Плен праздности

Древним эллинам и римлянам были хорошо известны механизмы слухотворчества. Вспомнить хотя бы миф о царе Мидасе. Цирюльник проведал об ослиных ушах царя и поклялся было хранить постыдную тайну до конца своих дней, но не утерпел – вырыл в земле ямку и шепнул в нее: «У Мидаса ослиные уши!» На том месте вырос тростник и своим шелестом распустил слух по всему свету.

Этот сюжет, по сути, ироническое воплощение латинской мудрости: Dixi et animam levavi («Сказал и тем облегчил душу»). А если вспомнить еще и метафорически связанное с ним позорящее наказание «Мидасовы уши» (гл. V), то мы обнаружим инфернальную способность сплетни к созданию побочных коммуникативных «надстроек». Из заурядного слуха об уродстве царственной особы в буквальном смысле произросла, а затем широко распространилась целая экзекуторская практика.

Аньоло Бронзино «Состязание Аполлона и Марсия», ок. 1531–1532, холст (перев. с дерева), масло

Справа на картине царь Мидас и Афина слушают игру Аполлона и Марсия на музыкальных инструментах. В центре Аполлон, признанный Афиной победителем соревнования, сдирает кожу с Марсия за то, что тот посмел бросить ему вызов. На заднем плане Аполлон наделяет Мидаса ослиными ушами за попытку оспорить решение Афины. Лежащий слева брадобрей сплетничает тростникам о позоре царя.

В очерке древнегреческого философа Теофраста «Характеры» – достопамятном сатирическом обзоре человеческих пороков – наряду с одиозными образами Скареда, Льстеца, Хвастуна, Труса выведен также Вестовщик:

Вестовщичество – это измышление ложных историй и известий, которым вестовщик хочет придать веру, а вестовщик – это такой человек, который, встретившись с другом, тут же строит многозначительную мину и с улыбкой спрашивает: «Откуда?», и «Что скажешь?», и «Нет ли у тебя новостей насчет того самого?», и пристает с расспросами: «Не слышно ли чего поновее? А ведь рассказывают новости, и хорошие». И, не давая ответить, он продолжает: «Да что ты говоришь! Ничего не слыхал? Ну, кажется, я тебя употчую новостями». И рассказывает, будто есть у него либо воин…либо раб флейтиста Астия, либо подрядчик Ликон, который прибыл с самого места битвы: от этого-то человека он и наслышан. Вот каковы источники его сведений – никому их не опровергнуть.

При этом Теофраст отделяет вестовщика от просто словоохотливых типов – пустослова и болтуна. Пустослов неприятен разве что своим занудством, а болтун – назойливостью. В этом разграничении обнаруживается воплощенная в сплетнях порочная взаимосвязь злоязычия и празднословия. Стоит собраться вместе хотя бы двум трепачам, как запускается бесперебойный конвейер лживых россказней, непристойных историек, вздорных выдумок.

Охочая до россказней толпа пребывала в плену празднословия, во власти фатики – «общения ради общения», непринужденной беседы; в вульгарном представлении – досужей болтовни. По одной из этимологических версий, понятие происходит от греч. photos – сказанный; по другой – от лат. fatuus – глупый, fatuor – нести вздор, говорить глупости.

Пальму первенства в сплетничестве издавна отдавали женщинам. Уже в раннегреческий период формируется ролевая модель женщины-сплетницы, складывается публичный образ кумушки-трещотки, порочной болтушки. Этот речеповеденческий типаж эмоционально описан Семонидом Аморгским: «Проныра, ей бы все разведать, разузнать, Повсюду нос сует, снует по всем углам». Излюбленное место сплетничества – гинекей, женская половина дома.

Жан-Леон Жером «Греческий интерьер (гинекей)», 1850, холст, масло

Разносчицы сплетен были влиятельными фигурами греческого полиса. Тиран Гиерон Сиракузский контролировал приближенных при помощи специально организованной группы «подслушивающих женщин». В дальнейшем сплетница становится популярнейшим литературным персонажем и объектом изобразительного искусства.

