V

Лестничные пролёты, ведущие на Нижние Этажи – основные, технические, аварийные, пожарные, даже лифтовые шахты были забиты разнообразным хламом – так плотно, чтобы крупные пауки-волосаны, расплодившиеся на Нижних этажах, не могли протиснуться через сплошные многометровые завалы. Те же, кому это удавалось, были мелкими и серьёзной опасности не представляли. Кроме того, двери, ведущие на лестницы, были тщательнейшим образом заложены кусками бетона и пеноблоками на строительном растворе, а для верности ещё и забаррикадированы изнутри.

Все – кроме одной, ведущей в большое помещение на самом нижнем, пятьдесят четвёртом этаже Офиса. «Паучий холл» (так называли это место) разделяли два барьера: один деревянный, по пояс взрослому человеку (из-за него они и вели свои наблюдения), второй, в нескольких шагах дальше – решётчатый. За ним, в дальней стене, темнел зарешеченный дверной проём, в котором, на ведущей вниз лестнице, копошились ядовитые твари.

Маленький Люк не раз бегал сюда вместе с Леей и таким же несмышлёным Полом, чтобы, замирая от ужаса, разглядывать волосатые тела отвратительных тварей, пытающихся протиснуться между прутьями, на топорщащиеся щетинистые лапы и хелицеры, россыпи угольно-чёрных глаз, сверкающих из-за решётки. Охранники смеялись и пугали ребят, делая вид, что вот-вот откроют дверь и впустят волосанов – и дети с визгом разбегались, чтобы снова прокрасться в зал, прильнуть к перегородке и издали наблюдать за скребущейся, шелестящей смертью.

Тогда они не ведали истинного назначения этого сооружения. Понимание пришло позже – тогда он впервые увидел, как охранники разбрасывают возле решётки куски гнилого мяса, услышал, как глашатай объявил: «Согласно приказу за номером … всем, свободным от работы собраться в холле пятьдесят четвёртого этажа». Помнится, он схватил за руку сгорающую от любопытства сестрёнку и побежал вместе со всеми, не слушая мать, умолявшую их остаться дома. Как это – остаться? Им обоим только что исполнилось по десять лет, а значит, теперь они полноправные обитатели Офиса и приказ распространяется на них тоже. Жаль, конечно, огорчать, маму, но как можно ослушаться самого Генерального?

Тогда он слабо представлял, что должно произойти. Любые расспросы натыкались на угрюмое молчание взрослых; байки же, пересказываемые сверстниками, отличались красочностью, содержали массу леденящих кровь подробностей, но увы, не содержали ни слова правды.

С тех пор минуло почти пять лет. Теперь Люк и его спутники совершенно точно знали, зачем пауки-волосаны, привлечённые тухлой вонью приманок, десятками сбегаются к решётке Паучьего холла.

Суд не занял много времени. Свидетелей не опрашивали – к чему пустые формальности, если и так всё ясно? Преступников застали возле открытого огня, состояние одежды неопровержимо доказывает, что они имели с ним дело на протяжении долгого времени – какие могут быть сомнения? И потом, это же дауны…

Люк, Лея, и не отстававший от них ни на шаг Пол (Пумбу пришлось оставить дома – не место непоседе-минипигу на официальной церемонии) могли наблюдать, привстав на цыпочки из- за спин собравшихся, как Генеральный, низенький, очень полный, лысый человек в кожаном плаще с высоко поднятым воротником, выслушивает обвинение. После чего задумывается – ненадолго, всего на несколько секунд – и выносит вердикт.

Смертная казнь всем пятерым обвиняемым. Приговор привести в исполнение сегодня же, через полтора часа. Желающие могут присутствовать и своими глазами наблюдать за торжеством правосудия.

В Офисе применялись три вида наказания. За не слишком тяжкие проступки секли в центральном холле, отсчитывая столько ударов палкой по спине, сколько было назначено в зависимости от тяжести содеянного. За серьёзные преступления полагалось изгнание: преступнику вручали заточку, моток верёвки и котомку со съестными припасами на трое суток – и на канате спускали на нижние уровни древолианы, куда нельзя было попасть по ветвям или подвесным мосткам. Иногда преступник, не дожидаясь этого, сам прыгал вниз, предпочитая лёгкую смерть мучительной неизвестности…

Был ещё один вид наказания – жестокий, кровавый, не оставляющий человеку ни единого, пусть и призрачного шанса. Приговоренного, одного или нескольких, выводили в «Паучий холл» и выталкивали за решётчатый барьер. Просовывали вслед метровый кусок заточенной арматурины – и по сигналу Генерального приподнимали решётку, отгораживавшую лестницу.

