе с кошкаровскими отпрысками.

На званом обеде Кошкаров ехидно спросил Корсакову, слыхала ли она о начавшейся войне, и велел экономке процитировать газетную заметку об «ожесточенном штурме Ширшавинской крепости». В конце заметки сообщалось, что «неприятель вторгнулся в крепость, полились потоки крови, а с заднего бастиона последовал выстрел». Гости весело рассмеялись, а испуганная мать принялась креститься в страхе за сына, что вызвало новый взрыв хохота. Просто все собравшиеся заранее знали, что сия «военная хроника» – сочиненное каким-то остряком аллегорическое описание… дефлорации.

Изнывая от скуки вдали от столичных развлечений, поместные царьки доходили до того, что принимались реставрировать традиции придворного шутовства. Дворня, а иногда даже родня таких самодуров жила в постоянном унижении, не веря в возможность иного обращения. Вот как это описано в романе Александра Амфитеатрова «Княжна» (1896).

Совсем не редко было встретить в помещичьих домах наследие XVIII века – шутов и шутих. Пожилой мужчина в усах и бакенбардах, но в сарафане, ожерельях на шее и с серьгами в ушах во многих дворянских усадьбах, особенно поглуше, вдаль от Казани, вглубь уездов, встречал гостей ужимками своими. Если какой-либо гость, вкусивший европейского прогресса, выражал недоумение, хозяева оправдывались:

– Наше дело деревенское, частенько бывает, что и соскучишься. Что делать? Ну и велишь позвать дурака, а он и начнет городить всякую чепуху, а не то как-нибудь кривляться, прыгать станет. Ну, подчас и рассмешит, и слава тебе, Господи! А у нас дурак и презабавный, право!

Забавы подобного свойства – сколь низменные, столь же неизменные – доходили до откровенного глумления, в чем мы сполна убедимся в следующей главе. Что уж говорить о простолюдинах! Они ничуть не отставали от господ в насмехательстве, немало удручая гуманистически настроенную часть общества. Об этом рассуждает в «Очерках Москвы» Николай Скавронский (псевдоним Александра Ушакова): «Несчастная страсть подтрунивать, принимающая на свободе громадные размеры, переносится из [торговых] рядов и в погреба, и в трактиры, и там вооружает против купечества половых, нередко даже и приказчиков, не говоря уже о мальчиках, на долю которых, на каждого и каждый день, придется пинков и щипков по десятку.»