Глава 6. Плавая с Афродитой

– Как вообще кто-то может захотеть поехать на Кипр? – спросил мужчина. Он был другом моего друга и, как оказалось, работал психиатром.

– Но это самое красивое место в мире, – ответила я не задумываясь.

На Кипре родилась Афродита, богиня красоты, любви, секса и желания, – как этот остров мог не быть красивым местом? И как можно не хотеть его посмотреть? Я только что вернулась из Греции и теперь была на вечеринке у бассейна в Принстоне. Психиатр путешествовал только в августе и предпочитал экскурсии. А еще у него был опыт полетов на воздушном шаре через Сахару. Если бы я хотела произвести на него впечатление, мне бы стоило вымыть ноги. (Дело в том, что накануне я попала под сильный дождь, и из-за туфель мои ступни окрасились в пурпурный цвет.) Но я не хотела, поэтому просто прыгнула в бассейн.

Конечно, Кипр был театром военных действий: греки и турки, жившие на Кипре, боролись за него с 1963 года, и это было лишь очередной стычкой на протяжении долгой-предолгой истории конфликтов. В некотором смысле это наделило остров еще большей привлекательностью в моих глазах, добавило ему магнетизма. Кипр был связующим звеном между войной и красотой, конфликтом и желанием. Согласно «Мишленовскому гиду», ради Кипра стоило изменить свой маршрут по Греции. Лично мне пришлось сделать крюк по Средиземному морю длиною в 1126 километров на пути из Афин в Стамбул.

Мои отношения с красотой (и любовью, и сексом, и желанием) никогда не были простыми. Всякий раз, глядя на себя в зеркало, я находила к чему придраться. У меня круглое лицо, красный нос, двойной подбородок и небольшая щель между передними зубами. Если я делала макияж, то чувствовала себя клоуном. Косметика призвана подчеркивать естественную красоту, но если девушка изначально лишена очарования, то какой смысл? Я видела немало серых мышек в нашем офисе, которые прихорашивались перед зеркалом в женском туалете, и все время ловила себя на мысли: и зачем только они тратят свое время?

За красотой надо следить. Нередко салоны красоты и химчистки называют в честь Афродиты (или ее римского аналога, богини Венеры). Ее имя, согласно народной этимологии, которую я люблю больше всего, означает «рожденная из пены»: Гесиод описывает, как она вышла из пены морской в том месте, куда упали отрезанные Кроносом гениталии Урана, первоначального небесного бога. Интересно, когда богиня любви выходит из пены, кто чистит ванну после нее?

Когда я устраивала возлияния в честь богов и пыталась охватить весь пантеон, привлечь их всех на свою сторону – Зевса, Афину, Аполлона, Гермеса, – я частенько забывала об Афродите. Иногда я осмеливалась воззвать к ней, приступая к генеральной уборке дома. Какая другая богиня станет с любовью смотреть на перспективу пожизненно заниматься наведением порядка? Была ли Афродита покровительницей приходящих помощниц по хозяйству? Если у меня были непростые отношения с красотой, любовью и сексом, то я сама была виновата в том, что лелеяла все эти мысли.

Уборка – серьезное дело в Греции (все из-за их осыпающихся руин). Домохозяйки вечно подметают пол. По-гречески метла будет skoupa, и на островах в Эгейском море под σκουπα отдают целый ряд в магазинчиках. Переехав от братьев-американцев итальянского происхождения, я снимала квартиру у одной гречанки, которая рассматривала дождь как повод взять в руки метлу и хорошенько отдраить тротуар. Благодаря ей и тому инфернальному звуку, с которым она скребла мостовую, я наконец поняла, какая связь между метлами и ведьмами. У Гомера Калипсо, нимфа, которая в течение семи лет насильно удерживает Одиссея на своем острове, сама купает своего пленника. Можно себе только представить, с каким упоением она подметает свою пещеру, размахивая метлой и вычерчивая узоры на земляном полу, – хорошенькая прелюдия к соблазнению и занятию любовью!

Многие подвиги Геракла связаны с уборкой. Например, проявив смекалку, он вычистил Авгиевы конюшни: направил в стойла русло реки, и этот мощный поток вынес все нечистоты. На полках с моющими средствами в супермаркете этот полубог представлен маркой бельевой веревки повышенной прочности. Но именно смертный получил всемирную известность как универсальный борец с грязью – Аякс. Он моет посуду, стирает, начищает до блеска ванну – он даже моет окна! Великий герой Троянской войны обитает в бутылке с распылителем под раковиной на кухне или в баллончике с чистящим средством за унитазом. Неудивительно, что Аякс покончил жизнь самоубийством.

