«Топчу спесь Платона!»

Особый сценарий ссоры – цеховой: враждебное столкновение профессионалов. Творческие конфликты, разногласия в тонкостях ремесла и даже в самой принадлежности к тому или иному профессиональному сообществу. Извечный вопрос о том, кто «настоящий» художник, врач, педагог, военный… Еще у Апулея есть рассказ об искусном флейтисте Антигениде, которого страшно обижало, что флейтистами называют также и похоронных трубачей.

Профессиональные ссоры подчас обретают национальный размах – вот уж где настоящий эпос без метафорических допущений! Одна из таких грандиозных распрей 1752–1754 годов, выросшая из спора о достоинствах и недостатках итальянской и французской оперы, получила даже самостоятельное название «война буффонов». Очень увлекательно рассказывает о ней Ромен Роллан в книге «Музыканты прошлого».

Немецкий публицист Фридрих Мельхиор Гримм дал высокую оценку итальянской опере-буффа, раскритиковав в пух и прах французскую придворную оперу. Французские составители монументального «Толкового словаря наук, искусств и ремесел» ответили гневным анонимным «Письмом г-ну Гримму». Затем на поле битвы выступил Руссо с «Письмом о французской музыке». Гримм продолжил сражение скандальным памфлетом «Маленький пророк из Богемского Брода» и язвительным трактатом «Наблюдения над нашей склонностью к музыке и о ее основах». В итоге, как пишет Роллан, «выходило так, что во Франции нельзя было коснуться оперы без того, чтобы вас не осыпали оскорблениями и не сочли за плохого гражданина».

Помимо теоретических разногласий, музыканты нередко очень болезненно реагировали на исполнительские ошибки. Так, тонкий слух и вздорный характер превратили известного дирижера, основателя Русского филармонического общества Петра Шостаковского в страшного громовержца, испепелявшего гневом свой оркестр за малейшую оплошность. Шостаковский стал прообразом героя рассказа Чехова «Два скандала».

Ссора – частая гостья и в кругу философов. Порой здесь тоже развертывались нешуточные баталии, но чаще все ограничивалось изысканными колкостями. Так, Диоген артистично топтал циновку со словами: «Топчу спесь Платона!» Парируя Платоново утверждение о том, что «человек есть двуногое без перьев», демонстративно ощипал петуха и нарек его «платоновским человеком». Обиженный Платон ответно обозвал его «обезумевшим Сократом».

Жорж де ла Тур «Ссора музыкантов», 1625–1630, холст, масло

Однажды Диоген повстречал Аристотеля и предложил ему сушеных смокв в надежде, что тот откажется. Разгадав подначку, Аристотель выдал столь же ехидный ответ: «И шутку ты потерял, Диоген, и смоквы». Взял смоквы и победно удалился.

Однако это скорее упражнения в острословии, чем настоящие нападки. Всерьез копья скрещивались в пылу полемики, и притом чаще даже не самими философами, а приверженцами и противниками их идей. Спиноза в «Богословско-политическом трактате» очень точно заметил, что «разногласия философов обсуждаются с большою горячностью и в церкви, и в государстве, вследствие чего возникают страшная ненависть и раздоры». Это как бы производное злоречие, ссоры «второго порядка».

У художников тоже всегда находились взаимные претензии. Здесь можно снова вспомнить крутонравого Микеланджело, жестоко насмехавшегося над творчеством менее даровитых современников и сильно ревновавшего успехи талантливых коллег по цеху (гл. IX). Леонардо да Винчи он вообще терпеть не мог, отстаивая главенство скульптуры в изобразительном искусстве, тогда как Леонардо ратовал за приоритет живописи.

Однажды два титана случайно сошлись возле церкви Санта-Тринита и были вовлечены в литературный поединок группой спорщиков, которые попросили прокомментировать фрагмент из Данте. «Пусть Микеланджело объяснит», – небрежно бросил Леонардо. Приняв это за подначку, Микеланджело сердито парировал: «Объясни ты сам, сделавший набросок коня для того, чтобы потом отлить его из бронзы, и не смог отлить его и со стыдом бросил». Невоплощенный «Конь» против моментально признанного гениальным «Давида» – это было преобидное сравнение! Леонардо крепко его запомнил и по гроб жизни ненавидел дерзкого коллегу.

Еще одной костью в горле был для Микеланджело не менее знаменитый младший современник Рафаэль, которого он считал бесхребетным льстецом и эксплуататором чужих творческих идей. Возвращаясь как-то раз домой после тяжелого трудового дня, весь в краске и штукатурке, Микеланджело повстречал Рафаэля, гордо шествующего в окружении преданных учеников и восторженных поклонников. Поравнявшись с процессией, Буонарроти язвительно спросил: «Куда это ты направляешься с такой свитой, словно король?» Не останавливаясь и не меняясь в лице, Рафаэль ответил вопросом на вопрос: «А куда идешь ты в одиночестве, будто палач?» Примечательно, что впоследствии Рафаэль ходил и к Микеланджело, и к Леонардо с извинениями за свое злословие.

Издревле бушевали ссоры и в литературной среде. Константин Случевский сформулировал эту проблему в поэтической форме: «Литераторы тем только заняты, Что гвоздят друг друга на кресты, Являя взорам меньших братий Ряды космических распятий».

Из достопамятных античных примеров – размолвка греческого поэта Каллимаха и его ученика Аполлония. Точная причина доподлинно неизвестна, но ряд антиковедов полагают, что разлад имел не личную, а именно профессиональную подоплеку. Каллимах ратовал за обновление поэтических форм и отход от гомеровского монументализма в эпической лирике. Поэму своего ученика Каллимах, по легенде, встретил словами, ставшими афоризмом: «Большая книга – большое зло».

Если посмотреть на историю русской литературы XIX века глазами биографов и мемуаристов, то в числе самых конфликтных писателей окажется Тургенев. С Достоевским у него было долгое взаимное неприятие, с Гончаровым возникали неоднократные ссоры из-за обвинений в плагиате, с Львом Толстым вообще едва удалось избежать дуэли.

По мнению современников, отношения Тургенева с Гончаровым отягощались скрытой сословной неприязнью. Помещик Тургенев не слишком жаловал купеческого сына Гончарова и пророчил ему скорый творческий закат: «Штудировал Гончарова и пришел к выводу, что в душе чиновник и его кругозор ограничен мелкими интересами. <…> Такой человек далеко не пойдет. Посмотрите, он застрянет на своем первом произведении».

Несмотря на высокомерный тон, Тургеневу пришлось признать несколько разительных сходств своего «Дворянского гнезда» с гончаровским «Обрывом». Выявилось это во время чтения рукописи в дружеском кругу. Затем обозленный Гончаров уже прицельно искал плагиат в последующих тургеневских текстах. И ведь нашел: после публикации романа «Накануне» Тургенев получил от «купеческого сына» прямое обвинение в сюжетном заимствовании. Состоялся обмен колкими письмами, обиженный Тургенев потребовал третейского суда. Судьи в лице нескольких ведущих публицистов постановили, что плагиата в чистом виде не было, все совпадения случайны. Тургенев этим удовлетворился, но обиду не простил. Формальное примирение состоялось только через четыре года.