Обнажение чувств

Со временем суть бытовых проклятий не менялась – менялись лишь сцены и декорации. В греко-римскую эпоху проклятие – знак доверия высшим силам, в Средние века – демонстрация власти, в Новое время – обнажение чувств. Барочная культура XVIII века превратила проклятие в модную публичную позу.

Жан-Батист Грез «Отцовское проклятие, или Неблагодарный сын», 1777, холст, масло

Громовые раскаты голоса, воздевание рук, эффектные позы придавали проклятию своеобразный шик. Из агрессивного выпада оно превращалось едва ли не в благородный жест, демонстрацию «праведного гнева» и использовалось как инструмент психологического манипулирования. Обнажением чувств скрывались подлинные намерения.

Типичная семейная драма: сын объявляет отцу об уходе в армию – и отец проклинает его. Известная картина Жана-Батиста Греза составляет диптих с другим полотном того же французского художника – «Наказанный сын»: вернувшийся отпрыск застает отца уже на смертном одре. Преувеличенный пафос, подчеркнутый сарказм и условность обеих сцен очевидны, а морализаторство обрамлено сентиментальностью.

Новое время переосмыслило не только функции проклятия, но и связанные с ним культурные практики. Так, в период Великой французской революции стало вновь актуально древнеримское понятие враг народа (лат. hostis publicus – букв. «враг общества») – объявление человека вне закона с последующим уничтожением. Это определение применялось к сторонникам возврата королевской власти, смутьянам, распространителям ложных известий, фактически являясь очередной разновидностью социального проклятия.

Затем «врагов ВКП(б) и Советской власти» маниакально разыскивали и массово истребляли во время сталинских репрессий. Эта формула означала уже не только и даже не столько политический ярлык (гл. XIV) и судимость по печально известной 58-й статье УК РСФСР, но фактически все то же исключение человека из общественной жизни, исторжение из коммуникации. С родственниками «врагов народа» переставали общаться соседи, от них шарахались сослуживцы. Детей «врагов народа» жестоко третировали сверстники и всячески унижали взрослые.

Гюстав Доре «Спящая красавица», илл. к сказке Шарля Перро, 1897, офорт

В немецких сказках проклятые превращаются в воронов. В итальянской народной сказке рыбак гибнет в море из-за слов матери «чтоб ты утонул!». В русской сказке «рассердилась королевна и с сердцов проклятье промолвила: “Чтоб тебя, соню негодного, буйным ветром подхватило, в безвестные страны занесло…”».

Один из самых известных сказочных сюжетов с мотивом проклятия – «Спящая красавица». В отместку за неприглашение на праздник фея пообещала принцессе смерть от укола веретеном. Наибольшей популярностью пользуются литературная версия этой сказки Шарля Перро и редакция братьев Гримм. Самый ранний вариант – во французском рыцарском романе «Персефорест» середины XIV века.

Эволюционировали также и магические проклятия. Со временем отмирали культы, забывались поверья, но в стихии творчества проклятие по-прежнему имело магическую силу. Мифологические мотивы и фольклорные сюжеты перерабатываются авторской литературой – порождая новые смыслы и обнажая новые чувства.

Эжен Делакруа «Проклятие Дездемоны ее отцом», 1852, дерево, масло

Отец главного героя юмористического романа Лоренса Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» (1767) предложил целую теорию, согласно которой существуют «формулы проклятий, подходящих для любого случая».

Проклятия витают и над персонажами русских романтических повестей позапрошлого столетия: «Остров Борнгольм» Карамзина, «Вечер на Кавказских водах в 1824 году» Бестужева-Марлинского, «Привидение» Одоевского, «Штосс» Лермонтова, «Привидение в Инженерном замке» Лескова. В тургеневском стихотворении в прозе «Проклятие» описана ожесточенная распря между двумя крестьянами, в которой сын тяжко оскорбил отца. В любимом многими поколениями читателей рассказе А.К. Толстого «Упырь» развивается один из сквозных мотивов готической литературы: наказание проклятием потомков за грехи предков. Попытки помешать силам зла и снять проклятие заканчиваются болезнью, безумием, расчеловечиванием, наконец, смертью.

