Полынь или петрушка?

Кого еще полагалось бояться детворе во времена не столь уж отдаленные? Прежде всего, домовых, леших, русалок во множестве их разновидностей.

В Печорском крае бытовало поверье о Красной Деве — лесном духе вроде лешачихи, что заманивает и уводит деток в лес. На Вологодчине озорников, обрывающих посадки, пугали жареницей – обитательницей огородов и гороховых полей, не имевшей определенного облика. Полевое страшилище в Онежье – кудельница, охраняющая зреющие колосья от чужаков.

В сибирских губерниях и на Русском Севере ребятню стращали полудницами — косматыми тетками, что жили в поле на меже и выходили в полдень на охоту за малышами. Ржаницы — полудницы, хоронящиеся во ржи, – отлавливали, зажаривали и поедали детей. В хорошем настроении могли всего лишь защекотать. До смерти.

Елизавета Бем «Берегись, где русалки завелись!», из альбома «Поговорки и присказки», 1885, бумага, акварель

В славянских мифах русалки обитают в воде и представляют собой утопленниц, погибших насильственной смертью девушек, некрещеных или проклятых родителями детей. В «русалью неделю» – Семицкую, предшествующую Троице – они вылезают из воды, бегают по полям и развлекаются всякими пакостями. Отогнать русалок можно с помощью полыни.

Деток наставляли: спросит тебя русалка при встрече: «Полынь или петрушка?» – ответишь «петрушка», она скажет: «Ах ты, моя душка!» – и защекочет насмерть. Надобно ответить «полынь», тогда испугается русалка и крикнет: «А ну тебя, сгинь!» В Полесье русалок называли цыцохами и воображали злобными уродинами с висячими железными грудями. Запрещая детям лазать в жито, грозили: «Русалка поймает и заставит сосать железную цыцку!»; «Русалка железной цыцкой затолчет!»

Ребенок заблудился в чаще, не вернулся с речки, пропал в поле – верный знак того, что он стал добычей нечистой силы. Готовый сценарий для устрашения ребятни, больше ничего и выдумывать не надо. В лесу и возле реки детишек поджидали не только леший и водяной, но еще уводна (заманивала в чащу) и анчутка (водное страшилище на юге России). Крестьянам Олонецкого края в качестве пугала была известна удельница – женский дух, нападающий на малышей в лесу и губящий родильниц «жильнетрясучим ударом». Удельница может появиться также в зреющем поле и умертвить младенца, оставленного без присмотра.

Имелись у нас и аналоги забугорного Бугимена: Бабай (Бабайка), Бука (Букан, Буканай), Баечник.

Бабай вертелся ночами возле домов и подворий, терпеливо караулил, а затем – ам! – заглатывал огромной пастью зазевавшихся ребят. Этакий дьяволов бегемот. Другая легенда изображает Бабая кривобоким и хромым стариком наподобие Мешочника: хвать дитя, хоп в мешок – и привет маме с папой. Эту версию поддерживает словарь Даля, выводящий слово «бабай» из татарского «дед, дедушка, старик» и разъясняющий как «пугало для детей».

В разных местностях аналоги Бабая именовались Бага, Бадай, Бабар, Бомка, Буван, Вавай, Дичок, Додон, Мамай, Кока, Коканко, Манилко… Описания также разнятся: то Черный горбун, то нищий бродяга с большой сумой, то оборотень вроде копны сена, то призрак покойника. Иногда Бабай не описывается вовсе – чтобы дети сами додумывали его образ, боялись собственных фантазий и смирно лежали в своих кроватках.

Алексей Корзухин «Крестьянские девочки в лесу», 1877, холст, масло

Николай Бодаревский «В лесной чаще», 1890, холст, масло

Бука – тварь поменьше, в некоторых преданиях вообще крохотная, обитающая под кроватями и видная только детям. Есть поговорка: Малого пугают букой, а старого – мукой. Бука боится света, зато ночью тащит ребятню к себе в логово – за печку, в чулан, темный шкаф, какое-нибудь заброшенное помещение.

Стращали Букой и чтобы отлучить от материнской груди или заставить перейти из колыбельки в кровать. Говорили: «Бука титю съела»; «Я и титьку, и зыбку снесла Буке на болото». Иногда Буку представляли разновидностью домового, иногда – черным пятном сажи, а порой – рычащим существом наподобие античного Мандука, со свирепой мордой и огромной пастью, куда прямиком отправляются маленькие озорники. Владимир Даль указывал также на функциональное сходство этого персонажа с Ламией.

Баечник — шустрый босоногий старичок – является после рассказанных на ночь страшилок о всякой нечисти. Выходит, что это не просто злобный домашний дух, но сама материализация злоречия, его предметное воплощение. Причем не только проделки Баечника, но и его отношения с людьми основаны на Слове: заговаривать с этим существом не следует, иначе оно может наслать болезнь.

Баечник неслышно подкрадывается и водит руками над головами спящих – проверяет, испугаются или нет. Иной раз нашептывает всякие ужасы – чтоб уж наверняка напугать. Баечник упорный – будет делать пасы и бормотать до тех пор, пока страшилка не приснится несчастной жертве. Прошибет мальца холодный пот, ознобит страхом по самую маковку – тут Баечник наконец успокоится и сгинет. Но лишь до следующего сеанса ночного «сторителлинга».

