Национальные комплексы
В завершение этой краткой главы обратим внимание на национальную специфичность аутоагрессии. Так, самообвинение рассматривается лингвокультурологами как одна из традиционных английских характеристик наряду с самоуничижением (self-deprecation).
«По своей натуре англичане не более скромные, чем остальные народы, но у нас есть строгие правила проявления скромности, включая запрет на хвастовство и любую другую форму собственной значимости, а также правила, настоятельно предписывающие самоосуждение и самоиронию, – рассуждает по этому поводу известный британский антрополог Кейт Фокс. – Та скромность, которую мы демонстрируем, зачастую фальшива, или, если выразиться помягче, иронична. Наше знаменитое самоосуждение – это форма иронии, произнесение высказываний, по смыслу прямо противоположных тому пониманию, которого хотим добиться от людей, или содержащих намеренное преуменьшение. Это своего рода код: все знают, что самоосуждение, возможно, имеет смысл, прямо противоположный сказанному, или содержит сильное преуменьшение, и восхищаются как достижениями или способностями говорящего, так и его нежеланием трубить об этом».
Обри Бердсли «Карикатура на самого себя», 1892, бумага, акварель, чернила
Еще одна англоязычная этикетная стратегия – взятие вины на себя («It’s my fault»). Этот словесный ход имеет инверсивную логику: оппоненту ничего не остается, как признать также и свою вину. Всего одна фраза превращает конфронтацию в комплиментарность, взаимное расшаркивание.
Совсем иное – моральное «самобитье» в русской лингвокультуре, что было уже показано на материале творчества Достоевского. Публицист и литературный критик позапрошлого века Михаил Катков называл самобичевание «одной из исконных русских болезней» и нашим «тайным врагом». Эту идею иллюстрирует многочисленными литературными примерами американский русист Дениэл Ранкур-Леферье в книге «Рабская душа России: Проблемы нравственного мазохизма и культ страдания» (1995).
Среди «избранных персонажей-мазохистов» у Ранкура-Леферье герои не только Достоевского, но и Тургенева, Лескова, Успенского, Льва Толстого. Ученый усматривает кенотическое самоуничижение в поведении купца из толстовского рассказа «Бог видит правду, да не скоро скажет», самоповреждающих поступках персонажей «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина, самоиздевках лирического героя «Облака в штанах» Маяковского… Аналогичные изыскания – в трудах других славистов. Маргарет Циолковски описывает кенотизм персонажей Тургенева. Томас Зайфрид анализирует садомазохизм и аутоагрессию героев Платонова. Катерина Кларк исследует самонападки героев соцреалистических романов периода культа личности.
* * *
Олдос Хаксли в романе «О дивный новый мир» дает неплохой совет читателю: «Затяжное самогрызенье, по согласному мнению всех моралистов, является занятием самым нежелательным. Поступив скверно, раскайся, загладь, насколько можешь, вину и нацель себя на то, чтобы в следующий раз поступить лучше. Ни в коем случае не предавайся нескончаемой скорби над своим грехом. Барахтанье в дерьме – не лучший способ очищения».
Глава VII
У страха слова велики. Угроза и шантаж
Угрозы – оружие тех, кто сам под угрозой.
Джованни Бокаччо
Храбрится буян, угрожая,
Но тщетно его хвастовство,
И, кроме свирепого лая,
Не жди от него ничего.
Роберт Бернс
Страх опасности всегда страшнее опасности наступившей, и ожидание зла в десять тысяч раз хуже самого зла.
Даниэль Дефо
Артемизия Джентилески «Сусанна и старцы», 1610, холст, масло
Юная красавица купалась обнаженной у себя в саду. Два похотливых старика день за днем приходили в сад, чтобы подглядывать за прелестницей, разжигая свою похоть. Однажды они не выдержали и подступили к девушке с откровенными домогательствами, в случае отказа угрожая обвинить ее в тайном прелюбодеянии. Девушка отказала – и старики, пользуясь своим авторитетом, сфабриковали ложное обвинение. Несчастную приговорили к смерти, но в последний момент, благодаря раздельному допросу обвинителей, правда восторжествовала и негодяи были казнены.
История Сусанны – библейский прототип ситуации угрозы и шантажа. Проделав многовековой путь, эти виды злоречия сталкивались с достойным отпором и рабским смирением, но и по сей день не утратили своей разрушительной силы. В современном изложении библейская история обнаруживает непреходящую актуальность. На каждую новую Сусанну нападают новые старцы.
Чтоб карась не дремал
В самом общем смысле угроза – словесно выраженное намерение причинения вреда. Сообщение о негативных последствиях для адресата в случае невыполнения требований угрожающего. В русском языке выражение угрозы представлено глаголами грозить, запугивать, устрашать, стращать и фразеологизмами брать на пушку, метать громы и молнии, показать кузькину мать; показать, где раки зимуют…
Изощренное разнообразие стилей и стратегий устрашения отражено в словообразовательной цепочке. Можно просто напугать – а можно запугать, припугнуть, подпугнуть, допугать, перепужать, пропужать, полохать… Некоторые слова уже вышли из употребления, но сути это не меняет.
Среди устаревших наименований угрозы интересно устойчивое словосочетание брать на арапа. Первое его значение – добиваться признаний несуществующими уликами и невыполнимыми угрозами (синоним – брать на испуг). Второе значение – оказывать давление криком, руганью, устрашением (синоним – брать горлом). «Арап» здесь искаженное древнерусское слово «вороп» – набег, вражеский наскок.
