Языческий пережиток

Обсценное словоупотребление в христианской Руси воспринималось прежде всего как составляющая речи язычника. Не случайно в памятниках древнерусской письменности срамословие чаще соотносилось с богохульством и ересью, поношением святынь, а сквернословие – с обидой людей. В «Домострое» различалось срамословие как брань с матерщиной и сквернословие как просто ругань.

Матерщина считалась непристойной не столько сама по себе, сколько как проявление язычества. Борьба с матерщиной была неотделима от борьбы с двоеверием. Это просматривается еще с «Повести временных лет», где «срамословье» упоминается при описании обрядности вятичей, родимичей, северян.

Кирилл Туровский упоминал «буе слово, срамословие, бестудная словеса и плясание, еже в пиру, и на свадбах, и в павечерницах, и на игрищах и на улицах». В наказе крестьянам Троицкого Ипатьевского монастыря сквернословие стоит в общем ряду с «бесовскими играми». В Челобитной нижегородских священников 1636 года матерщина именуется «еллинским блядословием».

Народные поверья также соотносили матерщину с языческими сущностями. Вот как объясняется происхождение черта в полесской легенде, апокрифической интерпретации Сошествия Христа в ад (лат. Descensus Christi ad inferos). «Спаситель тянул из пекла людей. Один руку подает – а человеческих рук много. Кто-то из людей не стерпел и загнул матом. Христос его не взял – тот и заделался чертом».

Себастьяно дель Пьомбо «Сошествие Христа во ад», 1516, холст, масло

В народе верили, что срамословит вселяющийся в человека нечистый дух, что в дом бранящихся проникают бесы, что нельзя ругать детей – иначе на том свете они могут отвернуться от родителей. Не велели браниться беременным – чтобы не рождались злые дети. Опасаясь лешего и водяного, старались не ругаться в лесу и возле водоемов. Не сквернословили за едой из боязни «нечистиков», которые во время трапезы прячутся под полатями и могут плюнуть в еду или подменить кусок хлеба «неблагословенным».

Употребление матерщины связывалось с троекратным оскорблением: Богородицы, матери человека и матери-земли. Бытовало поверье, будто брань вызывает природные катаклизмы. «Если матерно выругаешься, земля на три аршина опустится». В библейском контексте это связывалось с эсхатологическими мотивами, представлениями о Конце света.

Практиковались особые заговоры против ругани. Например: «Слово ты поганое, Слово бранное, Не вреди дому благодатному, Ево хозеину тороватому, Кнезю молодому, Матушке родной, Кнежне молодой! Ты прахом распадись, распадись! Ты прахом распадись! Ты ветром разнесись! Ты ветром разнесись, разнесись, По дебрям, по горам, По крутым берегам, По темным борам, По синим морям. Аминь».

В традиционном русском сознании воплотился абсолют запрета на крайние формы сквернословия. Табуировалось не только прямое употребление обсценизмов, но и цитирование, воспроизведение из чужой речи. Ответственность говорящего-пишущего распространялась даже на сквернословие, помещенное в метаконтекст.

Весьма показательно дело «О неподобных и сквернословных делах коломнятина Терешки Егина» (1668–1675). Ведущие допрос не могли воспроизвести дословно матерную брань подсудимого, но были обязаны точно и полно передать смысл его высказываний. Потому упражнялись одновременно в буквализме и эвфемизации. «Сквернил свою кожу и кости матерны своими словами, и мать он свою родную матерными словами теми сквернил погаными».

«Запекутся уста кровью»

Особо жестко и наиболее последовательно сквернословие осуждалось религиозной этикой. В православном обычае даже лишенная агрессии брань считается богомерзкой, напрямую связываясь с богохульством (гл. XII) как проникновение сатаны в человека через рот. Многие европейские ругательства связаны с упоминанием Бога и святых (например, итал. Madonna puttana, Madonna troia), а в русской лингвокультуре им отчасти эквивалентна матерщина. Употребление матизмов расценивалось как поношение Господа и святых.

В «Священнических потребах» сквернословие противопоставлено даже не благоглаголанию, а непосредственно боголюбию. Матерщина не просто грубая и недостойная речь, но богопротивное деяние, богомерзость.

Грамота митрополита Фотия призывала «учить детей духовных, чтобы престали от скверных словес неподобных, что лаяти именем отцевым и материным, чтобы не привыкали говорити лихих словес».

Религиозный мыслитель, дьяк Иван Тимофеев (Иван Тимофеевич Семенов) называл «зловонное произношение языком и устами матерных скверных слов» в ряду грехов, что привели Россию к Смуте.

Уже цитированное «Слово св. отец о ползе душевней ко всем православным християном» грозило сквернословам «запеканием уст кровию» и отлучением от причастия.

Те же идеи и образы – во многих апокрифах. От сквернослова отлетает покров Пресвятой Богородицы, на него обрушиваются всяческие беды и напасти. Апокрифический «Свиток Иерусалимский» содержит следующие слова самого Господа: «…Скверности изо уст, изо бранного слова, Матерно не бранитеся. Мать Пресвятая Богородица На престоле встрепенулася, Уста кровию запекаются».

Строгому порицанию подлежало даже однократное или вовсе шутливое употребление матерщины. В духовном стихе «Пьяница» читаем: «Который человек хоть одныжды По матерну взбранится, В шутках иль не в шутках, Господь почтет за едино». Известен и особый духовный стих «О матерном слове»: «Вы, народ Божий-православный, Мы за матерное слово все пропали, Мать Пресвятую Богородицу прогневили, Мать мы сыру-землю осквернили…»

Неприятие матерщины нашло отражение в описаниях видений и в сказаниях о чудесах. Одно из таких чудес произошло «при священниках и при всем народе» в Красном Бору на Северной Двине в 1641 году. Акилине Башмаковой явилась «жена светлообразная лицем покрывшися убрусом» и велела говорить в миру, чтоб не употребляли табаку и матерно не бранились. В том же году и на том же месте крестьянка Фекла узрела Спаса и Богородицу, которые наказали ей вещать в народе, чтобы христиане матерно не бранились.

Известны также былички и персональные свидетельства «божией кары» за сквернословие. Одну из таких историй рассказал уже в 1905 году священник Порфирий Амфитеатров. Однажды на проезжей дороге он встретил парнишку Василия Лаврова, который яростно колотил палкой и костерил матерно волов, слишком медленно тащивших бочку. Увещеваниям отца Порфирия малец не внял – и тут же последовала кара: бочка лопнула, сквернослов обварился кипятком и три месяца лечился в больнице. Затем при встрече со священником Лавров сам признал, что понес Господнее наказание за гнусные слова.