От кулаков до нищебродов

Наряду с фигурой внешнего врага – иностранного капиталиста, формируются образы врагов внутренних. «Очень много разных мерзавцев ходят по нашей стране и вокруг! Нету им ни числа, ни клички, целая лента типов тянется. Кулаки и волокитчики, подхалимы, сектанты и пьяницы», – припечатал врагов социалистического государства Маяковский в «Разговоре с товарищем Лениным».

В период коллективизации исключительно политическое звучание приобрело слово кулак, до революции так назвали живущего обманом барыгу-перекупщика. Бранное просторечие превратилось в политический ярлык, который навесили на зажиточного крестьянина как петлю виселицы. Для многих это становилось фактически смертным приговором. Раскулачивание оборачивалось физическим уничтожением или гибелью. Очередной пример слова-убийцы.

Уничтожили кулаков – начали чистку партийных рядов. Появились новые ярлыки: троцкист, оппортунист, уклонист, идеологический сорняк, иностранный агент и прочие враги народа.

Отдельно досталось науке, особенно генетике – «реакционно буржуазной» и местами даже «фашистской лженауке». А еще кибернетике – «продажной девке капитализма». Травля советских генетиков получила печально известное название лысенковщина. Примечательно, что сами генетики противопоставляли «мичуринскую биологию» буржуазным теориям «вейсманистов», «менделистов», «морганистов» – то есть штамповали собственные словесные ярлыки.

Параллельно боролись с врагами социалистической собственности: бракоделами, растратчиками, «несунами» и «толкачами» на заводах. И врагами социалистического строя: прогульщиками, тунеядцами, волокитчиками, рвачами, спекулянтами.

Советский плакат, худ. Борис Клинч, 1941

Риторика послевоенного периода сводит образ Чужого к инакомыслящему – чье мировоззрение отличается от генеральной линии партии. С ораторских трибун и газетных страниц сыплются трескучие слова отщепенец, антисоветчик, космополит. Товарищеские суды и «проработки» (гл. V) очень похожи на гражданскую казнь: те же коммуникативные сценарии, схожие речевые клише. Здесь hate speech сближается с социальным проклятием (гл. III).

Внутренних врагов уже не истребляли физически (если не считать карательную психиатрию), но по-прежнему выискивали с пристрастием. Всюду грезился призрак антисоветчины. Чрезвычайный и полномочный посол злоречия трудился без выходных в режиме 24/7. После выхода романа Ивана Ефремова «Час быка» председатель КГБ Юрий Андропов направил в ЦК КПСС аналитическую записку, извещавшую, что писатель «под видом критики общественного строя на фантастической планете Торманс, по существу, клевещет на советскую действительность». Подобных примеров было не счесть, и каждый последующий курьезнее предыдущего.

Не менее актуальный в период СССР прием очернения врага – тенденциозность отбора фактов и подачи информации. Одну из ярких иллюстраций находим у Солженицына «В круге первом». Герой читает книгу «Американские рассказы» и удивляется, что в каждом непременно содержится какая-нибудь гадость об Америке. «Ядоносно собранные вместе, они составляли такую кошмарную картину, что можно было только удивляться, как американцы еще не разбежались или не перевешались».

Западные представления о стране Советов, а затем и о постсоветской России тоже, понятно, были не радужными. Известный публицист Элизабет Хедборг описала стереотипы российских реалий в шведских СМИ. Вот избранные фрагменты этого описания.

К востоку от Швеции была большая страна, народ которой состоял из агентов КГБ (их надо было бояться) и из диссидентов (их надо было жалеть). <…> Агенты могли прикинуться кем угодно. Поэтому когда мы приезжали в эту большую страну, то смотрели на всех, кроме диссидентов, как на переодетых агентов КГБ. <…> Сегодня эта страна переживает время перемен, но население ее, по мнению многих из нас, по-прежнему, состоит из двух групп. Только теперь в одной из них – мафиози. Причем, как и в случае с агентами КГБ, никогда нельзя распознать их. Поэтому лучше считать, что обладатели относительно дорогих меховых шапок – это коварные мафиози. И их надо бояться. Вторую группу русских следует жалеть (юные бродяжки, больные СПИДом, алкоголики, бездомные или бомжи).

Аналогичными описаниями изобиловала и зарубежная проза. В первом романе Яна Флеминга о Джеймсе Бонде «Из России с любовью» (1957) сержант КГБ Татьяна Романова хлебает жидкий суп ворованной ложкой. У другой советской героини «сквозь рубашку просвечивал огромный розовый лифчик. Старомодные панталоны были стянуты под коленями резинками. Одна обнаженная коленка, напоминавшая кокосовый орех, выпирала из-под полы рубашки… Она была похожа на самую старую и ужасную шлюху в мире». Что ж, выдающийся образчик писательского злословия.

В распадающемся СССР появляются уже упомянутые понаехавшие из союзных республик и провинциальных городов. Это слово одновременно и этнофолизм, и классовый ярлык. Постсоветский лексикон вражды прирастает новыми уничижительными обозначениями принадлежности к презираемым социальным, политическим, профессиональным, криминальным группам: дерьмократ, либераст, бык, лох, челнок, манагер, офисный планктон…

Для обозначения внутреннего политического врага актуализируется возникшее еще во время гражданской войны в Испании 1936–1939 годов понятие пятая колонна (исп. quinta columna). Его религиозным лексическим аналогом можно считать десятый чин — отпавших от Бога ангелов во главе с сатаной. «Пятой колонной» (обычно в кавычках) называют оппозиционные политические объединения, террористические группировки, ориентированных на запад бизнесменов и – шире – врагов государственности вообще. Иногда это выражение (вероятно, по ассоциации с «пятой графой») применяется к евреям, превращаясь в очередной этнофолизм.

Заметное социальное расслоение трансформировало былую вражду сословий в нынешний конфликт социальных страт. Средний класс раздражают «жирующие» бизнесмены и «обнаглевшие» чиновники. Слово олигарх в бытовом общении превращается в ругательство. А в речи материально обеспеченных граждан переосмысляются значения слов быдло и гопота (гл. XI). Сейчас они нередко употребляются как грубые названия людей с низким доходом, сближаясь со словом беднота и уже устаревшим выражением голь перекатная.

Иное значение эти же слова получают в речи «продвинутой» молодежи, хипстеров, инди-кидов. В их представлении быдло близко мещанству в значении узости представлений, отсутствия интеллектуальных интересов. Здесь сталкиваются уже не только разные страты, но и разные ценности, идеалы, приоритеты, жизненные принципы.

В ответ сограждане неодобрительно называют творческую молодежь креаклами (сокращенно-производное от «креативный класс»). Во многих контекстах хипстер тоже превращается почти в ругательство. Для сторонников эмиграции придумали и вовсе забавное, но прозрачное по смыслу название поравалитики.

Абсурдные и уродливые проявления ресентимента (гл. I) выражаются в известном девизе: «Чтоб все как у людей!» Этот девиз автоматически превращается в ненавистнический, поскольку все, кто не соответствует стандартам роскоши, автоматически становятся не-людьми. Параллельно новый, прежде отсутствующий у него ругательный смысл приобретает слово нищеброд — человек, считающий, что ему постоянно не хватает денег, что он ограничен в деньгах.