Противник – монстр

Лексикон ненависти наиболее активен в ситуации неравенства и борьбы – за власть, ресурс, статус. Вражда обостряется в переломные исторические моменты, особенно в период войн. Согласно Умберто Эко, «в любой войне противник – всегда монстр». Обликом гадок, деяниями гнусен.

В русских летописях тюркские племена именуются беззаконными, безбожными, нечестивыми, проклятыми, окаянными, кровопийцами; едящими мертвечину, супостатами дьявола, главами змеиными… В «Слове о полку Игореве» упоминаются «поганые полки половецкие», в «Палее Толковой» – «сквернии бесурмене» (мусульмане). В «Хожении за три моря» Афанасий Никитин ругает «поганых татарове».

Собирательный образ военного врага: неприятель, притеснитель, лиходей, супостат. Этот отрицательный образ усиливается определениями заклятый, завзятый, лютый. Враг может быть явным (комбатант) и скрытым – засланным враждебной стороной (шпион, диверсант). На войне врагом может стать и «свой», если окажется предателем, дезертиром, мародером.

Когда ненависти мало имеющегося арсенала злоречия (оскорблений, насмешек, угроз), она прибегает к демонизации – нарочитому приданию враждебному объекту зловещих черт и свойств. Образ врага помещается в отрицательный контекст, чтобы вызвать отторжение через неприятные ассоциации, сформировать общественное мнение искусственным нагнетанием агрессивных эмоций, внушением неприязни к определенной группе или моделированием негативных стереотипов в отношении отдельных лиц.

Альфонс де Невиль «Шпион», 1880, холст, масло

Ричард Редгрейв «Дезертир», 1847, холст, масло

Демонизация врага порой доходит до абсурда, порождая впечатляющие образчики комического злоязычия. Так, после Французской революции военврач Пьер Бельганг опубликовал научный труд «Философия холода и тепла», в котором все происки и преступления революционеров объяснял действием загадочных «тепловых калорий».

А вот дозволенный цензурой (!) опус лингвиста-любителя Платона Лукашевича, сочинителя конспирологических теорий языкознания, «Причина ненависти англичан к славянским народам» (1877). «…К стыду их, они питают (сами не зная того по какой причине) непреодолимую ненависть к славянским народам, которая у них обратилась в инстинкт и, конечно, потому только, что они от славян наследовали земли и большее или меньшее человеческое благообразие. <…> Имея довольно рьяную монгольскую кровь, англичане, несмотря на свое высокое образование, разумеется, удержали от них, по прямому наследству, весьма многое. Англичанин из доброго человека вдруг предается необузданному гневу; виден также его расчет в свою пользу жестокости и бесчеловечия».

Во время Первой мировой войны другой французский доктор, Эдгар Берийон, накатал несколько столь же нелепых опусов. Шедевральны уже названия: «Как нам общаться с дурнопахнущим народом?», «Зловонный бромидроз у германской расы», «Предрасположенность к потливости у немцев». Со всей серьезностью Берийон констатировал, что средний немец производит больше фекалий, чем француз, и смердят они сильнее. А еще пытался научно доказать, что содержание токсичных веществ в моче у немцев минимум на 25 % больше, чем у французов.

Демонизация – это словесная инъекция агрессии, введение в массовое сознание препарата ненависти. Здесь hate speech сближается с клеветой (гл. I) и деструктивным слухотворчеством (гл. IV).

Вильгельм II в тщетной попытке съесть мир, французский военный плакат, 1915

Яркий пример демонизации врага в период Первой мировой войны – представление кайзера Вильгельма II как «бешеного пса Европы» и «бога войны». Часто упоминавшиеся в прессе, но нигде поименно не названные, британские специалисты из порядковых номеров букв в слове Kaiser при особом подсчете получили 666 – «число зверя», дьявольский код.

Европейские настроения проникли и в Россию – в народе пошли разговоры, будто в высших сферах действует «немецкая партия», которая работает во вред России, а за каждой аварией на производстве стоят немецкие пособники. Из дневника Михаила Пришвина 1915 года: «Внутренний немец… сначала был на фронте, потом в людях с немецкими фамилиями, потом в купцах и, наконец, ты думал, внутренний немец на стороне, а он с тобой за одним столом сидит, одной ложкой ест».

Лексикон вражды – лжец и спекулянт: он подменяет различие разобщением, замещает личную оценку обезличенным ярлыком, паразитирует на природных инстинктах и высоких чувствах. У этого полномочного посла злоречия всегда фига в кармане и нож в рукаве.

