Травмированный язык

Военные поражения – это и травмы языка.

Война 1812 года оставила лингвистическое наследие не только русским, но и французам. Самый известный пример – выражение c'est la berezina! – все погибло! (букв. «это Березина!»), означающее катастрофу, полный крах, сокрушительный провал. Происхождение его связано с попыткой форсирования реки Березины отступающими частями наполеоновского войска. Солдаты в панике бросали оружие, падали на казацкие пики, проваливались под лед. Проявив недюжинную стойкость, французы прорвались, но этот бой стал для них вековым уроком.

Петер фон Гесс «Переправа через Березину 17 ноября 1812 года», 1844, холст, масло

Негативные стереотипы восприятия французами русских основывались преимущественно на представлениях об оккупационных войсках. Особенно не повезло здесь казакам, которые демонизировались баснословными рассказами и соответствующими карикатурами. В итоге парижане встречали вступивших в город казаков с большой опаской вкупе с нездоровым любопытством. Шептались, что эти «раскрашенные чудовища» носят «бороду в шесть пальцев» и украшают себя «ожерельями из человеческих ушей и часовых цепочек».

В опубликованной по горячим следам хронике «Историческое описание жестокостей, совершенных казаками во Франции» (1814) казаки выставлены в самом неприглядном виде. Здесь они не только с «жутким воем» победоносно расшвыривают по сторонам пепел, оскверняют храмы, режут младенцев в колыбелях, но и чуть ли не жарят их живьем. Враг-монстр как он есть – расчеловеченный и бесчеловечный.

В позапрошлом веке слово cosaque имело во французском языке дополнительные негативные значения «злодей», «грубиян», «мародер». Возникли и такие производные наименования, как cosaquerie («радостно совершаемая жестокость» и «внезапное вторжение врагов с последующим грабежом»); à la cosaque («наскоком», «нахрапом»); cosaque («изнасилованная» в женском роде). Даже в словаре французского арго 1907 года статья «Русский» содержит уничижительное изречение: «Поскребите русского – обнаружите казака; поскребите казака – обнаружите медведя». Как указано в комментарии, это изречение применимо к людям красивой наружности, но с тайными пороками. А приписывается этот афоризм – правильно! – самому Наполеону, который действительно отзывался о русских как о варварах.

Отголоски этих демонических представлений в современном французском – переносное значение «грубиян» у слова cosaque; словосочетание à la cosaque как образное название грубости, бесцеремонности. Казаки вошли не только в Париж, но и в состав французских ругательств: Espece de cosaque!; C'est un cosaque, une brute.

Петер фон Гесс «Мародерствующие казаки», 1820, дерево, масло

Георг Эммануэль Опиц «Казаки разглядывают карикатуры на них в Париже», 1814, раскрашенная акварелью гравюра

Образ противника-монстра обнаруживается и во фразеологизмах, ассоциированных с жестокостью турок, в частности с османским вторжением в Италию и осадой города Отранто стотысячным войском султана Мехмеда II. Осада завершилась кровавой резней христиан – отсюда в разговорном итальянском выражение Mamma, i turchi! (мама, турки!) как шутка над паническими страхами. Отсюда же французские идиомы les amis ne sont pas les Turcs — друзья не турки (о дружеском понимании и снисходительности); traiter à la turque — обращаться по-турецки (то есть свирепо, жестоко). Ср.: английские образные выражения turkish treatment — «турецкое обращение» и terrible little Turk — «непослушный ребенок».

Враждотворцы во христе

Каждая религия считает себя лучшей и богоугодной. Важнейшая составляющая образа чужака и еще одна мишень риторики ненависти – иная вера. Эталон врага создается иноверием, помноженным на «иноплеменность», этническую разницу.

Не касаясь языческого периода, обратимся к эпохе раннего христианства с ее гонениями на последователей Христа, народным кличем «Христиан льву!» при всяком стихийном бедствии, ответными выпадами новообращенных против греко-римских божеств. «Слушайте и смотрите: не мстят за себя ваши боги!» – с гневным торжеством восклицал христианин, ударяя палкой статую какого-нибудь обитателя Олимпа. И получал в ответ: «Твой Иисус тоже не заступится за тебя!»

