Чулан неблагопристойности
Сквернословие – чаще иносказательное, а иногда и почти неприкрытое – колоритный атрибут ярмарочного театра и русского лубка. Вопреки введенной в 1679 году церковной цензуре, стилистика лубочного творчества не менялась веками. Один из лубков XVIII столетия изображал «младых жен», которые потешаются над плешивым старичком и в шутку велят ему смазывать плешь «сливою женскою». Старик оказывается не робкого десятка: достает свою «исподнюю плешь» и сообщает бесстыдницам, что вот уж сорок лет как полощет ее той самой «сливою женской», да все без толку.
В авторской литературе сквернословие обыгрывалось преимущественно в смеховом – сатирическом и юмористическом – ключе. Комикование сниженной лексики имело широкий стилевой диапазон: от жесткого гротеска до изящной иронии. При этом вычурная иносказательность могла сочетаться с грубостью словесной подачи.
Параллельно официальной, признанной литературе бытовала литература «потаенная». Легендарный Иван Барков в XVIII веке развивал античную скатологическую традицию и осваивал на русской почве образцы французской фривольной поэзии. Его перу принадлежат обсценные пародии произведений Ломоносова и Сумарокова, «срамные оды», непечатные эротические сочинения. Собранные в 1850-х годах фольклористом Александром Афанасьевым «Заветные сказки» (авторское название «Народные русские сказки не для печати») были впервые опубликованы – и то анонимно – только в конце позапрошлого века в Женеве.
Шутливая разнузданность речи культивировалась в закрытом дружеском обществе и литературном кружке «Арзамас» (1815–1818), в котором состояли, в частности, Жуковский, Вяземский, Пушкин. Невоздержанный на язык Петр Вяземский писал, что у него «в голосе. какие-то порывы пиндарического сквернословия». И пояснял: «это от избытка веселости, которая спряталась в чулан неблагопристойности».
Каспар Нетшер «Дама с попугаем у окна», 1666, холст, масло
Поэма Якова Княжнина «Попугай» (1790) рассказывает о заморском попугае Жако, который попадает в Россию и своими благоглупостями очаровывает степенную дворянскую семью, покуда сын-офицер не увозит его в полк, где «попенька» обучается виртуозно сквернословить. Иронически изображаются российские повесы, «которы, заведя между собою споры, писали языком друг другу наотрез диковинны узоры». Попугай настолько преуспел в науке словесного бесстыдства, что стал раздражать даже заправских матерщинников, а по возвращении домой «огрел увесистою речью» старушку мать и ее дочку-неженку. Бездумно и непрестанно копирующая человеческую речь птица – воплощенное сквернословие, его своеобразная эмблема.
Сожалея о цензорских правках «Бориса Годунова», в частности о «выпущенной матерщине французской и отечественной», Пушкин сформулировал свое отношение к сквернословию: «Коли уж ты пришел в кабак, то не прогневайся – какова компания, таков и разговор». Рынок, кабак, постоялый двор – локусы неподцензурной речи. Самое емкое описание постоялого двора дал, пожалуй, Лесков в рассказе «Овцебык»: «Сквернословие такое, что уходи, да и только».
Русская литературная классика высмеивает избыточную эвфемизацию и языковой пуризм (лат. purus – чистый) – преувеличенное стремление к его строгости и устранению «засоряющих» элементов. Вспомним стыдливую даму из «Мертвых душ» с ее манерным «стакан нехорошо ведет себя» или героиню комедии Островского «Свои собаки грызутся – чужая не приставай», которая смущается произнести слово «дрянь» и заменяет его коверкано французским «гольтепа».
В рассказе «Смотр» Константина Станюковича вышучиваются тщетные потуги военных в борьбе с руганью. При посещении корабля высоким начальством, да еще и с дамой, команде запрещено выражаться. Но как назло заедает снасть – и молодой матросик в сердцах бранит ее на чем свет стоит. Далее комически показана цепная реакция дурноречия. Унтер-офицер нецензурно выражает недовольство сквернословием матроса, боцман теми же словами оценивает речь матроса вместе со злополучной снастью, а мачтовый офицер одергивает разом всех: «Не ругаться, такие-сякие!»
Позиция Льва Толстого в отношении к бранной лексике отражена в двух легендарных случаях. Находясь на военной службе, он решил отучить солдат материться и предложил взамен «елки-палки», «ерфиндер», «едондер пуп». Солдаты по незнанию приняли эвфемизмы за страшные ругательства и сочли графа изощренным матерщинником. Второй случай – встреча с Горьким в Ясной поляне, когда Толстой щедро пересыпал речь нецензурщиной, чем вызвал у гостя подозрение в обидном намеке на его пролетарское происхождение. На самом деле Толстой желал продемонстрировать «свойскость», изъясняясь так, как было негласно принято в приватных мужских беседах.
По воспоминаниям Ивана Бунина, «гениально, бесподобно» ругался Александр Куприн. Сам Бунин тоже не чурался матерщины. Помимо уже упомянутого эпизода с пожаром на скотном дворе, нельзя не вспомнить принадлежавший писателю томик блоковских стихов о Прекрасной Даме, сплошь исчерканный нецензурными комментариями. Получив звание почетного академика, Бунин преподнес в дар Академии «словарик матерных слов», в составлении которого ему помогал специально привезенный из деревни мальчишка.
Так что ключ от «чулана неблагопристойности» имелся едва ли не у каждого писателя, только открывался этот чулан не абы когда, а по расписанию, установленному «внутренним редактором»-моралью и «внешним цензором»-обществом.
