Воинственный инстинкт

Совсем иное – мужская ссора: как повелось издревле, всегда «по делу», а не по глупости да злости. Традиционно считается, что конфликтность мужчины изначально мотивирована и природой (охотник, воин), и социумом (покоритель и преобразователь мира). Во все эпохи судьба и предназначение мужчины изображались метафорой сражения. Ссора лишь одна из вариаций этой метафоры.

Франц фон Штук «Борьба за женщину», 1905, дерево, масло

Хвастовство любовными победами, эквивалентное хвастовству военными трофеями, – мощнейший эмоциональный раздражитель, адский механизм злоязычия. О молодечестве, «доходившем часто до самых возмутительных выходок», с «шумной, бешеной ездой, задираньем женщин, ночными скандалами», писал Петр Боборыкин в книге воспоминаний «За полвека». Молодечество как «раздвоение духовности и чувственности» – ключевая составляющая образа героя «Романа с кокаином» Марка Агеева.

Если рассматривать ссору в гендерно – исторической ретроспективе, то можно обозначить несколько условно мужских сценариев. Один из самых древних связан с половой конкуренцией и сексуальной властью. Визуальное воплощение этого сценария – известная символическая картина Франца фон Штука. В сущности, это очередная интерпретация женской инфернальности, только спроецированной на мужское поведение.

В сопряжении биологического и социального обнажается значимое для мужской субкультуры понятие молодечество – удаль, похвальба, ухарство, часто агрессивные и безрассудные. Это не только выражение маскулинности и демонстрация вирильности, но и еще одно из проявлений гибриса.

В мужской ссоре можно выделить устойчивые поведенческие типажи: фольклорный малец-удалец, овеянный литературной

романтикой лихой гусар, препарированный в педагогических штудиях гимназист-ухарь — и это далеко не полный перечень. Здесь то же молодечество, но в несколько ином значении: показная отвага, буйство, бесшабашность. Или, как говаривали в позапрошлом столетии, черт нам не братство.

Так, «гимназист-ухарь стремится к перенесению разных наказаний… только ради того, чтобы щегольнуть, показаться молодцом перед товарищами, намеренно не слушает в классе, намеренно не отвечает на вопросы учителя, намеренно грубит и повторяет одну и ту же вину тотчас после наказания, намеренно напрашивается на карцер», – указывает Николай Бунаков в «Заметках об условиях воспитания в военных гимназиях» (1870).

Что же до «лихого гусара», то он «должен был прежде всего быть “молодцом”, то есть кутилой и забиякой», – замечает Борис Садовский в книге «Денис Давыдов» (1909). Добавим: и бретером (фр. brette – шпага) – то есть заядлым дуэлянтом, который часто выступал зачинщиком ссор.

Один из самых знаменитых бретеров пушкинской поры – Михаил Лунин. Отчаянный авантюрист и жестокий шутник, он стал героем легенд своего времени. Рассказывали, что излюбленной лунинской подначкой было обратиться к кому-нибудь из офицеров: «Милостивый государь! Вы сказали.» В ответ на удивление собеседника, который ничего не говорил, Лунин выражал притворное возмущение: «Значит, вы утверждаете, что я солгал?! Прошу это доказать путем обмена пулями».

Диего Веласкес «Ссора солдат перед посольством Испании», 1630, картон, масло

Кривое зеркало этого коммуникативного сценария – субкультурные практики, в том числе тюремные. Намеренно не обращаясь к современным иллюстрациям, вспомним только один эпизод из «Записок из Мертвого дома» Достоевского. Игнорируя правила, воспрещавшие (обратим особое внимание!) «произношение проклятий, божбы, укоров друг другу, своевольства, ссоры, брань», молодеческая похвальба начинается обменом резкостями и заканчивается общей склокой.

Справа меня разговаривали два степенные арестанта, видимо стараясь друг перед другом сохранить свою важность.

– У меня небось не украдут, – говорил один, – я, брат, сам боюсь, как бы чего не украсть.

– Ну, да и меня голой рукой не бери: обожгу.

– Да чего обожжешь-то! Такой же варнак; больше названья нам нет… Ты откуда, а я чей?

– Чей! Да я вот тебя и бивал, да не хвастаю, то еще чей!

– Ты бивал! Да кто меня прибьет, еще тот не родился; а кто бивал, тот в земле лежит.

– Чума бендерская!

– Чтоб те язвила язва сибирская!

– Чтоб с тобой говорила турецкая сабля!..

И пошла ругань.

Теодор Ромбоутс «Игроки в карты и нарды. Борьба за карты», 1620-е, холст, масло

Ян Стен «Ссора карточных игроков (Аргумент в карточной игре)», 1665, холст, масло

Владимир Маковский «Ссора из-за карт», 1889, холст, масло

Леонид Соломаткин «Игра в карты», 1860-е, холст, масло

Еще один типично мужской сценарий – размолвки в азартных играх. Изначально служащая для символического отвода агрессии в цивилизационное русло, при неблагоприятном стечении обстоятельств игра, напротив, вырождается в склоку.

Женщинам в этом сценарии отводились роли наблюдательниц либо примирительниц. В литературе и живописи этот сценарий чаще всего представлен карточными баталиями. Владимир Одоевский дал им очень меткое определение «раны гостиных». Бытовало даже такое суеверие: если тасовщик случайно уронит карты – не миновать ссоры.

Карточные ссоры были распространены среди представителей всех сословий. Вспомнить хотя бы обиду Звездича на Арбенина из лермонтовского «Маскарада». А карточный поединок Долохова с Николаем Ростовым в «Войне и мире»! Там и упоение властью, и унижение соперника, и тонкая месть.