Лжепророчества и оговорки

По части косвенного богохуления проходили лжепророчества и религиозные самозванства, содержавшие богомерзкие речи и объявления ложных чудес. Одно из первых документальных упоминаний подобных речей находим в «Стоглаве» – сборнике решений Стоглавого собора 1551 года: «Да по погостам и по селом ходят лживые пророки – мужики и жонки, и девки, и старыя бабы, наги и босы, и, волосы отрастив и распустя, трясутся, и убиваются, и сказывают, что им являются святыя Пятница и Настасия и велят им заповедати християном каноны завечати. Они же заповедают в среду и в пяток ручнаго дела не делати, и женам не прясти, и платия не мыти, и камения не разжигати…»

Василий Перов «Юродивая, окруженная странницами», 1872, бумага, карандаш

Самозванцы от Христа нередко прикидывались юродивыми, вызывая доверие и даже почитание в народе. Случалось и так, что лжепророчества распространялись невежественными странниками, которые перетолковывали на свой лад, а то и вовсе перевирали все где-либо увиденное и услышанное. Наконец, находились пройдохи и хитрованы, злоумышленно распространявшие кощунственную молву.

Лжепророчества фиксировались регулярно и имели немалый резонанс. Так, в 1720 году изобретательный новгородский дьячок Василий Ефимов тайно пробрался ночью в храм, зажег свечи перед иконами, воскурил заботливо припасенный росный ладан, покропил вокруг святой водой – и возгласил ложное чудо. Дескать, видел он над церковью святые лучи и слышал в церкви пение «Радуйся, Невесто Невестная». А еще издали слышал глас «Владычице, приими раб Своих». Затем горе-волшебник сознался в «богопротивном притворе» и был отправлен на костер. Приговор Юстиц-коллегии гласил: «Вместо славы нанес хулу имени Божию».

В 1722 году царь Петр велел наказывать распространителей ложных чудес вырыванием ноздрей и вечной ссылкой на галеры. Указом Анны Иоанновны 1731 года вновь вернулись к сожжению, но на практике наказание часто ограничивалось плетьми и монастырской ссылкой. Свод Законов Уголовных 1832 года предписывал за разглашение ложных чудес священниками лишать их всех прав состояния и ссылать на поселение.

На этом перечень «богохульных дел» не исчерпывался. Оскорблением Бога считались также «оговорки» духовных лиц при совершении церковных служб, а иногда даже претензии к нестройному пению или неразборчивому чтению церковных текстов. Среди таких преступников оказался купец Федор Четчуев, наказанный плетьми за слова о том, что Херувимскую в монастыре пели «по-бесовски». В богохульники записали и крестьянина Ивана Липу, который вернулся из храма и пожаловался соседке: «в церкви пели, аки собаки лаяли». Соседка донесла – Липу осудили.

Отреченные и богоотметные

Хулой на Бога признавали и т. н. отреченные писания – колдовские заговоры с упоминанием христианских святынь наравне с бесовскими силами. Сюда же относили апокрифы и сочинения раскольников. В «доношениях», следственных делах и судебных протоколах подобные тексты часто так и назывались – богохульные речи, а их авторы и чтецы – богохульные чародеи.

Заговоры были порой устрашающими, а порою и комичными. Так, популярный в 1760-е годы серпуховский крестьянин-знахарь Петр Яковлев, «когда у кого зделаетца у тайного уда невстаниха», наливал в тазик водички и произносил над ней волшебные слова: «Далече, далече в чистом поле стоит Христов престол, а в том престоле госпожа пречистая Богородица». Говорят, помогало.

Иной раз доходило до того, что простенький лечебный заговор расценивался как ужасное богохульство. Например, изъятая в 1764 году у дьякона Власа Федотова заговорная книжица описана в протоколе следствия как «крайне богохульная, и заключающая в себе такие сквернословные и хульные на имя Божие и Пресвятой Богоматери речи, каковые и изобразить на письме не пристойно».

