Суд праведный и неправедный

Ключевая особенность порицания – двуоценочность: уязвленный и обиженный адресат почти всегда считает порицание злословием. Сам же осуждающий чаще всего декларирует благие намерения: обнажить порок, разоблачить преступление, восстановить справедливость. А вот в реальности порицание нередко преследует отнюдь не самые благородные, а то и вовсе неблаговидные цели: от примитивного выплеска злобы до дискредитации оппонента, сведения личных счетов.

Лингвокультурологи изучают т. н. судейский комплекс – обращение к универсальным нравственным эталонам и речеповеденческим нормам.

При этом учитывается, что справедливость весьма субъективна и далеко не всегда самоочевидна и что всегда есть соблазн подверстать персональную оценку под общепризнанную. В многовековой истории злоречия не так уж много случаев однозначно и бесспорно справедливого порицания.

Пример из мифологии – порицание Зевсом (Юпитером) Аполлона, который в отместку за убийство своего сына уничтожил циклопов, что ковали молнии для громовержца. Здесь осуждение тоже публичное, свидетельствующее об очевидности проступка.

Корнелис ван Харлем «Осуждение Аполлона Юпитером и другими богами», 1594, холст, масло

Франческо де Мура «Александр осуждает фальшивые восхваления», 1760-е, холст, масло

Наиболее однозначны в оценочном плане изобличения преступлений (убийства, воровства, мздоимства), указания на общепризнанные пороки (например, гордыню) или отрицательные черты характера (тщеславие), негативные поведенческие проявления (невежество, предательство). Такое порицание вызвано возвышенными аффектами – праведным гневом, благородной яростью, святой местью. В ряде случаев оно соотносится с т. н. кооперативной грубостью, грубостью на благо общим интересам (англ. common interest rudeness). Это не столь уж частый случай «добра с кулаками».

Римский легионер, начальник преторианской гвардии обличил в жестокости и гонениях христиан императора Диоклетиана, за что принял мученическую смерть. Из библейских примеров можно вспомнить упреки Иаковом Лавана за то, что тот обманом отдал ему в жены свою старшую дочь Лию, а не полюбившуюся ему младшую, Рахиль. «Что это сделал ты со мною? – горестно вопрошает Иаков. – Не за Рахиль ли я служил у тебя? Зачем ты обманул меня?» (Книга Бытия 29: 25–26). Здесь справедливое уличение во лжи и неблагопристойном поступке.

Паоло Веронезе «Святой Себастьян, обвиняющий Диоклетиана», 1558, фреска

Хендрик Тербрюгген «Иаков, укоряющий Лавана», 1627, холст, масло

Юлиус Шнорр фон Карослфельд «Нафан порицает Давида», 1852, ксилография

Еще один известный библейский сюжет – осуждение пророком царя за жестокость и бесчеловечность. Давид полюбил Вирсавию и избавился от ее мужа Урии, отправив его на войну. Нафан обличает Давида притчей о богаче с большим поголовьем скота и бедняке с одной лишь овечкой, которую богач скормил на обед страннику, пожалев свои стада. Впечатленный притчей, Давид гневно заявляет: «Достоин смерти человек, сделавший это!» Нафан отвечает: «Ты и есть тот человек».

Символична многозначность глагола отчитывать: в одном значении – делать выговор, упрекать; в другом – врачевать чтением сакральных текстов, изгонять нечистую силу. Как социальное действие и коммуникативная практика, порицание подобно религиозному обряду экзорцизма – изгнания из человека бесов, очищения душ от скверны. Порицание, осуждение, обличение сдерживают социальных демонов, облагораживают человеческое поведение, улучшают общественные нравы.

Благим порицанием калибруется идеал Человека, уточняются моральные правила, этические принципы, социокультурные нормы. Об этом написано во множестве дидактических сочинений и философских трактатов. «Если порочащие слова были произнесены ради некоторого необходимого блага и с должным вниманием к обстоятельствам, то это не является грехом и не может быть названо злословием», – утверждал Фома Аквинский в «Сумме теологии».

