Во власти сера Muccio
В эпоху Ренессанса положение насмешки в системе злоречия несколько меняется – становится более разносторонним и многоплановым. Отчасти продолжая существовать в оппозиции «сакральное vs профанное», насмешка ищет себе место в системе множащихся и ветвящихся речевых жанров. Расширяется само понятие комического. Сниженное шутовство и площадной комизм конкурируют с интеллектуальной насмешкой, утонченной остротой. Особо славится флорентийское острословие – хлесткое и неуязвимое.
Среди популярных в эпоху Ренессанса фольклорных форм осмеяния наиболее известны фацеции (итал. facezia – шутка, острота) – веселые истории, шуточные рассказы о забавных выходках и приключениях. Фацеции содержали остроумные решения казусов, ответы на каверзные вопросы, осмеивали человеческие пороки. В Россию они проникли в XVII столетии под названием жартов и смехотворных повестей, затем широко использовались в лубочной литературе.
Параллельно возрождалась классическая античная модель остроумия, суть которой отражена в «Никомаховой этике» Аристотеля: «Превышающие меру в смешном считаются грубыми людьми, ибо они добиваются смешного любой ценой и скорее стараются вызвать смех, чем сказать нечто изящное, не заставляя страдать того, над кем насмехаются». В европейскую литературную моду входят сборники острот по образцам Плутарха.
Историки и социологи связывают это, во-первых, с ростом индивидуализма; во-вторых, с ослаблением деспотизма власти. Новая культурно-речевая ситуация мотивировала новый формат насмешки: более изысканной и менее прямолинейной, но не затемняемой излишней вычурностью. Таковы, например, изящные приемы осмеяния Козимо Медичи, который тщательно воздерживался от лобового злословия не только личных врагов, но даже тех, о ком сложилось всеобщее дурное мнение.
Считая глупым и недалеким представителя правящей элиты Франческо Саккетти, Медичи вышучивал его за показное общение с учеными и литераторами, тонко вплетая в характеристику Саккетти уподобление «сухому плоду, окруженному спелыми и сочными плодами». Когда изгнанный из Флоренции Ринальдо Альбицци, политический противник Медичи, известил о том, что «курочка несет яйца», подразумевая стягивание сил для нападения, Козимо уязвил его тем же манером: «Не в своем гнезде она, пожалуй, будет нестись очень плохо».
При этом эстетическое начало в насмешке все прочнее соединялось с прагматическим. Согласно Веспасиано де Бистиччи, биографу Козимо Медичи, тот «питал отвращение к разным шутам и комедиантам, которые тратят время без пользы». Насмешка больше ценится уже не как ораторская виньетка, а как просчитанный до мелочей риторический прием. Реже используется «для красного словца», чаще – для дела. В одном из писем кузену Аверардо Козимо предлагает: «Так последуем же власти сера Muccio и посмеемся над этим», – имея в виду устранение разногласий между родственниками с помощью шутки (mucciere – подсмеиваться).
Потомки Козимо шутили не столь изощренно, но гораздо более зло. В частности, Лоренцо Медичи, как мы убедимся далее, любил посмеяться на полную катушку, устраивая сложносочиненные и многолюдные розыгрыши, масштабные комические инсценировки.
Воплощением ренессансной иронии, проходящей по зыбкой кромочке с сарказмом, можно считать смеховое поведение Микеланджело. Среди его неистощимых острот над коллегами по цеху немало язвительных, а с учетом контекста и откровенно злобных, но притом достаточно изящных и риторически сложных. Примеры насмешек Микеланджело являют парадоксальное сочетание омерзительного с обаятельным.
По поводу картины одного из менее известных современников он заметил: «Всякий художник хорошо пишет самого себя». Картина изображала быка. Глядя на полотно другого мастера «Скорбящие о Христе», Буонарроти иронически обыграл название: «Поистине скорбь смотреть на нее». Один совсем уж бездарный живописец, гордо демонстрируя Микеланджело пустую комнату в новом доме, пояснил: «Я приказал сперва ее побелить, потому что сам хочу расписать». Микеланджело желчно ответил: «Вы сделали бы куда лучше, если бы сначала расписали, а потом уже приказали побелить».
Ренессансная и затем барочная культура переосмыслила сложившийся в Античности парный символический образ «Плачущий Гераклит и смеющийся Демокрит» – противопоставление двух философов и соответствующих типов мировоззрения. Гераклит Эфесский сетовал на человеческое несовершенство – Демокрит Абдерский смеялся над ним. «Гераклит всякий раз, как выходил на люди, плакал, а Демокрит смеялся. Одному все, что мы делаем, казалось жалким, а другому нелепым», – пояснял Сенека. Изобразительное искусство Возрождения представляло эту антитезу в виде диптиха, насыщенного аллегорическими деталями.
Якоб де Гейн «Гераклит и Демокрит», 1599, светло-коричневая бумага, черный мел, белила
Насмешка Демокрита подчеркнуто нравоучительна, близка порицанию (гл. V). Причем философская насмешка в «чистом виде» (лат. per se), без примеси персональных претензий и личных антипатий, выражает скорее праведное негодование, нежели злобные нападки. Плач и смех – смещенные эмоциональные реакции, переводящие агрессию в цивилизованное русло, в сферу интеллекта. И это тоже было актуально для ренессансной Европы, освобождающейся от «оков темного Средневековья».
Праздничный, карнавальный смех изгонял из средневекового простолюдина страх дьявола. Как сказал один из героев романа «Имя розы» Умберто Эко, «на празднике дураков дьявол тоже выглядит бедным и дураковатым, а значит – управляемым». Облагороженный интеллектом ренессансный смех стал мощным оружием против суеверий и предрассудков. Как затем утверждал Вольтер, «смех погасил костры инквизиции».