Согласно Гесиоду местом рождения Афродиты является остров Китира, недалеко от побережья Пелопоннеса. Это не очень большой остров, и Афродита не стала тут задерживаться. Ей требовалось больше простора, и она выбрала Кипр – или Кипр выбрал ее. Это поразительно красивый остров, опоясанный синим кушаком моря и величественными скалами с медными прожилками. Я поехала туда специально, чтобы посмотреть как можно больше всего за короткое время. В Пафосе – городе, священном для Афродиты, – я обнаружила римскую мозаику. Я видела кедры, которые растут только в долине горной цепи Троодос, и муфлонов – разновидность диких баранов. Побывала в монастыре Ставровуни, который облюбовали кошки (говорят, здесь хранится фрагмент Животворящего Креста, привезенного из Иерусалима Еленой Равноапостольной, матерью Константина). Я планировала съездить и в столицу, Никосию, где следы войны были наиболее заметны; миротворческий корпус ООН охранял буферную зону, которая проходила через всю столицу как неаккуратный бело-синий шрам.

Истинная граница острова – его береговая линия, и именно это меня больше всего интересовало на Кипре: окружающее море. За свою жизнь я побывала всего лишь на нескольких пляжах: Эджуотер на озере Эри, конечно же, на пляже Джерси-Шор на Лонг-Айленде и в Мексиканском заливе в Веракрусе. Кипр обещал протяженные пляжи ослепительной красоты, с солнцем, мерцающим на поверхности воды, и пеной, накатывающей на берег в безумном танце морских волн. Я нацелилась на то место, где, как утверждал мой путеводитель, «по легенде купалась богиня любви». Оно находилось рядом с пляжем, и говорили, что если выплыть к скалам на пляже Афродиты, то выйдешь на берег абсолютной красавицей. Я захотела устроить себе крещение в водах Афродиты.

Мой паром «Сол Фрин» только что прибыл из Венеции и теперь направлялся в Хайфу. Приплыв на пароме с Крита, я пересела на другой на Родосе: у меня был билет с размещением на палубе. Элита бэкпэкеров, загорелые красавицы в крошечных оранжевых купальниках, расположилась на солнечной террасе: они разбили палатки, натянули веревки для белья и играли со своими собаками во фрисби. Как будто паром «Сол Фрин» был их личным зафрахтованным судном. Лично я предпочитала сочетать бэкпэкинг с традиционными путешествиями с багажом: я обычно ездила везде налегке, но у меня не было ни спального мешка, ни воды в бутылках. Вместо этого у меня были полосатое хлопковое покрывало, которое я купила на Крите, и фляжка с виски.

Я вышла из комнаты отдыха и обнаружила местечко на реечной скамейке возле дымовой трубы. Мне нужно было поспать, так как я провела бессонную ночь, флиртуя с моряками на пароме, идущем с Крита на Родос. Капитан пригласил меня на мостик с его огромным количеством измерительных приборов и прочих штуковин и потрясающим видом на море, расстилавшееся впереди. Главный старшина, молодой кудрявый парень, пытался произвести на меня впечатление своей жизнью «в миру». «Я провел 46 дней во Флассинге», – сказал он, имея в виду район Квинса Флашинг. Мне же в очередной раз пришлось объяснить, что я путешествую одна, и так получилось, что я поставила ударение не на том слоге. «Не говорите так», – попросил меня молодой офицер. Оказалось, я сказала что-то вроде «Я путешествующая дрянь».

Мы были в его каюте, он играл с пуговицами на моем свитере, как вдруг его вызвали на мостик по громкой связи. Только я вернулась на свое место, как тут же познакомилась с коренастого вида моряком, который отвел меня на автомобильную палубу, где мы забрались в сааб одного из пассажиров и слушали по радио греческую музыку. Позже он показал мне свою каюту, которая находилась в одном из нижних отделений: на стенах висели постеры в стиле пин-ап, повсюду валялись грязные журналы, и там наступил конец воздержанию, по крайней мере моему. Тот парень отвечал за якорь: всякий раз, когда паром заходил в порт, ему приходилось подниматься на палубу и выполнять свои служебные обязанности. Когда на следующее утро я захотела выйти на свет божий, выяснилось, что он меня запер, чтобы я никуда не делась. Я старалась не паниковать – наверняка он скоро вернется. Наконец мне удалось изнутри подцепить крючок и открыть дверь. Я вскарабкалась по лестнице, похожей на стремянку, открыла дверцу люка над головой и оказалась – к вящему изумлению капитана – прямо на мостике.