Дополнительный прием устрашения – абсурдность угрозы: «Утоплю в помойном ведре!»; «Ноги из жопы выдерну!» и т. п. Усилению эффекта служат и реминисценции: «Я им устрою Варфоломеевскую ночь!»; «Будет тебе Мамаево побоище!»; «Еще узнаете, как режут младенцев!»
Иногда угроза кажется внешне не страшной и даже подчеркнуто лишенной грубости. Классика криминальной кинодрамы: оставляя поверженного врага, гангстер эффектно завершает сцену многозначительной репликой «Никогда так больше не делай».
Угрозы могут быть открытыми, прямыми и скрытыми либо косвенными – построенными на умолчании («Считаю до трех.», «Ох, что сейчас будет…»); содержащими враждебный намек («Еще немного – и терпение лопнет»); заключающими риторический вопрос («Тебе еще раз повторить?», «Знаешь, с кем ты разговариваешь?»); замаскированными под совет («Лучше тебе помолчать», «Не стоит со мной связываться»).
Джон Джордж Браун «Лучше бы он молчал», 1863, холст, масло
Угрожающее требование с указанием на сроки его исполнения получило название ультиматум (лат. ultimatum – доведенное до конца, до полного завершения). Ультиматум предельно категоричен и обычно предполагает отказ от переговоров, уступок, компромиссов. Это прежде всего политический термин, но применяется он и в бытовом общении – как обозначение конфликтной позиции, авторитарности или непримиримости.
Литературной иллюстрацией может служить рассказ Валентина Распутина «По-соседски», в котором абсурдная ссора двух мужиков из-за овцы иронически представлена как настоящие военные действия. «Это было не что иное, как ультиматум. Сеня только что по дороге обреченно размышлял под доносившееся блеянье, которое тупой пилой перепиливало его пополам, что выхода нет, надо овцу приговаривать. Неизвестно, будет ли от нее шерсть, но жизни от нее не будет. И если бы Вася не пошел на него, как таран, уже завтра он бы спал спокойно. Поторопился Вася. Ультиматумов Сеня не любил…»
Из этикетных соображений угрожать не принято, поэтому часто приходится слышать: «Я не угрожаю, только информирую»; «Это не угроза, а совет»; «Мое дело – предупредить.» По той же причине угрозу спекулятивно отождествляют с предупреждением или ошибочно соотносят с напоминанием.
На пике конфликта можно наблюдать словесную дуэль в виде обмена угрозами. С одной стороны, это уже ничем не сдерживаемая грубость, чистое злоречие. С другой стороны, это упреждение физической агрессии, вербальная замена драки.
Враждующие могут бравировать коммуникативными способностями в изобретении угроз и властными полномочиями для их реализации. Публичность обстановки и официальность ситуации еще пуще распаляют угрожающих. Диалог превращается в состязание по взаимному запугиванию. В карикатурном изображении это выглядит сколь убедительно, столь же неприятно.
Из русской классики вспоминается гоголевская ссора Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем. Иван Иванович запальчиво грозится: «Осмельтесь только! Подступите! Я вас уничтожу с глупым вашим паном! Ворон не найдет места вашего!» Иван Никифорович парирует ответной угрозой: «Ступайте, ступайте! Да глядите, не попадайтесь мне: а не то я вам всю морду побью!»
Оноре Домье «– Я собираюсь скомпрометировать Ваших клиентов по полной! – А я Ваших утоплю в грязи!», литография из серии «Croquis Parisiens», 1865
Рембрандт Харменс ван Рейн «Самсон угрожает тестю», 1635, холст, масло
Выраженная склонность к угрозам, постоянному устрашению окружающих выдает ощущение вседозволенности и безнаказанности. Если регулярные угрозы еще и не исполняются, остаются пустыми обещаниями, это уже проявление неприкрытого хамства (гл. XI). Так бесчинствует нахрапистый обыватель Павел Гулячкин в сатирической пьесе Николая Эрдмана «Мандат» (1925). Выписав себе фиктивный документ, Гулячкин самодовольно изрекает: «Копия сего послана товарищу Сталину. Держите меня, мамаша, или иначе я с этой бумажкой всю Россию переарестую». Той же породы – Шариков из «Собачьего сердца». Написанные в один год, оба произведения живо отражают речевую манеру дорвавшихся до власти хамов.
При этом угроза как речевой жанр отнюдь не примитивна. Типичная фраза «Я убью тебя!» может быть как реальным запугиванием, так и шутливым восклицанием, игривой подначкой, грубоватым кокетством. Иногда формальное выражение угрозы – нечто вроде присказки, впрочем, не лишенной недоброжелательства. Подобное отмечено, в частности, биографами Ивана Бунина. На бестактные вопросы писатель любил отвечать: «Вот как дам между глаз – тогда узнаешь!»
Угрозы нередко сопровождаются агрессивными жестами. Это известное движение указательным пальцем, потрясание кулаками, замах рукой, выпячивание груди, прикладывание ладоней к талии («руки в боки»), многозначительное постукивание пальцами. Используются также изобразительные жесты: похлопывание по шее сзади («получишь!»), проведение ребром ладони по горлу («зарежу!», «повешу!»), приставление пальца к груди противника («заколю!», «пристрелю!»).
А еще угроза – своеобразный оптический прибор злоречия. Указывая на опасности – в диапазоне от эмоционального дискомфорта до покушения на жизнь, – угроза вырабатывает осторожность, усиливает внимание, тренирует защитные умения. Обозначая пределы терпения, угроза уточняет границы дозволенного, приемлемого в поведении и речи. Как говорится, на то и щука в озере, чтоб карась не дремал.
