«Кривила» и правила

Ну а как обстояли дела с богохульством в России? Официальное отношение к нему, как и в Европе, оставаясь неизменным в ключевых позициях, менялось в юридических частностях и общественных оценках.

Древнерусское языческое право, не выделяя богохульство в специальное понятие, рассматривало всякий религиозный проступок как нарушение воли богов и ритуально-обрядовых установлений волхвов. Самый известный пример кары такого проступка – в славянском мифе о вещем Олеге, известном в поэтическом переложении Пушкина. Великий князь новгородский и киевский «рече глумяся» над предсказанием кудесников о «смерти от коня своего» и был наказан богами.

В древнерусских памятниках христианского периода богохульство как таковое все еще не получает специального определения, обобщенно упоминаясь только в связи с другими религиозными преступлениями – чаще всего ересями и языческими суевериями. Так, Никоновская летопись содержит датированную 1371 годом характеристику: «Стригольники… злословят Христа и Богоматерь, плюют на кресты, называют иконы болванами, грызут оныя зубами, повергают в места нечистые, не верят ни Царству небесному, ни воскресению мертвых, и, безмолвствуя при усердных христианах, развращают слабых».

Эпоха обрядового мышления и приверженности «старине» опасалась любого светского, «профанного» слова, заведомо подозревая в нем хулу божественного, искажение священного. Во многом отсюда начетничество богословов и буквализм летописцев, стремление к точным фиксациям и минимизация персональных суждений. Эту особенность древнерусского сознания отмечал историк XIX века Николай Милюков: «…Страхом перед “проклятым” мнением, боязнью сказать что-нибудь от себя проникнута вся литературная деятельность Иосифа [Санина], Даниила и Макария, бывших самыми видными писателями того времени».

Иосиф Санин (Волоцкий) пишет послание с обличением еретиков. Миниатюра из Лицевого летописного Свода, Шумиловский том, лист 441, 1570-е

Иосиф Волоцкий – борец с «пагубной и богохульной бурей», получившей название ереси «жидовствующих». Автор «Послания о соблюдении соборного приговора», отразившего непримиримую вражду между «иосифлянами» и «нестяжателями» после Собора 1504 года. Настаивал на беспощадном преследовании еретиков, тогда как нестяжатели придерживались более осторожной и терпимой позиции.

…Много хуления изрекоша на Господа нашего Исуса Христа и на Пречистую Богородицу, и на великаго предтече Иоанна, и на вся святыя апостолы, и мученики, и преподобныя, и праведныя. И много скверныя и поругания соделаша на божественныя церкви, и на животворящия кресты, и на пречестныя иконы…

Письменное ценилось больше устного, а пишущий должен был идти не «от себя», но «от книг». Оскорбительной (в подтексте – богохульной) была любая критика традиций. Богохульством считалось все, что не относилось к «господствующему исповеданию».

Законодательное определение богохульства впервые фиксируется Соборным уложением Алексея Михайловича (1649) в первой же статье под названием «О богохульниках и о церковных мятежниках»: «Буде кто иноверцы, какия ни буди веры, или и русской человек, возложит хулу на Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, или на рождьшую его пречистую владычицу нашу Богородицу и приснодеву Марию, или на честный крест, или на святых его угодников, и про то сыскивати всякими сыски накрепко».

Краеугольным понятием случившегося затем церковного раскола и одним из его жупелов также становится богохульство. По-прежнему не имея точного юридического определения, это слово громыхало в ожесточенных спорах расколоучителей и никониан, застило взор книжным «справщикам», просачивалось сквозь самые толстые монастырские стены. «Здешние книги все лживы, а здешние правила – кривила, а не правила; до Максима мы по тем книгам Бога хулили, а не славили», – горячился инок Вассиан, соавтор Максима Грека и ученик Нила Сорского.

Показательны названия противораскольничьих книг вроде «Щит веры» и содержавшиеся в них призывы: «Сим Щитом, читателие право-славнии, от блядословцев защищайтеся». Не менее показательно использование полемистами обеих сторон обширного арсенала злоречия – от грубых оскорблений до прямых угроз. В числе оскорбительных – именование раскольников «вредословцами» и «лжесловцами». Среди угроз – «изрезание языка и губ» вероотступников всевидящим Господом.

Победа никониан задала четкие критерии оценки: все «неисправное» считалось богохульным, старообрядцы причислялись к богохульникам, критика Церкви расценивалась как богохульство. Риторика раскола не признавала словесных полутонов. Точно так же не признавала их европейская Реформация: католик считал богохульником протестанта, протестант – католика.

Неизвестный художник «Спор о вере», XVIII в., холст, масло

Объекты богохульства впервые разграничиваются в Воинском уставе Петра I. Артикулы 3-й и 4-й Устава (1715) рассматривали две разновидности богохульства: во-первых, поругание и презрение имени Божия, поношение Божией службы, Слова Божия и Святых Таинств; во-вторых, поношение Богородицы и Святых ругательными словами. Артикул 5-й устанавливал наказание для слышавших хульные слова, но не донесших о том властям, за что «имели быть лишенными живота или своих пожитков». Артикул 6-й регламентировал случаи богохуления по легкомыслию, без злого умысла. Если легкомысленного богохульника изобличали трижды, он подлежал аркебузированию – военному расстрелу.

За явное и особо серьезное поругание святой православной веры Духовный Регламент (1721) предусматривал анафему. «Аще кто явственно хулит имя Божие, или Священное Писание, или церковь, или явно грешник есть, не стыдяся дела своего, но и паче тем чваняся, или без правильной вины покаяния и святыя Евхаристия болше году не приемлет, или что иное творит с явным закона Божия ругательством и посмеянием, таковый по повторенном наказании, упрям и горд пребыв, достоин судитися толикой казни».

Однако в гневе или душевной слабости, из гордыни или невежества, идя дорогой радости или пересекая долину смертной тени, люди не переставали богохульствовать. И если в Петровскую эпоху по «богохульным делам» в суде проходили в основном раскольники да сектанты, то позднее участились случаи бытового богохульства – учиненного вне каких-либо еретических убеждений. Вот подборка выразительных образчиков 1730–1755 годов.

Дворовый Иван Гурьев, бранясь на плохую погоду, поносил Господа такими словами: «Нельзя за мокротою в конюшню ходить. Я бы взял Бога и бил его в три плети и высек бы впроводку кнутом».

Солдат Филипп Мандыхин, воротясь из караула, сказал в досаде: «Вчера было у Бога сухо, а ныне мокро, я бы взял Бога да кнутом и рассек».

Каторжник Федосей Сергеев застал каторжника Сидора Базимова за рисованием архангела Михаила и заметил ему, «что-де ты за черта, гр-ну мать пишешь?».

Благочинный Иван Гурьев, пьянствуя в кабаке, «поучал народ не веровать Богу, называя Христа разбойником, Богородицу блудницей, а святых апостолов есаулами».

Палач Петр Шестунич в ответ на просьбу колодника продать нательный медный крест, «вынув из штанов тайный уд и держа в руке, говорил троекратно: вот-де тебе крест».

Особо впечатляют богомерзкие речи священников. Пьяный поп Василий из Юрьева Польского говаривал дьякону: «Я-де чаял, что архиерей прислал к нам диакона, ан-де товож диавола». Притом говаривал не где-нибудь, а в храме! Там же протопоп Григорий во время службы глумливо вопрошал: «Кому петь молебен – черту или Богородице?» Работники московской Синодальной типографии «в смех между собою говорили, что будто бы святитель Димитрий Ростовский чудотворец приехал в Москву жениться»…