«Где крылия?»
В русской литературе XIX века антиклерикальные мотивы становятся уже в полном смысле сатирическими. В каламбурном блеске и пародийном эффекте сомневаться не приходилось: библейские тексты в то время были достаточно хорошо известны большинству образованных читателей.
А.С. Пушкин «Не искушай меня без нужды», автопортрет в клобуке монаха из альбома Ушаковых, 1829
…И ты, господь! познал ее волненье,
И ты пылал, о боже, как и мы.
Создателю постыло все творенье,
Наскучило небесное моленье, —
Он сочинял любовные псалмы
И громко пел: «Люблю, люблю Марию,
В унынии бессмертие влачу…
ГДе крылия? к Марии полечу
И на груди красавицы почию!..»
Творец любил восточный, пестрый слог.
Потом, призвав любимца Гавриила,
Свою любовь он прозой объяснял.
Беседы их нам церковь утаила,
Евангелист немного оплошал!
Но говорит армянское преданье,
Что царь небес, не пожалев похвал,
В Меркурии архангела избрал,
Заметя в нем и ум и дарованье, —
И вечерком к Марии подослал…
А.С. Пушкин «Гавриилиада», 1821
Основные жанры «литературного кощунства» – эпиграммы, сатиры, дружеские послания, пародийные оды. Здесь архаические представления и цензурные запреты вступали в конфликт с идеей поэта-демиурга – выразителя высших истин, обладателя права свободного диалога с Богом. Кощунства в литературе позапрошлого столетия по большей части не политические, не антиклерикальные и тем более не магические, а травестийные, «маскарадные», карнавальные (по Михаилу Бахтину).
Вспомнить хотя бы пушкинскую «Сказку о попе и работнике его Балде», а еще лучше крамольную «Гавриилиаду», где уже не комичный «поп – толоконный лоб», но сам Господь выведен действующим лицом.
«Эти молодые люди <…> нападают с опасным и вероломным оружием насмешки на святость религии», – с возмущением писал о Пушкине и других вольнодумцах жандармский полковник Бибиков шефу жандармов Бенкендорфу в 1826 году. Словно в подтверждение этих слов совсем недавно в Армавире издали вариант «Сказки о попе и работнике его Балде» с заменой попа на купца – как было до 1917 года в редакции Василия Жуковского.
Антиклерикальные выпады, помещение сакральных текстов в профанные контексты, комическое цитирование Священного Писания присущи творчеству едва ли не всех известных поэтов XVIII – начала XIX века: Ломоносова, Державина, Дельвига, Вяземского, Горчакова, Батюшкова, Дмитриева, Гнедича… Критиковали Церковь и Фонвизин, Чулков, Новиков, Радищев.
Или вспомнить литературный кружок «Арзамас», члены которого «торжественно отрекались от имен своих, дабы означить тем преобразование свое из ветхих арзамасцев… в новых, очистившихся чрез потоп Липецкий».
Почему смеховые тексты, связанные с религией и верой, даже в «просвещенном» XIX веке автоматически попадали в разряд богохульных? Потому что изображаемые в них предметы и понятия были сакральными. А с позиций сакрального любой смех – покушение на норму, нарушение культурного запрета.
Отсюда же и малопонятные современным людям цензурные запреты на употребление в светских текстах слов «небесный», «божественный», «ангельский», «благодать» и прочих наделенных исключительно религиозными смыслами. Показателен запрет баллады Жуковского «Иванов вечер», в которой ревнители лингвистического благочестия усмотрели кощунственное употребление слова «знаменье» в значении «знак». Не менее показательно письмо митрополита Филарета протоиерею Голубинскому с упреком духовно-цензурного комитета за пропуск словосочетания «малодушные и невежественные возгласы».
Столь ничтожный по нынешним представлениям недогляд владыка прокомментировал следующим образом: «"Возглас” – слово словенское, и за двадцать лет пред сим оно не встречалось нигде, как только в служебнике, где оно означает славословие, громко произносимое священником после тайной молитвы. Недавно возник вкус смешивать чистое с грязным и небесное с адским, и тогда священное слово кощунственно приложили к нелепым восклицаниям». А ведь это уже 1844 год!
Что же до профессиональных оценок «смеховых» текстов, то они заметно расходятся. Одни ученые относят подобные сочинения к «демократической сатире», творческим формам социального протеста или к развенчанию злоупотреблений самими священниками, внутрицеховому «самоувеселению», «баснотворчеству» и чтению «для посмеху». Другие исследователи рассматривают смехотворчество как развлекательное сочинительство, «затейный народный обман». Третьи специалисты все же считают такие тексты пародийным кощунством «для разсеяния в народ непотребства».
Хоть святых выноси
В обзоре оскорбительных практик в отношении веры и Церкви нельзя обойти вниманием непочтительное обращение с иконами. Формально относясь к святотатству, оно часто сопровождалось словесным поруганием или осмеянием – то есть было неразрывно связано со злоречием.
Непочтительное отношение к ликам святых было распространено и в Европе (вспомнить того же Антонио Ринальдески), однако на Руси исстари сложилось особое почитание икон. В народе их называли «милосердием Божиим» и даже «богами». Говорили не «купить» икону, а «выменять»; не «вешать», а «ставить». Войдя в дом, первым делом приветствовали святые образа. На книжных обложках запрещалось помещать лики святых, дабы не касаться их руками. Образное выражение «хоть святых (вон) выноси» выражало запрет на неблаговидные действия и высказывания перед иконами.
Игнатий Щедровский «У иконы», 1835, холст, масло
Речь о предмете выражает отношение к предмету. И чем более возвышенны его именования – тем более вопиюще пренебрежение к нему. Иконы подчас испытывали на себе всю лютость злобы и всю горечь отчаяния, на какие только способен был русский человек. Притом опять же не атеист и не богоотступник, но верующий христианин. Образа оплевывались, ломались, сжигались, крошились, попирались – такие жуткие описания регулярно встречаются в архивах следственных дел. Приведем лишь несколько показательных случаев XVIII столетия.
Шуйский крестьянин Иван Красный бросил палку в образ Спасителя. Ярославский крестьянин Матвей Григорьев швырнул оземь икону месячных святых. Крестьянин села Букрина Федор Савельев «колол об голову» святой образ. Заключенный Семен Титов во хмелю бросил камень в икону и разбил пополам… Помимо сухих фактов, протоколы расследований содержат высказывания, которыми сопровождалось поругание икон.
Прапорщик Василий Иванов произнес, стоя перед образами: «Тфу мне етот Бог», – и назвал христианскую веру «проклятой».
Писарь Максим Иванов в запое бранился на икону Богородицы, обзывая «щепкой и тарелкой».
Отставной гусар Григорий Рубанов в пьяном угаре порубил саблей образ Покрова со словами: «Вот-де ваш Бог, помилует ли вас?!»
Подканцелярист Василий Густышев публично говорил, обращаясь к иконе: «Как тебя обложил [сделал оклад] – счастья не имею, и ежели не помилуешь, то обдеру и в щепы разобью, и брошу в говно».
И правда хоть святых выноси…