В этой ожесточеннейшей борьбе никто не желал уступать. Разделяя земную участь своего Учителя, христиане покорно шли на смерть, отдаваясь на растерзание диким зверям и полыхая живыми кострами на потеху озверевшим толпам. Казнимых христиан глумливо называли «факелами Нерона». Как писал Надсон, «святыню смерти и страданий Рим зверским смехом оскорбил».

Помимо терзаний плоти, христианам полагалась и словесная месть за насаждение новой веры: оскорбительно анекдотические россказни на стыке богохульства (гл. XII) с клеветой (гл. I). Одна из наиболее известных историй подобного рода – обвинения в онолатрии (греч. onos – осел + latreuo – поклоняюсь): будто бы христиане поклонялись ослу. Сохранилось изображение Распятия с ослиной головой в служебном помещении Палатинского дворца в Риме. Под рисунком подпись по-гречески: «Алексамен поклоняется своему богу».

Что это: изображение почитавшегося в Риме ослоголового бога Сета или языческая пракарикатура на христианство? В пользу первой версии – нарисованная справа от ослоголового существа буква «гамма», повторявшаяся на культовых табличках, а также детали изображения (распятый одет, а не наг; стоит, а не висит). Сторонники второй версии ссылаются на фрагмент трактата Тертуллиана «Апологетик»: «Недавно появилось в этом городе совершенно новое изображение нашего бога. Один гладиатор по найму выставил картину с надписью “Deus christianorum Onocoetes” [примерный перевод: «Бог христиан, ублюдок ослиный»]. Этот бог имел ослиные уши, на одной ноге у него было копыто, в руке держал книгу, одет был в тогу. Мы посмеялись и над именем, и над изображением».

Генрих Семирадский «Светочи христианства. Факелы Нерона», 1876, холст, масло

Сюжет грандиозного полотна (385 х 704 см) подсказан «Анналами» Тацита. Обвинив христиан в поджоге Рима, император Нерон устроил жуткую театрализованную казнь. Вот как описал картину сам художник: «В великолепном саду Золотого дворца Нерона произведены изготовления для пышного ночного праздника; на полянке перед дворцовой террасой собралось общество, нетерпеливо ожидающее начала великолепного зрелища, – живые факелы, христиане, привязанные к высоким шестам, обвязанные соломой и облепленные смолой, расставлены в равных промежутках; факелы еще не зажжены, но император уже прибыл, несомый на золотых носилках и окруженный свитой наемных льстецов, женщин и музыкантов, сигнал уже подан и рабы готовятся зажечь факелы, свет которых осветит самую безобразную оргию; но эти же самые светочи разогнали тьму языческого мира и, сгорая в страшных мучениях, распространили свет нового учения Христа».

К христианскому культу когда ошибочно, а когда и злонамеренно относили также петуха с фаллосом вместо клюва. Особая благосклонность христианских проповедников к детям и женщинам, некоторые элементы обрядности – коленопреклонение, приветливость при встречах, именование людей братьями и сестрами – давали повод к подозрениям в «женоподобии» и обвинениям в педофилии.

Затем уже христианская культура отторгала Чужого. Если прежде чужаками были варвары, то теперь ими стали иноверцы и (шире) вообще все некрещеные. Мир за пределами христианской ойкумены представлялся инфернально враждебным. Далекие и неведомые племена ассоциировались с библейскими «народами Гога и Магога», которые пойдут войной на людей божьих, но будут остановлены небесным огнем. Эсхатологическая образность органично встраивалась в лексикон религиозной вражды.

Василий Суриков «Апостол Павел объясняет Догматы веры в присутствии царя Агриппы, сестры его Береники и проконсула Феста», 1875, холст, масло

Стефан Бакалович «Вопрос и ответ», 1900, холст, масло

На первый взгляд, просто романтическая встреча. Однако взгляд девушки устремлен не на мужчину, а на рисунок, начертанный ею на песке. Рыба – один из символов Христа, акроним его имени (IX0YS – ИХТИС) и опознавательный знак, который использовали первые христиане в период гонений. Картина написана по мотивам исторического романа Генрика Сенкевича «Камо грядеши» (Quo vadis).

