Почем ослы?

Чем ближе к Новому времени – тем заметнее симпатии европейских гуманистов Демокриту. Так, Монтень в «Опытах» признается, что настрой философа-насмешника ему больше по душе. Но «не потому, что смеяться приятнее, чем плакать, а потому, что в нем больше презрения к людям, и оно сильнее осуждает нас». Эту идею развивает затем испанский философ Бальтасар Грасиан в трактате «Остроумие, или Искусство Изощренного Ума» (1642), прославляя остроумие как блистательную изобретательность ума и высшую творческую силу.

Одновременно Грасиан полемизирует с вышедшей тремя годами ранее книгой итальянского теоретика Маттео Перегрини «Об остроумии», осуждавшей модное тогда злоупотребление остротами в поэзии. Пренебрежительно не называя даже имени оппонента, Грасиан громит его «невежественное мнение, осуждающее остроты», тогда как в его собственном представлении «слова – то же, что листья дерева, а острые мысли – его плоды». В дальнейшем выдающийся французский теоретик классицизма Николя Буало-Депрео в поэме-трактате «Поэтическое искусство» (1674) также настаивает на том, что сатира нужнее обществу, чем ода.

Если обратиться к речевой повседневности, то и здесь мы увидим апологию острословия. Исторические хроники фиксируют выдающиеся остроты, биографы и мемуаристы коллекционируют эффектные насмешки своих современников. Пишут, например, что Генрих IV любил трунить над маршалом Франции и своим фаворитом Франсуа де Бассомпьером. Возвратясь из Испании, куда он был направлен послом, Бассомпьер рассказал о муле, специально высланном ему испанским королем. «Вот поглядел бы я с превеликим удовольствием, как осел ехал верхом на муле!» – со смехом ответил Генрих. «Что вы говорите, государь! Ведь я в то время представлял вашу особу», – лукаво напомнил ему Бассомпьер.

Как писал французский литератор Таллеман де Рео Жедеон в «Занимательных историях» из жизни придворных короля Генриха IV, к старости и сам Бассомпьер «стал немного строить из себя шута и все еще норовил отпускать остроты, но молодого задора ему уже недоставало, и они у него зачастую не получались».

Благодаря насмешничеству в Историю даже не входили – нагло пролезали самые ничтожные людишки. Один такой в свите Ришелье решил развлечь кардинала унизительной издевкой над депутатом из города Мирбалэ, посланным к Ришелье с приветственной речью. Городок славился ослиной ярмаркой – и вот, когда оратор выступал с приветствием, злоязыкий льстец бесцеремонно перебил его громким выкриком: «Почем у вас продавались ослы на последней ярмарке?» А был он высоченным и рыжеволосым детиной. «Такого роста и такой масти, как ваша милость, продавались по десять экю», – подсек выскочку находчивый оратор.

Нескончаемыми насмешками отличался Шале, хранитель гардероба при Людовике XIII. Шале вышучивал и передразнивал даже Его Величество во время одевания. Гримасы в зеркале стали для короля столь же привычными, как висящие на стенах картины. Вконец обнаглев, Шале перешел к осмеянию физической слабости Людовика. Впрочем, это вышло гардеробщику боком: когда его обвинили в измене, все шутки над королем получили статус государственного преступления.

При Людовике XIV госпожой Насмешкой стала маркиза де Монтеспан. Для увеселения монарха маркиза нарочно вышучивала и постоянно передразнивала придворных. «Придворные избегали проходить мимо ее окон, особенно когда у нее бывал король, – рассказывал философ Анри Сен-Симон. – Они говорили: это все равно, что пройти под обстрелом, и это выражение стало при дворе поговоркой. Она и вправду никого не щадила, часто с единственной целью развлечь короля, а поскольку была бесконечно остроумна и умела тонко высмеивать, не было ничего опасней ее насмешек, которыми она одаривала всех и каждого».

50 оттенков смешного

В эпоху Просвещения на вершину литературного олимпа возносится сатира, а самым востребованным жанром становится памфлет. Просвещение являет ярчайшие и неподражаемые образцы насмешников-интеллектуалов: Свифт, Гольбах, Дидро, Монтескье, тот же Вольтер.

Одной из многочисленных мишеней вольтеровских насмешек был историк Мезере, который настаивал на святости Жанны д’Арк. Считая это мифом, Вольтер ядовито иронизировал: «Мезере рассказывает, будто Жанне являлся вождь небесного воинства. Мне очень жаль Мезере, и я прошу за него прощения у вождя небесного воинства».

Франсиско Гойя «Две женщины смеются над мужчиной», 1820–1823, фреска, перенесенная на холст

Будучи не в ладах с поэтом и драматургом Алексисом Пироном, Вольтер однажды прибегнул к весьма сомнительной выходке: написал неприличные слова на двери его дома. Да вот незадача: хозяин стал невольным свидетелем пакости. Пылая жаждой мести, Пирон явился к обидчику при полном параде и в ответ на его изумление с удовольствием выдал: «В моем посещении нет ничего удивительного. У себя на двери я обнаружил вашу визитную карточку – и поспешил нанести вам визит».

Обращаясь к афористике XVIII–XIX веков, мы обнаруживаем начатую Античностью калибровку дозволенного и недозволенного в смехе. Едва ли не всякий ученый, философ, писатель считал своим долгом высказаться о насмехательстве. «Всем глупцам не терпится осмеять кого-нибудь», – заметил Александр Поуп. «Насмешки часто походят на тонкие яды, которые убивают тех, кто употребляет их», – утверждал Пьер Бу-аст. «Смеяться можно над чем угодно, но не когда угодно. Мы шутим по поводу смертного ложа, но не у смертного ложа», – читаем у Гилберта Честертона.

Впрочем, ни философское осмысление, ни моральное осуждение насмехательства ничуть не отвращали от него людей в суетной повседневности. Выдающиеся образчики язвительности и ехидства обнаруживаются в каждой бытовой ситуации, в любом сословии, во всякой профессиональной среде.

Так, в одном из парижских театров успешно выступали актеры Гобер и Готье, обожавшие подстраивать друг другу всякие каверзы. Раз Гобер исполнял роль Наполеона и по ходу пьесы должен был прочитать вслух письмо, подаваемое ему Готье в роли адъютанта. Текст всегда помещали в конверт, чтобы не заучивать наизусть, но коварный адъютант вдруг вручил императору чистый лист. Гобер на секунду опешил, но быстро овладел собой, величественным жестом вернул письмо Готье и предложил… прочитать самому. Готье, понятно, стушевался – и был поделом освистан публикой.