Самаспид – стансыя

Не являясь собственно оскорблениями, тесно примыкают к ним агнонимы (греч. не + знание + имя) – слова и выражения, незнакомые или малопонятные адресату. Нанесение обиды происходит через создание кодового конфликта – путем перехода на язык, неизвестный собеседнику. Например, не знает профессиональной терминологии, не понимает жаргон, не владеет иностранным языком. Намеренное употребление непонятных либо непривычных слов превращает их в оскорбительные.

Примечательна история из биографической «Повести о Куинджи» Ксении Охапкиной. Вернувшись с одной из выставок, художник с горячностью рассказывал другу Антону Никольскому, как некто назвал его импрессионистом. Куинджи ответил: мол, не знаю такого слова. Тот пустился в объяснения: «Перевод с французского, значит “впечатление” – ваши картины были не суть воспроизведение действительности, а первое впечатление, не так, как есть, а как могло показаться художнику». Тогда Куинджи вконец рассердился и заявил собеседнику, что тот «никогда не видал натуры».

Демонстрация языкового превосходства с помощью агнонимии порой превращается в унизительное развлечение. Об этом хорошо написано в «Поединке» Куприна. «В полку между молодыми офицерами была распространена довольно наивная, мальчишеская, смехотворная игра: обучать денщиков разным диковинным, необыкновенным вещам». Среди прочего практиковались декламация монолога Пимена из «Бориса Годунова» и принуждение денщиков говорить по-французски. Зачем? Да просто «от скуки, от узости замкнутой жизни, от отсутствия других интересов, кроме служебных».

Враждебную реакцию может вызвать и просто незнакомое выражение, употребленное без обидного умысла. Разница в словарном запасе разобщает и отчуждает собеседников. Все непонятное вызывает недоверие и настороженность. Ответная агрессия порождается «комплексом незнания».

Иногда доходило до форменных казусов. Командующий Измайловским полком генерал-лейтенант Павел Мартынов, желая произвести впечатление на членов императорской семьи, поручил капельмейстеру сыграть какое-нибудь произведение с соло для кларнета. Тот ответил, что кларнетист отсутствует из-за потери амбушюра – то есть попросту не в голосе. «Что такое?! Куда смотришь?! – взвился в ярости Мартынов. – Дозволяешь казенные вещи терять! Завтра на твой счет купить велю, воры вы эдакие!»

Из литературных примеров вспомним эпизод повести Валентина Распутина «Прощание с Матерой».

– В чем дело, граждане затопляемые? – важно спросил мужчина. – Мы санитарная бригада, ведем очистку территории. По распоряжению санэпидемстанции.

Непонятное слово показалось Настасье издевательским.

– Какой ишо самаспид-стансыи? – сейчас же вздернулась она. – Над старухами измываться! Сам ты аспид! Обои вы аспиды! Кары на вас нету…

В завершение этого краткого обзора «оскорблений незнанием» вспомним замечательный рассказ Тэффи «Переоценка ценностей», в котором ребятишки рассуждают о морали, толком не зная, что это такое. После долгих споров приходят к общему заключению: «Требуем переменить мораль, чтоб ее совсем не было. Дурак – это хорошо».

От мордофили к замкадышу

Оскорблениям свойственна историческая изменчивость.

Первое, что может заметить даже всякий неспециалист, это устаревание одних оскорблений и появление других. Так, уже вышли из речевого обихода пентюх, фуфлыга, мордофиля, сквернавец, остолбень, околотень, брандыхлыст, маракуша. И, напротив, возникли новые: замкадыш, белоленточник, пропагандон, грантоед, быдлокодер, овуляшка, она-же-мать. Ряд оскорблений имеют архаические и современные эквиваленты. Прежде обидным для мужчины было фетюк, сейчас – задрот.

Матерное блядь в древности имело куда более широкое значение, нежели сейчас. В мужском роде это слово и его производное блядник употреблялись в значении «болтун», «пустослов»; в женском – пустая болтовня, а также ересь, заблуждение и обман. Яркие иллюстрации – в текстах протопопа Аввакума, например в Послании царевне Ирине Михайловне Романовой: «…не лучше ли со Христом помиритца и взыскать старая вера, еже дед и отец твои держали, а новую блядь [патриарха Никона] в гной спрятать?» Или в челобитной Алексею Михайловичу: «…якож блядословят о нас никонияня, нарицают раскольниками и еретиками.»

Значение данного слова и его производных блядивый, блядство, блядовство сужается до «распутства» и попадает в разряд непристойных и оскорбительных только в 1730-е годы. Однако в адрес примерного христианина оно всегда расценивалось как непристойное. В написанном в первой половине XVI века поучении старца Фотия читаем: «.Еже не сквернословити языком всем православным христианом, паче же нам иноком, ниже паки рещи матернее лаяние брату своему: блядин сын, кокову либо человеку крестьянския нашея веры святыя».

Джеймс Гилрей «Честность на пенсии! Падение вигов», 1801, раскрашенный офорт

Любопытно происхождение названий британских партий виги и тори. Изначально это были обидные прозвища. Whigg – от слова «деревенщина»: так в 1680-х годах презрительно называли парламентариев-реформаторов, противников Карла II. Переносное именование образовано от шотландского Whiggamore — букв. «погонщик скота». Тех же, кто ратовал за сохранение абсолютной монархии, наделили не менее оскорбительным названием Tory – букв. «заговорщики», «разбойники», образованным от средне-ирландского Toraidhe – «человек вне закона, преступник».