– Вполне ли ты уверен, господин, что девушка начертила на песке рыбу?

– Вполне! – хмуро подтвердил Виниций.

– Так, значит, она христианка. <…>

– Попробуй, господин, произнести по-гречески следующую фразу: Иисус Христос, бога сын, спаситель.

– А теперь возьми первые буквы каждого из этих слов и сложи так, чтобы получилось одно слово.

– Рыба! – удивленно сказал Петроний.

С укоренением христианства разгорается внутриконфессиональная вражда: противостояние католиков и протестантов, неприязнь православных к католикам, взаимная нелюбовь черного и белого духовенства, раскол православной Церкви вследствие никонианских реформ, нескончаемая борьба с ересями. Здесь все настолько сложно и запутано, историческая правда погребена под таким толстенным слоем домыслов и фальсификаций, что в настоящей книге целесообразно ограничиться лишь несколькими известными фактами, связанными непосредственно с лексиконом ненависти.

Так, словесное «враждотворство во Христе» наглядно представлено в письменных памятниках XI–XIII веков, авторами которых были приверженцы «правой» веры. Последователи веры «латинской» выводятся сплошь «кривоверными» и «злонравными». Некоторые оппоненты отказывали им даже в праве считаться христианами.

Теодор де Бри «Испанский вельможа скармливает собакам расчлененного младенца», 1598, гравюра на меди

Другой показательный пример – т. н. черная легенда (исп. La leyenda negra), распространявшаяся протестантами и порочившая династию Габсбургов в период Контрреформации. В массовом сознании католическая Испания надолго стала оплотом невежества и мракобесия. Англичане припомнили ей колонизаторские расправы над индейцами, в знак доказательства размахивая сочинениями Бартоломе де лас Касаса. Итальянцы поддерживали очерняющие слухи об интригах мадридского двора. Голландцы жестко прошлись по деятельности герцога Альбы.

Впоследствии выражение черная легенда обрело расширительно-переносный смысл и стало означать в целом неблагоприятное и необоснованное мнение о ком-то или о чем-либо. Замечательный пример метонимического переноса локальной вражды на враждебность как таковую, неприязнь вообще.

Русский лексикон религиозной вражды непредставим без протопопа Аввакума, чей титанический образ – одна из персонификаций hate speech. Используя внушительный арсенал словесной брани, не стесняясь в выражениях, Аввакум на все корки распекает своих оппонентов, костерит «волка и отступника Никона, злодея и еретика».

Здесь не только образ мысли влияет на манеру речи, но сама речь создает особый человеческий типаж. Как восторженно заметил Алексей Толстой, «в омертвелую словесность, как буря, ворвался живой, полнокровный голос. Это было гениальное “Житие” неистового протопопа Аввакума. Речь его – вся на жесте, а канон разрушен вдребезги».

Сергей Милорадович «Черный собор. Восстание Соловецкого монастыря против новопечатных книг в 1666 году», 1885, холст, масло

Религиозные распри – один из популярных сюжетов живописи. Тот же неистовый Аввакум на картине Константина Вещилова. Хрестоматийная суриковская «Боярыня Морозова». Восставший Соловецкий монастырь кисти Сергея Милорадовича… Попробуем оживить в диалогах «Черный собор» Милорадовича, или «Во времена раскола» Сергея Иванова, или «Сожжение старообрядческих книг» Клавдия Лебедева – не обойдемся без лексикона вражды, и многофигурные полотна развернутся в остросюжетные повествования.

Сергей Иванов «Во времена раскола», 1909, картон, масло

Не меньше враждовали монахи и белое духовенство. В средневековой Европе нищенствующие монашеские ордена – доминиканцы и францисканцы – проникали в университеты, насаждали там свои идеи, обращали студентов в монашество. Те и другие гневно потрясали трактатами Отцов Церкви, обвиняя оппонентов в извращении веры.