Яркий образ пронырливой и настырной сплетницы, ассоциированный все с той же сорокой, находим в сатире Ювенала. «…Этакой все, что на свете случилось, бывает известно: Знает она, что у серов, а что у фракийцев, секреты Мачехи, пасынка, кто там влюблен, кто не в меру развратен. Скажет она, кто вдову обрюхатил и сколько ей сроку, Как отдается иная жена и с какими словами; Раньше других она видит комету, опасную царству Парфян, армян; подберет у ворот все слухи и сплетни, Или сама сочинит, например, наводненье Нифата, Хлынувшего на людей и ужасно залившего пашни, Будто дрожат города, оседает земля, – и болтает Эта сорока со встречным любым на любом перекрестке».

Артемизия Джентилески «Аллегория Молвы», 1630–1635, холст, масло

Древние различали собственно сплетню – пустой слух, досужую болтовню, часто переходящую в клевету, и молву — извещение свыше, божественное прорицание. Считалось, что сплетни распространяются самими людьми, молва же имеет самопорождаемую сверхъестественную природу. В Афинах был установлен алтарь в честь богини Оссы – персонифицированной молвы. У римлян она звалась Фама. «Молва ведь богиня», – утверждал Гесиод в поэме «Труды и дни». Он же определил сплетни как «груз, который легко поднять, но тяжело нести и еще труднее сбросить». Античные ораторы в публичных выступлениях настаивали на том, что они апеллируют к молве, тогда как их оппоненты и враги опираются на сплетни.

Вневременная, узнаваемая во все века ситуация сплетен представлена в одной из сатир Горация: «Чуть разнесутся в народе какие тревожные слухи, Всякий, кого я ни встречу, ко мне приступает с вопросом: “Ну, расскажи нам (тебе, без сомненья, все уж известно, Ты ведь близок к богам!) – не слыхал ли чего ты о даках?” – “Я? Ничего!” – “Да полно шутить!” – “Клянусь, что ни слова!” Ну, а те земли, которые воинам дать обещали, Где их, в Сицилии или в Италии Цезарь назначил? Ежели я поклянусь, что не знаю, – дивятся, и всякий Скрытным меня человеком с этой минуты считает!» Овидий в «Метаморфозах» изобразил Молву обитающей в жилище из звонкой меди на вершине горы меж землею, морем и небом – потому всевидящей и всеслышащей. На пороге толпится гомонящий люд, вокруг носятся «воздушные сонмы» облыжных слухов, которые тут же передаются из уст в уста, все более искажаясь и превращаясь в сплетни. Поблизости бродят Заблуждение, Легковерие, Разочарование, Страх, Гнев и прочие персонифицированные чувства-компаньоны сплетен.

В Древнем Риме наряду с профессиональными клеветниками-делаториями были и полупрофессиональные сплетники – диурнарии (лат. diurna – ежедневный, поденный). Преимущественно люди образованные, но без определенных занятий, то есть в современном представлении безработные, они охотно подвизались наемными сборщиками новостей о примечательных происшествиях, невероятных случаях, скандалах, плутнях, чудесах.

Отношение к этим неутомимым «поставщикам контента» было полу-шутливым-полупрезрительным. Цицерон называл плоды их трудов com-pilatio – лат. букв. «ограбление, хищение» (отсюда же современное слово «компиляция»). Диурнарии – предшественники репортеров, только собирали они все подряд: и достоверные сведения, и досужие вымыслы, и всякие побасенки.

Тит Ливий в «Истории от основания города» рассказывал о нелепых слухах периода Второй Пунической войны: о небесном знаке в виде корабля, ударе молнии в Храм Фортуны, появлении на свет ребенка со слоновьей головой и даже о корове, что взобралась на третий этаж дома возле рынка и сиганула вниз…

Античной истории сплетен известны и трагикомические случаи, вроде того, что приключился однажды с Цицероном. Будучи наместником в Сицилии, он получил известие о собственной гибели. В Риме на всех углах трещали об убийстве наместника.