Ругательства на букву «Ш»

Военная брань неотделима от словесной. Среди военных трофеев – ругательства, обидные прозвища, унизительные пословицы. Незваный гость хуже татарина. Ешь, медведь, татарина – оба не надобны. Остер меч, да некого сечь: татарин в Крыму, а пан в Литве. Много нам бед наделали хан крымский да папа римский. Немец хитер: обезьяну выдумал. Швед – нерубленая голова. Лях и умирает, а ногами дрягает. На француза и вилы – ружье…

Отголоски отгремевших войн – и в национальных шутках, смысл которых проясняется лишь в историческом контексте. Так, некоторые английские идиомы вызваны к жизни британско-голландскими баталиями XVII столетия. It beats the Dutch! – Это превосходит все! (букв. «Это бьет голландцев»). Talk to somebody like a Dutch uncle — учить уму-разуму (букв. «разговаривать с кем-либо как с голландским дядюшкой»). A Dutch reckoning – увеличение ресторанного счета в ответ на недовольство посетителя размером суммы (букв. «голландская расплата»).

Где мой велосипед? – вопили голландские уличные мальчишки вслед прохожему немцу. Эта дразнилка отсылает уже к эпизоду Второй мировой, когда немцы конфисковали велосипеды у населения Голландии. Немецкая оккупация с обысками и грабежами аукается также во французском полушутливом выражении encore un(e) que les Allemands n'auront pas (букв. «этого немцы не получат»).

Отечественная война 1812 года пополнила русский словарь тремя известными ругательствами на букву «Ш», которые затем перекочевали в общеразговорный язык: шваль, шантрапа и шаромыжник.

Илларион Прянишников «В 1812 году», 1874, холст, масло

Картина написана художником под впечатлением от «Войны и мира». Толстой максимально заострил в Наполеоне черты антигероя. Полководческие способности Бонапарта в романе дискредитированы, его духовный мир населен «призраками величия», а внешность описана с явной целью вызвать отвращение у читателя: «короткая» фигура, «толстые плечи», «жирные ляжки», «обросшая жирная грудь», «круглый живот»…

По одной из гипотез, «шваль» (никчемный человек, ничтожные люди, дрянные вещи) образовано от устаревшего французского cheval — грубиян. Другая версия связывает это слово с омонимом cheval — лошадь. Завидев лежащий на поле конский труп, оголодавшие французы бежали к нему с радостным криком «шеваль!».

«Шантрапа», согласно устоявшейся этимологической версии, произошло от искаженного французского chantra pas (букв. «к пению не годен»). Это было презрительное название непринятых на службу гувернеров и руководителей крепостных театров из числа пленных французов.

Сейчас уже устаревшее слово «шаромыжник», означавшее попрошайку-оборванца, возникло из исковерканного cher ami (дорогой друг) – жалостливо-заискивающего обращения солдат разгромленной наполеоновской армии к русским крестьянам.

Ряд лингвистов решительно опровергают последние две гипотезы, вообще не связывая шантрапу и шаромыжника с французским и выводя значения этих слов из славянских языков и русских диалектов. Однако в данном случае, как уже говорилось, важнее научной точности сам факт существования подобных толкований, попытка связать семантику с враждой, вывести брань словесную из брани военной.

Аналогичные попытки не раз предпринимались и в литературном творчестве. Чего только стоит анонимно опубликованная сенатором Иваном Захаровым комедия «Высылка французов», сопровожденная авторским пояснением: «Порочны здесь только французы, каждое русское лицо морально. Бесчестить соотечественников характерами подлыми оставляю другим на волю». В 1812 году Захаров продолжает отстаивать эту идею в послании Державину: «Француз не может говорить божественным языком. Высокие мысли, по скудости своей, одевает он в простонародный фрак».

Иван Теребенев. Буквица «Азъ» из «Азбуки 1812 года», 1814, раскрашенный акварелью офорт

Один из старейших способов визуализации военного «языка вражды» – карикатура. «Грубый взрыв негодования» – так назвал сатирический рисунок эпохи 1812 года художник Василий Верещагин. В народе была очень популярна «Азбука» Ивана Теребенева (полное название «Подарок детям в память о событиях 1812 года») – алфавит в «летучих листах». Из русских художников-академистов в начале XIX века в жанре карикатуры работал, в частности, Алексей Венецианов.

Наполеона до того бесили его карикатурные изображения, что в ходе мирных переговоров с Великобританией он выдвинул требование приравнять карикатуристов к фальшивомонетчикам и даже убийцам. Требование не было удовлетворено, но сама идея Бонапарта символична – как признание сокрушительной силы злоречия.

Алексей Венецианов «Французы – голодные крысы в команде у старостихи Василисы», 1812, литография