Выражение недобрая жена в адрес знатной женщины некогда считалось оскорбительным, влекло судебное разбирательство и штраф. За это поплатился в 1635 году князь Д.М. Мещерский, назвавший так свою невестку. Стервой сейчас обзывают женщину с плохим характером, а в позапрошлом столетии так могли назвать ничтожного мужчину. Дословно «стерва» означало падаль, околевшее животное и в прямом значении было синонимом дохлятины. Сейчас это значение сохранилось в названии птицы – стервятник.

Иноверцев, неправославных и (шире) иноземцев пренебрежительно называли на Руси басурманами — сейчас это устаревшее слово. Эфиоп (ефиоп) когда-то был синонимом дурака, иносказательно – чертей, бесов. А ныне бранное жид, напротив, часто не имело негативного смысла, употреблялось как нейтральный этноним.

Некоторые оскорбления были сословно маркированы. У русской аристократии были в ходу мерзавец, шельма, пошляк, болван, остолоп, обормот, щелкопер, ракалья. Последнее слово, означавшее «негодяй, подлец», употребляет, в частности, Ноздрев в адрес Чичикова. До середины позапрошлого века оно бытовало в дворянской среде, затем перешло в сферу низовой речи. Менее изысканны, но более звучны простонародные ругательства: ера, бзыря, тартыга, огуряла, мамошка, печегнет, мухоблуд, хмыстень…

В разряд оскорбительных и насмешливых со временем переходят некоторые прежде стилистически нейтральные слова со значением профессий. Сегодня название врача коновал звучит оскорбительно, а эскулап – иронично. Определение сочинитель применительно к писателю в современном употреблении часто воспринимается как насмешливое и пренебрежительное.

В силу разных исторических обстоятельств в число хулительных иной раз попадали даже нейтральные слова. Так, в 1614 году возник запрет называть казаками тех казаков, что разбойничали в Белозерском уезде, дабы не бесчестить тех, которые верой и правдой служили государю.

Об одном переходе стилистически нейтрального слова в бранное интересно рассказывает этнограф-беллетрист Сергей Максимов в книге «Каторга империи» (1861).

Хоть того лучше посельщик (будь самый лучший поселенец), не верь ему! – выговорилось сибиряком другое изречение, имеющее смысл пословицы, как руководящего житейского правила, с тем оттенком в смысле, что поселенец, названный так в отличие от переселенца (доброю волею покидающего родину для новых и счастливых мест), превратился уже в посельщика. Слово «посельщик» на языке сибиряков-старожилов сделалось бранным, и поселенец, слыша его обращенным к себе, глубоко оскорбляется им в равной степени с другим обидным, бьющим прямо в сердце и бранным сибирским прозвищем – варнак. Сибиряк, готовый называть бродягу, беглого с каторги человеком гульным, прохожим, и даже признавать его на самом деле таковым, сибиряк, называющий всякого ссыльного, идущего в партии по этапам, не иначе, как несчастным и даже болезненьким, – того же самого несчастного, умудренный опытом и коротким знакомством с ним, обзывает уже посельщиком, бранит варнаком. Слово «варнак» он приурочивает именно к поселенцу, потому что собственно для ссыльнокаторжных у сибиряка придуманы другие бранные слова: храп, храп-майор, каторжан, чалдон.

Степень тяжести ряда оскорблений иногда становится понятна лишь в историческом комментарии. Скажем, куда жестче адресного каралось обезличенное оскорбление казачества – с современных позиций, казалось бы, менее обидное. Такое высказывание, особенно вкупе с угрозами, имело особое название – «оскорбление Войска или оскорбление общества» и влекло безотлагательную смертную казнь. За это был утоплен в Дону в 1630 году Иван Карамышев – царский посланник для сопровождения русских послов в Азов. Выступая перед казачеством, Карамышев так разошелся, что стращал «без винной вины казнить, вешать, в воду сажать, кнутами бить и ножами резать».

Наконец, отдельная проблема – конфликт языка и общества, сословно-классовая переоценка слов. Показательный пример – образованное из греческого «охлос» (чернь, толпа) слово охламон, которое стало употребляться в качестве бранного в начале 1920-х годов как презрительное именование представителей новой власти. Изменило значение и слово негодяй, которое в царской России означало непригодного к военно-строевой службе. Затем это слово сделалось обобщенно-ругательным. В 1931 году в статье «Об антисемитизме» Горький попытался его реабилитировать: «Негодяй не ругательство. Негодяй – точное определение человека, не годного для жизни. В нашей действительности негодяй – существо, глубоко и неизлечимо зараженное болезнями «старого мира»: завистью, жадностью, человеконенавистничеством, враждою ко всему, что противоречит его, негодяя, навыкам, вкусам, что усвоено им от старины…»

В исторической ретроспективе любопытно также письмо Чехова самому Горькому с упреками в излишней резкости. «Грубить, шуметь, язвить, неистово обличать – это несвойственно Вашему таланту, – увещевал Чехов коллегу по литературному цеху. – Отсюда Вы поймете, если я посоветую Вам не пощадить в корректуре сукиных сынов, кобелей и пшибздиков, мелькающих там и сям на страницах “Жизни”». Здесь отражена уже не семантическая эволюция, а эстетическая борьба инвектив. Чехов и Горький – представители разных социальных типов, приверженцы разных речеповеденческих стратегий и, соответственно, носители разных взглядов на злоречие в его художественном преломлении.