Ритуальное оскорбление
Особый род оскорблений связан с обрядово-ритуальной коммуникацией. В Древнем Риме это, в частности, церемония триумфа – торжественное шествие победителя от Марсова поля до Капитолия, включавшее обязательные поношения как символический знак внимания триумфатору. «Жизнь двенадцати цезарей» Светония знакомит нас с песенными инвективами воинов, шедших за колесницей галльского триумфа Юлия Цезаря: «Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника. Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии…»
Вообразим эту странную картину. Развеваются гривы коней, величаво катятся колесницы-квадриги, прекрасные девы осыпают дорогу лепестками. И тут же следом вразнобой шагают дюжие мужики, на все лады бранящие своего предводителя. Образ триумфатора скукоживается, как прохудившиеся мехи? Ничуть! В данном случае оскорбление словесно «заземляет» триумфатора, противостоит его обожествлению. Но не попирает и не умаляет – напротив, подчеркивает величие. Аналогично в изобразительном искусстве эффект подлинности объекта создается изображением его тени. Ритуальные оскорбления переводят образ полководца из плоского портрета в объемную, многомерную скульптуру.
Оскорбления вкупе с насмешками и обвинениями составляли неотъемлемую часть триумфального ритуала. Отделяя фактическую роль от символического образа победителя, словесная брань выполняла троякую функцию: ограждала его от гордыни, напоминала ему о бренности почестей и отвращала от него зависть богов. Слава, власть, сама жизнь – ничто не вечно, об этом напоминал ехавший в колеснице за спиной триумфатора раб, который время от времени во всеуслышание возглашал: «Оглядывайся назад и помни: ты – человек!»
Еще один инвективный обряд – «издевки с повозок» во второй день весеннего праздника анфестерий. Сидящие на телегах мужчины щедро раздавали грубости обступавшей их толпе. «Хор из телеги» – своего рода космогонический поединок видов обрядового злоречия, где поношение перемежалось с осмеянием и срамословием. Фаллофоры – несшие изображение фалла участники ритуального шествия – исполняли гимн в честь Вакха, после чего произвольно выкликали зрителей из толпы и тоже бранили их на чем свет стоит.
Аналогичную функцию оскорбления выполняли и в римских сатурналиях, когда рабы получали ритуальное право злословить своих хозяев, сидя с ними за одним столом. Сатурналии были обрядовыми инсценировками золотого века всеобщего равенства, «праздником непослушания», который символизировал одинаковое право голоса всех граждан идеального государства. В ритуалах временной отмены иерархий одни и те же слова из злоречивых превращались в гармонизирующие.
Антуан-Франсуа Калле «Сатурналии», 1783, холст, масло
Пограничный обычай – на стыке ритуального и реального оскорбления – т. н. «очищение души». Раз в году ночью земледельцы объезжали селение на телегах, останавливались возле любого дома и осыпали хозяина песенной руганью за все, в чем считали его виновным.
Иные функции – воодушевления и предостережения – имели ритуальные оскорбления в героических песнях и ритуальных перебранках (подробно в гл. XV). Предваряя либо замещая реальное сражение, вербальный обмен инвективами демонстрировал воинскую силу, поднимал моральный дух, вдохновлял на ратные подвиги. В таких текстах примечательно соединение оскорблений уже не с похвалой, а с похвальбой. Воины хвастались друг перед другом победами и завоеваниями. Этот прием отражен и в древнегерманских героических песнях, и в русских былинах. «Коль легко я верчу острым копием, Толь легко буду вертеть Илией Муромцем», – хвастается его сын Сокольник.
Среди ритуальных оскорблений особняком стоят скальдические стихи. В древнескандинавской традиции хулительная поэзия представлена двумя основными мифопоэтическими формами: «сравнение мужей» (mannjafnaðr) и нид (nið). «Сравнение мужей» представляло собой символическую оценку родичами «ценности» (статусности, значимости) убитых. Яркий пример – диалог Эйстейна и Сигурда в «Саге о сыновьях Магнуса Голоногого». Нид – сложносоставное двустишие, направленное на дискредитацию адресата и сочетающее функции оскорбления и проклятия.
Нид мог быть словесным – tunguníð (стихотворные инвективы) и древесным, эмблематическим – tréníð, níð stong (деревянный шест с головой животного, хулительная жердь с рунами). В отличие от строго клишированного и многократно воспроизводимого магического заклинания, нид неповторим и уникален; каноничен только процедурный порядок его создания. Яркая метафоричность и рифмованная форма повышали эффективность хулы. Магия претворялась в поэзию, а поэзия была формой магии.
Оскорбления в ниде по большей части указывали на недостойное поведение противника: трусость, скупость, скотоложество, гомосексуализм, враждебность к родичам. Половые перверсии проецировались на социальные действия. Соединяя оскорбление с обвинением и насмешкой, нид воплощал хотя и ритуализованное, но настоящее злоречие. Произнесение нида превращало оскорбляемого в нидинга – недостойного и подлежащего исключению из коммуникации, из общества, из самой жизни.
Пример нида против епископа Фридрека и Торвальда Кодранссона из «Пряди о Торвальде Бывалом»: «Родил детей епископ девять, всем им Торвальд отец». Как отреагировал на это Торвальд? «За нид Торвальд убил двух человек». Нид являлся оскорблением именно потому, что его содержание противоречило правде, не соответствовало истинному положению вещей. Здесь ложь – средство опорочения, способ причинения вреда и прием дискредитации.