Баечник обычно не трудился в одиночку, в одном доме орудовали несколько таких существ. А начальником бесовской бригады был Усатый Перебаечник, со страшными усищами вместо рук. Говорили, что защита от Баечника тоже словесная и что сокрыта она в каком-то старинном заклятии, но – увы! – давным-давно утраченном. Женские аналоги Баечника в разных местностях – Вунтериха, Крикса, Куканка, Хохря.

Известны и более локальные, но не менее колоритные персонажи-устрашители. Малышню стращали лизуном – запечным или подпольным домовым, способным удушить, сожрать, а то и насмерть зализать ребенка. В шахтерских регионах Урала, Алтая, Сибири в качестве пугала привлекался властитель недр Горный дед (Горный батюшка, Горный). В одних местах его описывали жутко свистящим существом исполинского роста, в других – внешне обычным человеком, но с горящими глазами и «зернистым туманом вкруг тулова», в третьих – чертоподобным черным лохмачом. Хозяин судьбы горнорабочих, он мог наказать и непослушных или неосторожных детей, мешающих работать родителям.

В сказаниях Русского Севера детей в полдень и на закате похищали лембои (фин. Lemess – лесной черт) – бесы низшего разряда, мелкая нечистая сила. Считалось, что лембои сами в прошлом похищенные и воспитанные лешим дети.

В Нижегородской области детворе угрожали Мазаем в бычьей шкуре, с оленьими рогами и свиными копытами. Как и Бабай, это пугало не имело определенного облика и походило на другие мифические существа славянского бестиария вроде Коровьей Смерти. Человек не человек, зверь не зверь – этим и ужасен.

В Астраханской губернии ребятню «полохали» Ефимоном, имя которого происходило от неформального названия церковной вечерней службы в период Великого поста. А сам этот персонаж был, по сути, персонификацией Поста с его запретами мясных и молочных продуктов, шумных игр и неуемного веселья. Строгий Ефимон отвечал за соблюдение церковных правил, но едва кончалось постное время – дети бурно радовались, подбрасывая шапки и задорно распевая: «Кыш, ефимон, из трапезы пошел, за три дня до Христова дня!»; «Ефимон, поди вон, в Шижму, в Сороку, в Сухой наволок, в Суму на городок». Так описывал этот ритуал фольклорист-этнограф Дмитрий Зеленин.

Примечательно, что малышню обычно шугали языческими чудищами, тогда как ребят постарше стращали персонажами христианской демонологии. Онтогенез устрашения детей на примере старообрядческой семьи прекрасно показан Мельниковым-Печерским в романе «На горах».

Розог на ребят Красноглазиха не жалела, оплеухи, подзатыльники в счет не ставились. Ленивых и шалунов пугала «букой» либо «турлы-мурлы, железным носом», что впотьмах сидит, непослушных детей клюет и железными когтями вырывает у них из бока куски мяса. Когда дети, подрастая, переставали резвиться, когда зачинали, по выражению Анисьи Терентьевны, часослов дерма драть, тогда турлы-мурлы в сторону, и праздное место его заступал дьявол с хвостом, с рогами и с черной эфиопской образиной…

«Рыскает он, – поучала учеников Анисья Терентьевна, – рыскает окаянный враг Божий по земле, и кто, Богу не помолясь, спать ляжет, кто в никонианскую церковь войдет, кто в постный день молока хлебнет аль мастерицу в чем не послушает, того железными крюками тотчас на мученье во ад преисподний стащит». Поученья о дьяволе и аде мастерица расширяла, когда ученики станут «псалтырь говорить», – тут по целым часам рассказывает, бывало, им про козни бесовские и так подробно расписывает мучения грешников, будто сама только что из ада выскочила.

Наконец, в эпоху крепостничества устрашителями детей становились и вполне реальные существа – помещики. Происхождение этого жупела вполне очевидно, и далее мы еще обратимся к нему в связи с другими формами злоречия (гл. X). Замечательная иллюстрация – стихотворение Ивана Бахтина «Сказка. Господин и крестьянка» (1789): «Однажды господин, по улице гуляя, Услышал, что от слез крестьянка унимая, Ребенка своего, ему грозила так: Не плачь, не плачь, дурак! Боярин вон идет: он съест тебя живого».

Далее по тексту боярин, обиженный дерзостью, пеняет крестьянке на непочтение и суесловие. Оправдываясь, крестьянка признается: «Прости ты глупости моей, У нас издавна так, ребят как унимаем, То милостью твоей, Иль волком их пужаем». Что волк, что господин – суть едина.

В плане злоречия очень показательно, что угроза здесь воспринимается еще и как оскорбление. Точно так же родителей нередко оскорбляет, когда бабушки-дедушки или няни-гувернеры запугивают ими детей. В свою очередь строгие гувернеры и требовательные учителя обижаются, что их используют в качестве пугал родители учеников. Ситуация веками не меняющаяся и очень типичная: практически каждый сталкивался с подобным в личном опыте или наблюдал у знакомых, друзей, родственников.