Об отношении к «отреченным писаниям» красноречиво свидетельствует практика их сжигания и замена рукописными копиями в следственных делах. Поступали так не только потому, что заговор был вещественным доказательством вины. Негласно считалось, что подлинник, даже не будучи в употреблении, порочит Господа и способен оморочить судей. Посему как можно скорее должен быть уничтожен. Оставленный по каким-либо причинам оригинал хранили с особой осторожностью, руководствуясь строгим предписанием: «Касающееся до волшебства писмо хранить в судейской каморе з печатью, дабы не подать к дальнейшему соблазну поводу».

Особым видом богохульства считались «своеручные» богоотметные письма – договоры-сделки с дьяволом ради получения богатства, расположения начальства, стяжанья славы, успехов в любовных делах и прочих мирских благ. Авторов таких текстов именовали богоотметными хулителями и попросту отметниками, отречниками. Некоторые истории настолько сюжетно закручены, что тянут на приключенческие романы.

Так, в 1733 году в московскую Синодальную контору явился молодой монах Саровской пустыни Георгий Зварыкин с повинной в преступном отречении от веры и прошением «милостиваго разсуждения, чтобы повелено было окончить жизнь в покаянии». Дело вкратце заключалось в следующем. Еще лет десять до этого некий слепой старик направил Зварыкина к странному «немчину» Вейцу, который якобы мог сделать так, чтоб люди «были добры». Монах разыскал этого мутного господина, пришел к нему домой и получил безвозмездно тысячу червонцев в

мешочке с серебряным замочком и обещание исполнять все желания, но с условием: отречься от православной веры. Не дав опомниться незадачливому визитеру, Вейц сорвал с него нательный крест и приказал проговорить страшные слова: «Отрицаюсь Христа и покаяния, и готов последовать сатане и творить волю его». Затем велел начертать то же самое на бумаге и подписать собственной кровью.

Франческо Мария Гуаццо «Договор с дьяволом», из книги «Compendium Maleficarum», 1626, ксилография

Новообращенные колдуны обменивают у дьявола христианскую «белую книгу жизни» на «черную книгу смерти».

В 1751 году шло громкое следствие по делу о богоотступничестве военного-фурьера Петра Крылова, который ради богатства написал богоотметное письмо. Руководил им известный в то время фигурант нескольких «чародейных дел», нижегородский колдун Андрей Тимофеев, по прозвищу Пердун. И вот, значит, завел колдун свою наивную жертву в пустую харчевню, извлек из кармана чернильницу и лист бумаги, записал отречение, затем вытащил из ворота кафтана иглу, «проткнул Крылову левой руки у мизинца на первом составе от ногтя тело до крови и велел тою кровию ему, Крылову, на том писме подписать так: “Я, Петр, подписал своею рукою”».

Однако эта процедура не помогла – и упорный Крылов обратился за помощью к сослуживцу Смолину. Тот признал написанное ошибочным, заставил Крылова накатать еще четыре отречения, три из них снова подписать кровью, а одно – бросить в омут. Тогда, мол, бесы наконец «явятся и принесут денег во образе человеческом». При этом Крылов ничуть не считал себя богоотступником. В ночь после сделки с дьяволом он молился перед иконами и читал Псалтирь в страхе перед бесами, а утром направился за помощью к священнику. Амбивалентность богохульства демонстрирует нерасторжимость в народном сознании колдовства и веры, магии и религии.

Спустя еще лет пять запившему капралу Николаю Серебрякову явилась «многолюдством наподобие человеков» бесовская «неприязненная сила», блазнила и уговаривала «предаться сатане». Недолго думая капрал написал два богоотметных письма. Вот полный текст первого послания:

О всещедры и великии князю Сатанаилу, по данной от меня вам во услуги подписки, хотя я и взят был под караул, а ныне имею свободу, толко на сию ночь, того ради покорно прошу, пад пред ногами вашими, слезно прошу прислать ко мне своих верноподданных рабов для взятья меня по той прежней подписке, понеже я от вас отрекатся не имел да и ныне не хочу, а хочу быть вашим подданным рабом, прислать для взятья меня, ибо я не найду сам, да и пути не знаю. Уже ваши подданные у меня были. Вашего божеского содержания и власти верны и подданы слуга Николай.