Закутавшись в свое критское покрывало, я задремала на реечной скамейке. Разбудили меня молодые люди, которые стояли у меня в ногах и тянулись к иллюминатору над моей головой. Они вытащили оттуда плоскую квадратную упаковку, похожую на подушку из коричневой бумаги, и швырнули ее на палубу. «Это ваше?» – спросила я по-гречески (не будучи уверенной, как следует обращаться к человеку, которого подозреваешь в краже, на «вы» или на «ты»). «Вы говорите по-гречески?» – спросил один из ребят. «Но плохо», – ответила я, тут же продемонстрировав, насколько плохо, потому что я даже не поняла, что он сказал дальше. Он перевел: «У этого сумасшедшего есть змея». Он слегка пнул пакет, и тот зашевелился. Я перешла на самый примитивный английский, рявкнув: «Никаких змей!», собрала свои вещи и поскорее убралась оттуда.

Я нашла место на нижней палубе возле ночного клуба, в котором веселилась израильская молодежь. Группа играла американские хиты начала шестидесятых, когда я так любила пижамные вечеринки. Когда группа наконец ушла, подростки продолжили уже без музыкантов: они горланили песни и били в тамбурины. Вдруг раздался взрыв. Моей первой мыслью было: «Кто-то застрелил змею». Но мужчина, который, прогуливаясь, проходил мимо, все выяснил и вернул мне присутствие духа. «Бомба», – сказал он. Очевидно, бомбы были делом обычным в этих водах. В тот раз «Сол Фрин» не затонул.

Ближе к рассвету на горизонте показался Кипр.

В порту Лимасола, на греческом побережье Кипра, я арендовала единственный автомобиль, который у них оставался (так мне было сказано), желтый «Фиат 500 Мини», и направилась в Пафос, в шестидесяти километрах к западу. Я изучила карту: Кипр черным пятном выделялся на белом фоне Средиземного моря, в котором были нарисованы границы Европы, Азии и Африки. Своими очертаниями остров напоминал ведьму, летящую на восток; изгиб ее высокой заостренной шляпы повторял турецкую береговую линию, а кончик смотрел на бухту, которая с радостью приняла бы эту ведьмочку в свои объятия. Несмотря на впечатление, что остров, похоже, отломился от материковой части Турции, Кипр появился сам по себе, поднявшись из глубин моря. Из-за стратегического положения в Средиземном море Кипр оккупировали почти все народы, сменявшие друг друга в этом регионе: египтяне, греки, финикийцы, персы, снова греки (Александр), римляне, Константин (Византийская империя), крестоносцы, французы из рода Лузиньян, венецианцы, османы и англичане, пока, наконец, пережив несколько переворотов, остров не стал автономным государством, которое затем превратилось в поле битвы киприотов, разделившихся на два националистических лагеря: греков и турок.

На Кипре левостороннее движение – наследие англичан. Дорожные знаки были на греческом и английском, иногда на турецком, а ближе к порту – на немецком, французском и иврите. Расстояния измерялись в милях, а не в километрах. Бензин продавался в литрах, а не в галлонах. Я достигла совершеннолетия, пересекая Пенсильванию по трассе I-80 со скоростью 112 километров в час, и теперь, по моим подсчетам, я должна была добраться из Лимасола в Пафос менее чем за час. Я остановилась в древнем Курионе; там есть святилище Аполлона и театр, построенный на склоне, с которого открывается потрясающий вид. Греки были абсолютными гениями в том, что касалось выбора места. Смотрителем святилища оказался мальчик-подросток. Из радиоприемника, висящего на билетной кассе, доносилась поп-музыка. Я бы предпочла медитативную тишину, но Аполлон был богом музыки, а молодой человек был его доверенным лицом, и я находилась на подвластной ему территории. Пока я гуляла по тому, что осталось от стен храма, – невысоким каменным перегородкам между комнатами, которые давно ушли в небытие, – у меня возникло ощущение, что это не руины напоминают об истории, а я призрак, преследующий прошлое.

Когда я вернулась на дорогу, солнце уже садилось, и я забеспокоилась, как найду дорогу до Пафоса в темноте. Я не была уверена, работают ли у меня фары, и съехала на обочину, чтобы проверить. Дорога шла вдоль берега, и то, что я увидела, заставило меня напрочь забыть о машине. Из воды торчали белые скалы, продолжая линию суши в море. Оно было глубоким, ясно-синим, а дорога позади меня изгибалась вдоль берега, вилась между невысокими зелеными холмами; даже свежевыкрашенная белая разделительная полоса посередине выглядела как украшение. Вокруг было тихо и спокойно. Необыкновенное место, где каждый элемент выражает свою сущность в форме и цвете, – природная красота, тщательнейшим образом приведенная в порядок. Это место называлось Петра-ту-Ромиу, и это и было знаменитое место рождения Афродиты.