Палачи (в этой роли выступали телохранители Генерального) порой вносили в процесс казни разнообразие. Они могли поднять решётку до упора – тогда приговорённого захлёстывал вал пауков, и всё заканчивалось в считанные секунды. А могли и подтянуть её на десяток-другой сантиметров, чтобы ядовитые твари протискивались внутрь понемногу, по две-три особи. Тогда обречённые пытались отбиваться от них, дробя и протыкая арматуринами волосатые тулова, ломая суставчатые конечности. Заканчивалось это всегда одинаково: какой-нибудь паук ухитрялся достать жертву, яд делал своё дело, и волосаны приступали к пиршеству. Им позволяли насладиться добычей, после чего решётку опускали, а оказавшихся внутри прикалывали длинными пиками. «Убиваем двух птиц одной стрелой, – шутили иные остряки, – и поголовье волосанов сокращается, и дауны получают урок…»

Такая казнь случалась нечасто – на памяти Люка их было пять или шесть, и каждый раз это были пойманные дауны. Так что известие о том, что пятерых поджигателей приговорили к Паучьему холлу всколыхнула весь Офис. До объявленного срока оставалось не меньше получаса, а та часть холла, что была отведена для зрителей, уже была набита битком – никто не желал пропустить кровавое зрелище.

«Водопроводчикам» достались лучшие места – у барьера, в нескольких шагах от железной решётки. Но сестра совсем не радовалась такой удаче – наоборот, сделала попытку увильнуть от посещения Паучьего холла. И если бы не дядя Антон, взявшийся сопроводить их, и вовсе уклонилась бы от этой процедуры. Пол тоже пошёл особой охоты, и Люк ни на секунду не сомневался, что он сделал только ради Леи. Вид у него был нерадостный, если не сказать мрачный; встретившись взглядом с Люком, он поспешно отводил глаза, и не произносил ни слова.

Людской гомон толпы перекрыл хриплый вой жестяного рожка, и толпа раздалась надвое, освобождая узкий проход. По нему, подталкиваемые тычками охранников, плелись приговоренные. «Как можно так покорно идти навстречу смерти? – удивился Люк. – Впрочем, разве у них есть выбор?»

Первым снова шёл здоровяк в прожжённом кожаном фартуке. Как и в прошлый раз, он нёс на руках сына, и Люк заметил, как безжизненно болталась свесившаяся рука мальчика – тонкая, бледная, какая-то синюшная. За ними шли остальные – мальчик постарше, видимо, второй сын здоровяка, и старик со старухой. Она едва шагала, и спутники поддерживали её под тощие, морщинистые руки.

Когда мужчина проходил мимо Люка, тот снова почувствовал знакомый запах. Неистребимый, въевшийся в одежду, кожу – запах гари, тлеющих угольёв, огня. Запах опасности.

– Парнишка умер. – тихо сказал дядя Антон. – Сразу после оглашения приговора. Охранники хотели забрать тело, но отец вцепился, не дал. Решили не настаивать – зачем? Так и так достанется паукам, так пусть уж…

Процессия поравнялась с помостом. Охранники остановились; мужчина, повинуясь тычку в спину, повернулся к Генеральному. Тот приспустил воротник своего плаща и посмотрел прямо в глаза приговоренному. Люк увидел, как взгляд дауна, только что полный гнева и ненависти, вдруг потух, сделался покорным, уткнулся в пол.

«….недаром в Офисе говорят, что Генеральный может усмирить любого бунтаря одним-единственным взглядом…»

Приговоренных по одному затолкали в клетку. Снова они шли покорно, подчинялись тычкам охранников, и лишь мальчишка озирался, тщетно пытаясь поймать взгляд Генерального.

Здоровяк осторожно положил свою ношу на пол. Старуха (она замыкала процессию) уселась на пол, положила голову мальчика себе на колени и принялась гладить безжизненное лицо, напевая что-то себе под нос. Для неё словно перестали существовать и вопящая за барьером толпа и обречённость в глазах прочих приговоренных, и леденящие кровь шелесты, поскрёбывания, стуки, доносящиеся из-за решётки. Она была прикрыта криво сколоченным деревянным щитом, так что ни зрители, ни приговоренные не могли видеть, что их ждёт.