Написано так, словно в канцелярию бумагу подавал. Стоит ли после этого удивляться манере Гоголя изображать чиновников с чертами бесов?

Отречение от веры могло быть и устным. Например, в 1750 году жена посадского Домна Рыбникова возжелала истребить родню супруга, для чего взяла «нечистую рубаху, в коей с мужем своим переспала», и «незнаемо какую женку» по имени Василиса Прохорова. Злоумышленницы направились в дальнюю горницу, где Василиса сняла с Домны крест, бросила на пол и велела, «на оной крест ступя ногою, от того креста Христова и от всего мира отрекатися». Затем оторвала подол рубахи, намочила «наговоренной» водой и дала той воды Домне – чтоб вылила в бочку с квасом в доме свекра. Вот как все мудрено!

Общеизвестно, что договор с дьяволом, конкордат с сатаной – устойчивая мифологема и бродячий литературный сюжет. Из древнейших преданий вспомним хотя бы историю Теофила Аданского (Феофила Киликийского). Среди художественных произведений, пожалуй, наиболее известны «Фауст» и «Портрет Дориана Грея». В числе всерьез подозревавшихся в договоре с дьяволом множество исторических деятелей, в частности Кромвель и Наполеон.

Кристоф Хайцман «Договор с дьяволом», 1677–1678

В 1669 году душевнобольной австрийский художник Кристоф Хайцман подписал договор с дьяволом. Содержание договора было дословно следующим: «Я, Кристоф Хайцман, отдаю себя Сатане, чтобы быть его собственным кровным сыном и принадлежать ему как телом, так и душой в течение девяти лет». Через несколько лет Хайцман проиллюстрировал это вотивным триптихом. Слева изображен сатана в облике добропорядочного бюргера, с которым живописец подписывает договор продажи души. Справа – явление драконоподобного дьявола спустя год с требованием скрепить договор уже кровью, а не чернилами. В центре Дева Мария принуждает сатану вернуть второй договор с помощью экзорцизма.

Богоотметные письма и устные отречения от веры – наглядные иллюстрации того, что хула может вести не к отрицанию Бога, а к противоположному полюсу сакрального – обращению к обитателям ада. Сакральное никуда не исчезает, как не исчезает икона при развороте обратной стороной – просто человек теряет ориентир в сакральном пространстве. Заблуждаясь, блуждает. А иногда добровольно и сознательно стремится ко злу.

Здесь и зоркое око клирика, и придирчивый прищур дознавателя, и неоткалиброванный наивный взгляд простолюдина – всего лишь разные позиции внутри одной метафизической системы. Богохульство только иллюзия трансгрессии, мнимость выхода за пределы сакральности. По той же причине европейская инквизиция причисляла богохульников к одержимым бесами еретикам, а не к богоборцам.

Мистериальные дьяблерии, скоморошеские глумы, «отреченные писания», богоотметные тексты – весь этот причудливый сплав кощунства с комизмом демонстрирует амбивалентность отношения к религиозным догматам. Между литургией и лубком, ритуалом и ругательством, почтением и попирательством, злым умыслом и творческим вымыслом. Сложные взаимосвязи грубой телесности с глубоким психологизмом определили особое место богохульства в системе злоречия. С одной стороны, здесь осмысление границ и масштабов сакрального, с другой – «испытание на прочность» и «проверка подлинности» святынь.

Вплоть до Октябрьской революции богохульство считалось серьезным преступлением и оставалось в ведении уголовного права. В Российском «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных» редакции 1845 года виды религиозных преступлений составляли 81 статью – столько не было ни в одном европейском юридическом кодексе той эпохи. Здесь уже последовательно различались собственно богохульство (поругание веры, «возложение прямой хулы» на Бога) и кощунство («язвительные насмешки, доказывающие явное неуважение к правилам и обрядам церкви православной, или вообще христианства»).

Неуважение к религии как основе гражданского союза подрывает основы государственного порядка – этой идеи твердо придерживались такие известные правоведы, как Богдан Кистяковский, Николай Таганцев, Николай Сергеевский, Леонид Белогриц-Котляревский. При этом объектом правонарушения считались не Бог и не религия, а Церковь как признанная государством особая форма общения граждан.