В христианстве осуждение как предвосхищение суда Божьего – один из смертных грехов. Преподобный Антоний Великий говорил: «Язык неосторожного осуждателя, движимый диаволом, ядовитее языка змеиного, потому что он возбуждает свары и горькие враждования, сеет мятежи и злодейства между мирными и рассеивает многолюдные общества».

Православная этика отделяет порицание от осуждения и в содержательном плане. Осуждению подвергается сам человек (личность), а порицаются его проступки и отрицательные свойства. «Молчащий и не обличающий греха брата своего немилосерден и подобен оставившему яд в теле», – говорится в византийском сборнике изречений «Пчела».

В русской истории очень показательны три эпизода с Иваном Грозным.

Константин Маковский «Князь Репнин на пиру у Ивана Грозного», 1860-е, холст, масло

Яков Турлыгин «Митрополит Филипп обличает Ивана Грозного», ок. 1880-х, холст, масло

Григорий Мясоедов «Историческая сцена (Иван Грозный в келье псковского старца Николы)», 1899, холст, масло

Однажды на пиру князь Репнин едва ли не в слезах принялся выговаривать государю за непотребные маскарадные пляски пьяных гостей. Неумолимый Иоанн хотел было и на князя нацепить личину, принуждая к общему веселью, но тот в гневе растоптал маску и воскликнул: «Чтоб я, боярин, стал так безумствовать и бесчинствовать!» По велению царя Репнина убили на всенощной прямо подле алтаря за чтением Евангелия.

Другой трагический пример – осуждение митрополитом Филиппом злодеяний Грозного и бесчинств опричнины. Тщетно оказалось евангельское предупреждение: «Если царство разделится само в себе – погибнет». Филипп бесстрашно назвал опричнину «ликом сатанинским», а затем публично, прямо в храме, отказал Иоанну в благословении. Что за этим последовало – общеизвестно из школьного курса истории.

Вспомним также предание о псковском юродивом Николе

Салосе, который преподнес царю кусок сырого мяса в постный день, тем самым укоряя его как кровожадного злодея, «пожирателя христианской плоти». Иоанн якобы дрогнул, просил молиться об избавлении его от грехов и оставил опальный Псков. Порицание в форме притчи становится символическим действием и обретает обрядовые свойства – как словесная процедура обнаружения и обличения Зла.

Наконец, риторика порицания исстари гендерно маркирована. Обвинение и осуждение охраняли не только установленный порядок в целом, но также границы феминности и маскулинности. Мужчин традиционно осуждали за трусость, пьянство, предательство; женщин – за болтливость, вздорность, распутство (подробнее – в гл. XV).

Гендерная составляющая порицаний реконструируется уже из фразеологии. Хорош соболек, да измят! Сука не захочет – кобель не наскочит. Где баба, там рынок; где две, там базар. Смелым мужиком Бог владеет, пьяным черт качает.

Оценочные клише исторически изменчивы – и многое из того, что сейчас представляется необоснованным, прежде считалось вполне правомерным. Давно ушли в прошлое яростное обличение вероотступников и прилюдное посрамление нецеломудренных невест. Уже гораздо мягче оцениваются расторжение брака и ослушание детьми родителей.

Антуан Куапель «Сусанну обвиняют в супружеской измене», 1695–1696, холст, масло

Итак, справедливое порицание возвышает и облагораживает. Как говорил герой романа «Волшебная гора» Томаса Манна, «злость – самое блестящее оружие разума против сил мрака и безобразия». Когда же радение о законе оборачивается торжеством беззакония, осуждение становится злом. Скрываясь под маской добродетели, злоязычие получает не только моральное обоснование, но и эстетическое оформление – отливаясь в звонкий афоризм, эффектный жест, публичную позу.