«…как будто, они и так это не знают…»

Генеральный что-то шепнул наклонившемуся к нему охраннику – широкоплечему, бритому наголо типу. Тот кивнул, гадко ухмыльнулся и направился к решётке, неся в руках три обрезка арматуры.

Поравнявшись с «водопроводчиками, охранник ухмыльнулся щербатой редкозубой улыбкой. Люка обдало волной гнилостного запаха изо рта. Лея, наморщив носик, отшатнулась, охранник же злобно скривился, прошипел «не нравлюсь, сучка малолетняя?». Сплюнул, грязно выругался, подошёл к решётке и просунул арматурины между прутьями.

Метровые железяки звякнули по бетону по голому бетонному полу и заулюлюкали. Люк покосился на Лею – сестра судорожно сжимала обеими руками ладонь Пола, не отрывая взгляда от старухи.

А та по-прежнему сидела, прислонившись спиной к решётке, и мерно раскачивалась, скрипуче напевая себе под нос. «Колыбельную» – почему-то подумал Люк, и он этой мысли у него незнакомо сжалось сердце и защипало глаза. Голова мёртвого (теперь он в этом не сомневался) парнишки по-прежнему лежала у старухи на коленях, и узловатые коричневые пальцы нежно перебирали его волосы.

Генеральный поднял пухлую пятерню с зажатым в ней платком. Один из телохранителей постучал дубинкой о барьер – и стучал, пока шум в холле не начал стихать.

– Эти чужаки… – голос Генерального, тонкий, писклявый, разительно контрастировал с необъятной тушей, из которой он исходил. – Эти пришлые негодяи, которых мы не зря называем «даунами», ибо немыслимо отнести их к людям – так вот, эти чудовища собирались поджечь Офис! Поджечь наш дом и погубить в огне всех нас до единого – мужчин и женщин, стариков и младенцев, всех! И лишь благодаря неусыпной бдительности нашей доблестной охраны, вовремя обнаружившей и обезвредившей гнусных поджигателей, удалось избежать этой чудовищной трагедии!

Люк недоумённо нахмурился. Как так – «только благодаря охране»? Он обернулся к спутникам, но оба с независимым видом смотрели в стену поверх голов собравшихся.

– Так запомните все!..

Голос Генерального не казался больше писклявым – он гремел, заполняя Паучий холл целиком. Люку на какой-то миг показалось, что слова скользкими, настырными червячками вползают в егомозг через уши, лишают воли, вынуждая кивать и впитывать, и запоминать всё, что звучит из-за высокого кожаного воротника…

Он помотал головой, отгоняя наваждение.

– …запомните все, как закон в моём – в нашем с вами лице! карает подлых нелюдей, никчёмных чужаков, посмевших посягнуть на безопасность нашего любимого Офиса! На вашу, друзья мои, безопасность, благополучие и саму жизнь!

Повисла мёртвая тишина, нарушаемая шорохами за решёткой да заунывным мурлыканьем старухи. И вдруг – холл взорвался криками: «Да здравствует Генеральный!» «Спасибо Генеральному!» стоящий рядом с Люком мужчина – тощий, измождённый, с серой, нездоровой кожей и жидкими сальными волосами – вскинул кулачки и завопил: «Смерть даунам! Смерть проклятым чужакам!» Толпа подхватила призыв – люди лезли друг другу на плечи, подпрыгивали, истошно орали, размахивая кулаками и невесть откуда взявшимися палками. Казалось, они вот-вот снесут и барьер и решётку, и сами растерзают приговорённых.

Люк, захваченный общим порывом, тоже подпрыгивал и кричал, пока не встретился глазами с Леей. Она стояла, прижавшись спиной к Полу, и смотрела на брата – в глазах её он увидел жалость и отвращение.

Энтузиазм разом слетел с Люка. Он хотел что-то сказать, оправдаться, но телохранитель снова стукнул дубинкой, требуя тишины. Беснующаяся толпа замерла – все понимали, что близится развязка.

– Начинайте! – каркнул Генеральный и взмахнул платком. Трое мужчин – отец, старший сын и старик – встали плечом к плечу, отгородив женщину с мёртвым ребёнком от страшной двери. Телохранитель, тот самый, с гнилыми зубами, налёг на рукоять ворота. Блоки под потолком заскрипели, канат натянулся и решётка, вместе с прикрученной к ней дощатой заслонкой, дрогнула и поползла вверх.