Фары действительно не работали, но я была так очарована, что даже не думала переживать. Я ориентировалась на белую разделительную полосу, покуда могла ее разобрать в опускающихся сумерках. Но когда ночь окутала землю своим плащом из дорогого черного бархата (ха!), оказалось, что я медленно двигаюсь вдоль пустынной промзоны. Свернув на боковую улицу, я остановилась возле первого же дома, в котором горел свет. На порог вышла вся семья, и, вместо того чтобы объяснить мне дорогу, они все сели в свою машину и сопроводили меня до отеля «Дионис». Так что в итоге мне потребовалось пять часов (с остановками для поклонения Аполлону и Афродите), чтобы проехать 64 километра.

После двух ночей, проведенных в море, я наслаждалась ванной в своем номере. Потом я решила пойти куда-нибудь поесть. Из ресторана доносились звуки бузуки. Говорят, этот щипковый инструмент (или его предшественницу лиру) изготовил Гермес из панциря черепахи, а струны были сделаны из овечьих кишок. У него весьма характерное звучание, более экзотическое, чем у гитары. Владелец ресторана стоял на улице, как обычно делают зазывалы, и пригласил меня войти. Он был очень внимателен, предложил мне аперитив из кипрского бренди и накормил отличным ужином: салат из рубленой капусты и зеленых помидоров, сувлаки из меч-рыбы, картофель фри и белое вино. В любом пабе при заказе фиш-энд-чипс вам предложат дольку лимона к рыбе, но здесь на тарелке был нарезан целый лимон; владелец показал мне, как его нужно выжать и полить им все, включая картофель. На Кипре растет много лимонов.

В ресторане также было несколько пар из Англии и Уэльса, рыбак, который обеспечивал ресторан рыбой (его сын играл на бузуки), и двое смуглых парней (до этого они выходили в море). Один из них начал было флиртовать со мной, но его осадил владелец.

– Как давно вы в Пафосе? – спросил англичанин.

– Около часа, – ответила я.

– А как долго пробудете?

– Уезжаю утром.

Они с женой были здесь уже две недели. Я всегда относилась к тому типу туристов, которым нужно осмотреть все в радиусе восьмисот километров. У меня было еще три дня, чтобы хорошенько изучить Кипр, прежде чем вернуться в Лимасол и сесть там на кораблик до Родоса. Оттуда я должна была успеть на малюсенькую лодку, которая ходила раз в неделю, по понедельникам: я планировала посмотреть порты Додеканеса. Может, когда-нибудь я и дорасту до того типа путешественника, который остается в одном месте, чтобы насладиться им по полной. Но не сейчас.

Ко мне за столик, несмотря на все протесты владельца ресторана, подсел один из рыбаков, и я смогла попрактиковаться в греческом. Произнося каждое слово очень медленно, как будто разговаривая с четырехлеткой, он сказал, что зовут его Андреас. Я знала, как будет «фара» – phota, от слова phos («свет»), как в слове «фосфор», и мне удалось поддержать разговор о сломанных фарах. Он окликнул своего друга, Григориоса, который оказался механиком.

Они согласились взглянуть на мою машину, и мы договорились, что если им не удастся сразу починить τα φωτα, то я пригоню машину в гараж Григориоса на следующее утро. Я сообщила, что в моих планах поездка в Никосию, и они тут же поправили меня, сказав, что греки называют столицу Лефкосией, и попытались отговорить. Зачем кому-то вообще сдалась Лефкосия? Там полнейший бардак. Турки, оккупировав север острова от Морфу до Фамагусты, забрали себе лучшие лимоны. Григориос был родом из Фамагусты, и если он хотел увидеть свою семью, то ему приходилось ехать сначала в Константинополь, а затем в Анкару за разрешением. Будучи туристкой, я, конечно, могла посмотреть турецкий сектор, если уж мне так хотелось (Саламин очень красивый, сказали они), но нужно обязательно вернуться до темноты. «Это почему?» – спросила я. Мне, конечно, нужно было починить фары, но вообще я не планировала вести машину в ночи. «Может быть небезопасно», – сказал Андреас.