Исландские и норвежские сборники законов XII–XIII веков признавали создание нида серьезным преступлением. В древненорвежских «Законах Гулатинга» говорилось: «Есть три выражения, признаваемые словесной хулой… Первое, если человек говорит о другом, что он родил ребенка. Второе, если человек называет другого sannsorðinn [использованным в качестве женщины мужчиной]. Третье, если человек сравнивает другого с кобылой, или называет его сукой, или сравнивает с самкой любого вида животного». Создатель нида объявлялся вне закона: «Тот, кто произнес эти слова, лишается неприкосновенности перед сопровождающими того человека, о котором были сказаны эти слова».
Аналогичный фрагмент древнеисландского свода законов «Серый Гусь»: «Если человек назовет другого ragr [женоподобный, немужественный], stroðinn или sorðinn [выполняющий пассивную роль в половом акте], то это устное оскорбление. <…> Тот, кто произнес эти слова, лишается неприкосновенности перед сопровождающими того человека, о котором были сказаны эти слова». Примечательно, что в «Сером Гусе» за деревянный нид следовало изгнание как частичное объявление вне закона, тогда как за устный нид – полное. Слова считались опаснее, видимо, из-за возможности широкого распространения.
Элементы ритуальных поношений обнаруживаются и в других фольклорных текстах – сказках, легендах, преданиях. Помимо прямой функции, оскорбления выполняют здесь роль организующих повествование формул. Так, в «Сказании о молодце и девице» на изысканные комплименты юноши и эротические намеки дерзкая девица отвечает задорной руганью: «Отколя ся на меня напасть нашла? Глупых не орют, не сеют, сами ся родят, от глупых отцов, от безумных матерей». Далее она упражняется в словесной брани, обзывая своего воздыхателя «лихой образиной», «вонючей душой», «упиревой рожей», «сычевыми глазами», «свиным пастухом». Когда же отвергнутый юноша собирается ехать «на чужую сторону», девица сменяет гнев на милость, не переставая при этом браниться: «Леший, бес, дикой зверь!..»
В обзоре ритуальных оскорблений надо упомянуть и практиковавшиеся у афроамериканских рабов dirty dozens (англ. букв. «грязные дюжины») – стихотворные оскорбления соседей, приятелей, знакомых. Одна из этимологических версий связывает происхождение этого названия с максимально унизительным принципом работорговли: людей продавали связками по десять человек. Другая версия выводит dirty dozens из двенадцатичастной рифмы, третья – из устаревшего глагола to dozen (ошеломить, оглушить, обессилить).
Изначально это были тренировочные упражнения и публичные соревнования без агрессивной направленности. Агрессия в них если и присутствовала, то смещенная и опосредованная. Жертвы расизма не имели возможности напрямую ответить притеснителям – и символически переносили недовольство на людей из своего окружения. Впоследствии конкурс остроумия трансформировался в конфликтный обмен рифмованными оскорблениями, получившими здесь название snaps (букв. «щелчки»).
Особое место среди ритуальных инвектив занимают т. н. «поносные» письма – направлявшиеся задирающемуся или, напротив, молчащему противнику. Сразу, конечно же, вспоминается послание запорожских казаков османскому султану – оскорбительный ответ на его требование прекратить нападение на Блистательную Порту и сдаться. Согласно легенде, текст составлен в 1676 году атаманом Иваном Серко вместе «со всем кошем Запорожским» и адресован Мухаммеду IV. В запорожском казачестве бытовала традиция подобных посланий и соответствующих текстовых клише – с выворачиванием этикетных формул и гиперболически гротескной концентрацией инвектив.
Оригинал письма не сохранился, даже подлинность списков достоверно не установлена, поэтому ряд историков считают его лишь потешной подделкой. В научно-популярных источниках обычно приводится канонический вариант текста в переводе на современный русский язык.
Ты, султан, черт турецкий, и проклятого черта брат и товарищ, самого Люцифера секретарь. Какой ты к черту рыцарь, когда голой жопой ежа не убьешь. Черт высирает, а твое войско пожирает. Не будешь ты, сукин ты сын, сынов христианских под собой иметь, твоего войска мы не боимся, землей и водой будем биться с тобой, распроеб твою мать. Вавилонский ты повар, Македонский колесник, Иерусалимский пивовар, Александрийский козолуп, Большого и Малого Египта свинопас, Армянский ворюга, Татарский сагайдак, Каменецкий палач, всего света и подсвета дурак, самого аспида внук и нашего хуя крюк. Свиная ты морда, кобылиная срака, мясницкая собака, некрещеный лоб, ну и мать твою еб…
Илья Репин «Запорожцы», 1880–1891, холст, масло
В 1556 году аналогичное послание направили турецкому паше Мустафе трое прославленных венгерских витязей – Дердя Тури, Ласло Дюлафи и Ференц Терек. Там были, в частности, такие слова: «Знаешь, собака, что подлинный витязь мечом и копьем тешится в брани с врагом, но, что говорить, хил ты и немощен, потому-то и лжешь по-собачьи, предательски, подло. Мы свободный народ, сами себе господа и честь свою знаем, а ты, Мустафа, презренный холоп…»
Словесные клише и речевые формулы подобных текстов затем неоднократно воспроизводились в воинском дискурсе. В качестве примеров можно привести послание финскому главнокомандующему Маннергейму от советского гарнизона с военной базы на полуострове Ханко, письмо главнокомандующему румынской армией Антонеску от защитников Одессы, многочисленные обращения партизан к Гитлеру.