Парижский богослов, представитель белого духовенства Гильом де Сент-Амур в «Книге об Антихристе и его слугах» вывел доминиканцев «псевдопроповедниками» и едва ли не предтечами антихриста. Его же «Краткий трактат об опасностях новейших времен» содержит жестокие нападки на монашескую братию. В знаменитом средневековом «Романе о Розе» собирательный образ францисканца воплощен в персонаже с говорящим именем Притвора.

Распри белого и черного духовенства отзеркаливались в народе неприязнью к «жирующим» монастырям. Среди русских пословиц и поговорок встречаются такие: В лавре что на ярмарке – все за деньги найдешь; В монастыре что в омуте – сверху гладко, внутри гадко; Старичок Сергеюшка в шелк-бархат всю братию одел (о Троице-Сергиевой лавре).

Известны и «мирские» дразнилки про монахов: монах в синих штанах, монах вином пропах. В пословицах им тоже изрядно доставалось. За деньги и ленивый монах молебен пропоет. Зачем монахам рай, им и на земле не хуже. Монах и Христу правды не скажет. Не всякий в старцы стрижется для Иисуса, иной и для хлеба куса.

Народная этимология связывала происхождение слова инок с прилагательным «иной», тем самым приписывая ему все те же свойства чужака. Для мирянина монастырь подспудно ассоциировался с тюрьмой и смертью, монах – с узником и покойником. Старинная народная примета: встретить на пути черноризца не к добру, предвестие неудачи. Культурологи связывают этот предрассудок с остаточными проявлениями язычества, а насмешки мирян над монахами соотносят с «очистительным» обрядом.

В «Слове о веровавших в стречу и чех» по рукописи XVI–XVII веков упомянут обычай избегания встречи с монахами: «Мы же тех всех [монашеских] чинов на встрече гнушаемся, и отвращаемся от них, и укоряем их на первой встрече, и поносим их в то время на пути многим поношением».

Лексика религиозной вражды воплощалась даже в названиях и личных прозвищах. Подобные прозвища не просто форма оскорбления (гл. II), но метонимический перенос неприязни с конкретного лица на целое явление – порицаемое и отвергаемое.

Известна легенда IX столетия о папе-отступнике Петре Гугнивом, чей летописный образ в российской историографии еще с XIX века трактовался как вымышленный, а нелицеприятное прозвище связывалось с реальным александрийским патриархом V века – в назидание «истинно» верующим. Здесь имя – риторический прием противопоставления правды и лжи. Причем «гугнивый» имело и метафорическое значение «косноязычный», «неспособный правильно говорить» – то есть опять же «чужой», с которым невозможно полноценное общение.

Нельзя не упомянуть также суздальского священника Никиту Пустосвята (Добрынина), получившего ругательное прозвище от оппонентов за сопротивление никонианским реформам. На картине Василия Перова, изображающей прения о вере 5 июля 1682 года в Грановитой палате в присутствии Патриарха Иоакима и царевны Софьи, разворачивается столь же грандиозный полилог, который от первого до последнего слова – hate speech. Это монументальное (двухсаженное!) полотно – наглядная иллюстрация лексикона ненависти.

Василий Перов «Никита Пустосвят. Спор о вере», 1880–1881, холст, масло

Характерный пример названия в духе hate speech – шалопуты (шелапуты), возникшая в Тамбове в 1860-х годах мистическая секта. В этом наименовании, образованном от украинского «шалый путь», заключена негативная оценка сектантов ортодоксами. Дополнительное разъяснение позднее находим в письме Владимира Бонч-Бруевича в Народный комитет внутренних дел: «Это чисто миссионерское название, которым названо громадное количество сектантов, принадлежащих к различным толкам, с целью оскорбить и унизить этих людей и показать, что вот, мол, православная церковь стоит на правильном, а эти люди на неправильном пути». Сами шалопуты называли друг друга «братьями духовной жизни».