После ужина Андреас и Григориос проводили меня до машины, припаркованной позади отеля «Дионис». Оказалось, сломался переключатель света, киприоты рассказали мне, как добраться до гаража. Я попрощалась с ними и вошла в вестибюль отеля, отделанный на современный манер; пол, выложенный плиткой, ярко подсвечивался флуоресцентными огоньками. В кресле сидел худой темноволосый мужчина, вдруг он поднялся и подошел ко мне. Это был владелец ресторана. Наверное, ему показалось, что я согласилась на встречу с ним. Андреас и Григориос предупреждали меня на его счет: дела в ресторане шли неважно, и все деньги были у его жены. Но чего он хотел от меня? В холле никого не было, за стойкой регистрации ни одного администратора. Он взял меня за локоть. «Один поцелуй», – сказал он, наклоняясь ко мне; его глаза блестели. Где-то я уже все это слышала. «Один поцелуй», – говорил Мими на Крите, показывая мне пещеру Минотавра. «Один поцелуй», – сказал коренастый моряк на корабле, идущем с Крита на Родос. Мне было известно, что означает «один поцелуй». Предполагалось, что я открою заветную дверцу. Я отшатнулась от него и побежала по коридору. Когда я открыла дверь в свою комнату, он все еще стоял там, руки по швам, и умоляюще вопрошал, как будто мы расстались после бурного романа: «Вот так? Так лучше?»

Мужчины… И почему я ждала кого-то? Да и нужен ли мне был кавалер? В течение всего прошлого года я только и делала, что занималась самосовершенствованием, надеясь устранить все недостатки, которые могли помешать мне привлечь мужчину. Я была полна решимости стать краше изнутри. Я составила себе список докторов, у которых намеревалась проконсультироваться: оториноларинголог для моих ушей (ota), носа (rhino) и горла (larynx); фониатр, который работал с певцами (к нему я хотела обратиться по поводу своей хронической хрипоты); оптик (единственное, что мне от него было нужно, это рецепт для заказа новых солнцезащитных очков перед поездкой в Грецию; но вместо этого он напугал меня глаукомой и диагнозом «недостаточность конвергенции», означавшим, что редакторская деятельность могла иметь последствия для моего здоровья). Дантист и гинеколог соревновались за звание самого страшного доктора в списке – и гинеколог победил.

Гинеколог оказался греком, что меня порадовало, хотя мне и не понравился его внешний вид. Он был низкорослым, с квадратной головой и жесткими черными волосами. С ним работала его жена, а их сын, у которого были отцовские волосы, делал домашнее задание в комнате ожидания. Вот ведь странно, эта семья чувствовала себя в мире женских гениталий как дома.

Слово «гинеколог» происходит от древнегреческого γυνη. В современном языке оно звучит как γυναίκα – получилось что-то более скользкое, более чмокающее. Путешествуя по Греции с таким багажом знаний в области этимологии, я чувствовала, что греческие мужчины не видят ни моего лица, ни глаз, ни волос: они, как гинеколог, фокусируются на другом.

– Будет немного щипать, – сказал врач, осматривая меня.

Я закусила зубами ладонь. Он спросил о моих сексуальных отношениях, и я ответила, что у меня их нет: я была одинокой. (Я была влюблена в одного парня, который не проявлял ко мне никакого интереса, поэтому решила подождать, пока встречу кого-то более достойного.) Когда одна моя подруга сказала гинекологу, что в тот момент не имела сексуальных контактов, он решил, что она лесбиянка. Позже, уже находясь в своем кабинете, греческий гинеколог сказал: «Вы абсолютно здоровы». Затем, натянув резинку на коричневый пузырек с моими цервикальными клетками, он с любопытством спросил: «Вы не состоите в отношениях?» – «Состою, – сказала я радостно. – У меня есть брат».

Я также сходила к психотерапевту, которому сообщила о том, какую глупость сморозила в кабинете гинеколога. Первым диагнозом, когда-либо поставленным мне психоаналитиком (а диагноз был нужен, чтобы получить страховку), оказалась дистимия. Не найдя этого слова в словаре, я решила разбить его на составные части: dys, в противоположность eu, означает что-то плохое, как, например, в дистопии («неправильное расположение»). Что касается – тимии, я вспомнила, что в «Илиаде», когда воин терпел поражение в битве, он что-то чувствовал в своем thymos. Словом θυμος называлось место, которым ощущались все переживания, и греки считали, что это грудная клетка. Выходит, оно означает «дух, душа, сердце, злость». Поставленный мне диагноз «дистимия» говорил о том, что я была подавлена. Но существует ли от этого лекарство?

Психотерапевт следила за моими медицинскими приключениями с некоторым скептицизмом. По ее мнению, все мои проблемы с ушами-носом-горлом-голосом-глазами-и-зубами были вытеснением, а в действительности я переживала из-за своих гениталий. Надо сказать, мне было сложно считать женское тело красивым. Мы схлестнулись не на шутку: я утверждала, что стыжусь своего тела из-за матери. У моей мамы было пять сестер и один брат. «Отец страшно хотел мальчика, но в семье рождались только девочки, – рассказывала она. – Наконец, с шестой попытки, у него появился мальчик, и он сказал моей маме: “Этот ребенок будет мой, а остальными занимайся сама”».