Проклятия – фирменный прием Шекспира. Меркуцио умирает с проклятиями на устах в адрес Монтекки и Капулетти. Королева Маргарита велеречиво проклинает род Йорков в «Ричарде III»: Так, стало быть, доносятся проклятья Сквозь тучи к небесам? Тогда, о тучи, Дорогу дайте и моим проклятьям!.. В «Генрихе VI» Йорк обрушивает проклятие на кровожадную Маргариту Анжуйскую: Бери же мой венец и с ним проклятье. Такую же отраду встреть в несчастье, Какую мне дала рукой свирепой! Маргарита в свою очередь проклинает едва ли не половину героев этой хроники – и они умирают. В «Макбете» проклятия маскируются под ведьмины пророчества. Увлеченные оккультизмом читатели и даже некоторые исследователи полагают, что Шекспир вложил в уста героев этой пьесы настоящие колдовские формулы.

Большие мастера по части проклятий – персонажи Гоголя. В «Ночи перед Рождеством» дьячиха желает ткачихе, чтоб та «не дождала своих детей видеть». Хивря в «Сорочинской ярмарке» желает Грицько подавиться. В «Майской ночи» голова желает «висельнику» подавиться камнем. Басаврюк из «Вечера накануне Ивана Купала» желает забить горло священнику горячей кутьей. Плюшкин из «Мертвых душ» в гневе проклинает старшую дочь, убежавшую из дома со штабс-ротмистром, а Чичиков в сердцах мысленно посылает проклятия приставучему Ноздреву. Вот уж где впечатляющее обнажение чувств!

Уильям Холман Хант «Леди из Шалотт», 1886, гравюра с картины

В балладе английского поэта Альфреда Теннисона «Волшебница Шалотт» («Леди из Шалотт»), основанной на средневековой легенде об Элейне (Лилейной деве) из Астолата, рассказывается о девушке, на которой лежит таинственное проклятье. Элейна вынуждена оставаться в башне на острове Шалотт посреди реки, вечно ткать гобелен и смотреть на мир только через волшебное зеркало. Девушка ткет бесконечное полотно, изображая на нем чудеса, которые ей удается разглядеть в зеркале. В легенде не сказано, кто именно наложил проклятие на леди Шалотт и какое наказание ее ожидает в случае нарушения запрета. Судьба девушки окутана тайной.

Мотив проклятия – один из ключевых и в творчестве Достоевского. Взять хотя бы роман «Униженные и оскорбленные»: герои обмениваются проклятьями словно рукопожатиями, живут в постоянном страхе проклятий, при этом воспринимая их как нечто если не естественное, то вполне привычное, почти обыденное («Он, разумеется, проклянет меня сначала; я даже в этом уверен»). Одна из самых сильных сцен романа – с медальоном, который в ярости топчет отец, проклиная дочь: «Навеки, навеки будь проклята мною! Навеки, навеки!»

Страх материнского проклятия довлеет над главным героем романа Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы». Порфирий Головлев, известный как Иудушка, крепко помнил слова матери: «…Приеду в Головлево, прикажу открыть церковь, позову попа и закричу: “Проклинаю!” – и это воспоминание останавливало его от многих пакостей, на которые он был великий мастер». Но страсть к пакостям оказывается сильнее страха – и в итоге мать таки проклинает Иудушку.

Герою романа Всеволода Крестовского «Петербургские трущобы» Вересову «все казалось, что он чует над собой холодный гнет отцовского проклятия, что это проклятие всегда в нем и при нем, нигде не разлучно, вечно присуще ему, что оно живет даже в самой атмосфере, охватывающей его тело, и, о чем бы ни думал он, что бы ни делал

Неистощимы и литературные фантазии о возможных воплощениях проклятий. Одни только проклятые предметы могли бы составить целый музей. Конь в рассказе Эдгара По «Метценгерштейн», статуя в новелле Проспера Мериме «Венера Илльская», алмаз в детективном романе Уилки Коллинза «Лунный камень», картина в гоголевском «Портрете»…

Из литературных произведений реконструируется эволюция бытового проклятия в порицание (гл. V). Стихия народной речи еще сохраняет энергетический заряд, превращающий слово в оружие усилием веры, тогда как в аристократической, а затем интеллигентской среде злопожелания постепенно утрачивают буквальный смысл. «Проклинаю» употребляется в значении «резко осуждаю», «гневно обличаю», «категорически не приемлю».

Со временем возникают производные понятия: например, джинкс (англ. jinx) – вещь, способная приносить неудачу, или человек, чьи высказывания становятся невольными проклятиями. Не имеющее ясной этимологии, это слово пришло из Америки XIX века и распространилось в Европе в 1930-е годы.