Из этой истории, а также памятуя, что моя мать вроде тоже отдавала предпочтение сыновьям, я сделала вывод, что девушка ничего не стоит, она лишь помогает по дому. Мы были рабами «Аякса», метлы и веревок для белья «Геракл». Я явно завидовала, но, как попыталась объяснить психиатру, зависть была не к пенису. Единственное, чему я завидовала, была способность мужчин мочиться стоя. Затем наступил решающий сеанс: мы говорили о больницах, потому что моему отцу, живущему в Кливленде, делали операцию по поводу аневризмы аорты. Психиатр считала, что я боюсь больниц, потому что они ассоциируются у меня с кастрацией. «Но у меня никогда не было проблем с моими яич…» – я уже чуть было не произнесла слово «яичками», но тут же осеклась.

«А я о чем!» – как бы говорил взгляд психиатра. Сначала я отказалась признать, что завидую пенису (фрейдистское клише), но, как выяснилось, я страдала чем-то похуже: моя зависть к пенису приобрела космические размеры. Психиатр навела меня на мысль, что я культивирую в себе фантазию о том, что родилась мужчиной, но была кастрирована при рождении. Эта фантазия была призвана укрепить мою ценность в собственных глазах. Мне казалось, все женщины были изуродованы, искалечены, что все они были чудовищами.

В мифологии считалось обычным делом поднести серп к чьим-либо яйцам и рассыпать затем семя по всему мирозданию, как это сделал Кронос в случае с Ураном, дав возможность появиться Афродите из пены морской. Но в жизни такое случается крайне редко, особенно среди женщин. Как бы странно это ни звучало, но интерпретация психиатра многое объяснила. Однажды я услышала, как отец, войдя в дом с мороза, сказал матери: «Я чуть не отморозил себе яйца». Как-то я решила использовать это выражение – это же просто такие круглые шарики, да? – чем вызвала у мамы приступ смеха. В другой раз, когда я застегивала молнию на штанах, мама, поддразнивая меня, сказала: «Ты сделала это прямо как мальчишка». Она продемонстрировала, как это выглядело, скомкав кусочек ткани, приставив его чуть ниже пояса к своему домашнему платью и застегнув воображаемую ширинку. Мама оторвала мне яйца.

Я перешла от посещения психотерапевта один раз в неделю к динамическому психоанализу по пятьдесят минут в день, пять дней в неделю, в течение долгих лет, используя медстраховку, щедро оплачиваемую моим работодателем, которой с лихвой хватило бы на две жизни. Порой, приходя на работу, я обнаруживала кусочки бумажных платочков, застрявшие у меня в ресницах. Постепенно я поняла, что на самом деле моя мать была не виновата: мы просто обе тосковали. Грусть оказалась сильнее гнева, а под грустью скрывалась любовь.

И вот однажды (дело было весной), поплавав после урока греческого в бассейне, я сидела на улице в студенческом городке Колумбийского университета, проверяла свою чековую книжку и ела яйцо вкрутую – и вдруг мой взгляд задержался на имени, напечатанном на чеках: это было сочетание имени моей бабушки, Мэри, и фамилии моего отца, Норрис. Это было женское имя, и оно принадлежало мне (так же как деньги в банке), и тут я отчетливо поняла, что со мной все в порядке. Я была не изувеченным мужчиной, а физически полноценной женщиной, как и половина всех людей на земле.

Я не могла уехать из Пафоса, не увидев римские мозаики. На следующее утро я первым делом освободила номер в отеле «Дионис» и отправилась в археологический парк – своего рода тематический парк для студентов, изучающих историю древнего искусства. Римляне, которые жили здесь два тысячелетия назад, выложили свои полы каменной мозаикой, сотнями маленьких цветных плиточек квадратной формы; сценки из мифологии были украшены растительным орнаментом. Раскопки продолжались, и археологи всё еще искали идеальный способ продемонстрировать то, что обнаружили, не прибегая к оргстеклу. Посетители стояли на своеобразном подиуме, образованном решеткой примерно в метре над стенами домов богачей, живших здесь во II веке нашей эры, и заглядывали в их жилые комнаты. Мозаика была пыльной, но хорошо сохранившейся: все же камень хоть и не вечен, но намного прочнее, чем любой другой материал на планете. Стоит плеснуть на него немного воды, и можно будет рассмотреть все цвета: мягкий бордовый, теплый желтый, кремово-белый, насыщенный серый, гладкий черный.

Полы были похожи на гобелены, только из камня. Меня удивило разнообразие сцен: Тесей, легендарный афинский царь, убивший Минотавра; Орфей, злосчастный музыкант, перебирающий струны своей лиры; Дионис, бог попоек, верхом на леопарде. Имя бога было высечено в камне, причем греческая буква сигма (Σ) выглядела как С: ΔIONYCOC. Я думала, это латынь, но оказалось, такую букву называют серповидной (в виде полумесяца) сигмой. Все углы были украшены цветами и животными: быками, львами, рыбами, птицами, там был и павлин, имеющий прямое отношение к Гере. Изображения были обрамлены различными узорами: волнами, клеточками, традиционным греческим меандром.

Раньше я никогда не думала о мозаичном искусстве, но в нем было что-то практичное (пол), прочное (камень), красивое и упорядоченное (орнамент с шашечками, возможно, пошел от мозаичных кубиков древнеримской мозаики тессеры), и это пробудило во мне желание (наивная реакция на искусство). Я хотела его. Как сказал Сэмюэль Джонсон о греческом языке и кружевах: «Мне хотелось еще и еще».

Я оставила музей с мозаикой и явилась в гараж. Мои новые друзья Андреас и Григориос пытались починить фары машины, чтобы я могла продолжать поиски Афродиты и ее купальни. Сначала мы выпили кока-колы; потом по стопочке финской водки; потом еще по одной («на ход ноги», как сказал Андреас). Я протестовала, говорила, что не могу пить, потому что мне потом вести машину, но, как выяснилось, мне не о чем было беспокоиться: за рулем я окажусь еще нескоро. Григориос заказал новый переключатель ближнего света для машины. Затем он показал мне разобранный на запчасти ситроен. А еще у него был джип (американская модель 30-х годов) в отличном состоянии. Он нашел сломанный красный знак аварийки в своем ящике для инструментов и отремонтировал его. Тем временем Андреас уговаривал меня остаться в Пафосе: мы могли бы вместе покататься на джипе, а потом съездить на рыбалку. Пришел новый переключатель, но его пришлось переделывать (что бы это ни значило). Григориос исчез, а черноволосый Андреас с пышными усами взялся учить меня греческому, но дело шло очень медленно. Он сказал, что в горном заповеднике Троодос идут дожди, а именно через него мне придется проехать, чтобы добраться до Лефкосии. Он никогда не слышал о Купальне Афродиты. Я спросила, есть ли у него планы на вторую половину дня. Мне было просто любопытно, ведь не каждый день он проводит, болтая с туристами в гараже своего друга, но Андреас подумал, что я приглашаю его с собой. Мне пришлось забрать свое невольное приглашение. Я сказала: никто не понимает, почему я путешествую одна. И не успела затянуть свою песню о высоких феминистских идеалах, как он сказал: «Oute» – «Мне тоже этого не понять».

Мне не хватало знания греческого, чтобы объяснить Андреасу: если бы все это время я путешествовала не одна, мы бы сейчас вот так запросто не разговаривали. Когда вы путешествуете в одиночку, вы вынуждены общаться. В противном случае у вас в голове так и будет крутиться случайная песня, с которой вы проснулись. Когда вы путешествуете с кем-то из родных, все получается легко и в удовольствие; вы говорите на родном языке, придерживаетесь своих привычек и режима дня. Вам незнакомо ощущение отчужденности, которое типично для человека, находящегося в незнакомом месте. Я жила на греческом языке – и это было отдыхом от моего внутреннего монолога. Но поскольку мои знания греческого были довольно скромными, я сосредоточилась на том, чтобы говорить только по существу и о самом необходимом. Я не оставила себе места для пустого обмена любезностями. Дома я никогда не умела вести светские беседы. Но на Средиземном море никто об этом не знал, я могла насочинять о себе все что угодно.

Если и был недостаток в путешествиях в одиночку, то только один: мне не с кем было есть в ресторанах. Женщина без спутника должна быть очень самостоятельной, чтобы заказать хороший столик в ресторане. А плюс был в том, что, если мне не хотелось, я могла никуда не ходить вечером, а поужинать йогуртом и апельсинами. Я могла вести себя эгоистично, мне не нужно было думать, как мои решения скажутся на ком-то еще. Я могла удовлетворить свою страсть к отклонениям в маршруте. Я могла замедлиться, если хотела. Я отвечала согласием на любое предложение, исходившее от мужчины, как было в случае с Андреасом и Григориосом: забыть о Купальне Афродиты и порыбачить в море вместо того, чтобы купаться в нем. Не было причин, по которым я позволила бы кому-то не дать мне сделать так, как я хочу. Путешествие в одиночку было единственным известным мне способом ездить куда хочется, да так, что никто не пытался отговорить меня. Я не была ничьим рабом. Вся жизнь крутилась вокруг моего следующего ночлега, моего следующего корабля, моего следующего города или моего следующего пляжа. Следующий! Прекрасное слово. Иногда для пущего удовольствия я представляла себе, как идут дела в офисе в мое отсутствие, кто там сейчас вычитывает бесконечные колонки, набранные мелким шрифтом (и это была не я). Я злорадствовала.

Время от времени совершенно спонтанно мне на ум приходило какое-нибудь замечательное словечко. Порой оно идеально подходило к ситуации. Так случилось, когда мы с Андреасом были в гараже. Я сказала ему, что я ανυπομονη. Нетерпеливая.

Когда фары наконец починили, я заплатила Григориосу (прокатный сервис мне потом возместил эти расходы), и мы втроем выпили наш последний кофе вместе. Я подарила каждому из ребят целомудренный поцелуй и направилась на север.

Вскоре я поняла, что выехала из Пафоса не заправившись. Я, конечно, понимала, что еду не по I-80 в Пенсильвании, но все равно надеялась разглядеть вдали высокие указатели бензоколонки «Мобил». Я остановилась в деревушке на вершине холма и прибегла к своему знанию греческого, чтобы спросить прохожего, где можно купить бензин (я заранее отрепетировала эту фразу). Он сел в машину и показал мне дорогу в kafeneion, кофейню. Оттуда вышли владельцы, чтобы рассказать, куда ехать. В итоге они окружили меня дружной толпой и проводили пешком до гаража, пока я ехала медленно, как на параде. Бензин хранился не в подземных резервуарах с насосом, а в канистрах двух видов: маленьких и больших. Я выбрала большую канистру, владелец наполнил мой бензобак, я заплатила лирами, и жители деревни, которые до моего приезда спокойно пили кофе, помахали мне на прощание.

До сих пор единственными приметами войны, которые я видела, были лагерь беженцев под Лимасолом и множество бетонных новостроек для беженцев из турецкого сектора. Вдоль дороги в противоположном направлении шел старик с рукой на перевязи, он путешествовал автостопом. Я развернулась, чтобы подвезти его. Я чувствовала себя настолько богатой здесь, на Кипре, в своем маленьком желтом фиате с заправленным бензобаком, что не могла отказать старику, который надеялся на попутку. Как только он сел в машину, тут же снял свою повязку: с рукой все было в порядке. Добравшись до деревни, старик решил купить мне колы (мне все равно хотелось там задержаться на какое-то время). Kafeneion находилась рядом с мастерской медных дел мастера. Кипр с древних времен известен своими рудниками. Медник, окруженный членами своей семьи, пытался продать мне какую-то круглую штуковину с крышкой. «Что это?» – спросила я, но так и не разобрала, что он ответил по-гречески, поэтому мне перевели: «Сувенир». Это вызвало всеобщий смех. Я хотела купить что-нибудь на память, но если уж и тащить что-то через все Средиземное море, то это должна быть какая-то практичная вещь. Идиллия международной торговли была прервана появлением киприота-американца на большой роскошной машине. Он велел всем замолчать и потребовал (по-английски), чтобы я сообщила, сколько заплатила за аренду фиата. На мой ответ он заявил, что меня обманули. Я снова повернулась к медной посуде и выбрала простой неглубокий ковшик с длинной ручкой, края которой заворачивались внутрь. Он до сих пор висит у меня на кухне, покрываясь патиной.

Я вернулась на шоссе и, снедаемая желанием все же увидеть Купальню Афродиты, поехала, следуя карте, сначала в Полис («Город»), а потом на запад – дорога шла вдоль залива. Купальня должна была быть в десяти километрах отсюда, но у меня не было одометра, поэтому я могла легко ошибиться. Вдоль дороги стали появляться указатели с весьма неоднозначными надписями, например «Выход к пляжу Афродиты». Может, это и было то, что мне нужно, но с греками никогда не знаешь наверняка: «Купальней Афродиты» мог называться ресторан, который вывесил табличку и теперь заманивал туристов в километрах от легендарной купальни, подсовывая им коммерческого тезку. Я не знала точно, что именно я искала. Мне нужно было некое живописное место, о котором никогда не слышал мой друг Андреас. Был ли это питаемый водопадом внутренний водоем, окруженный папоротниками и мхом? Или это была бухта у побережья? Интересно, а что бы предпочла сама Афродита? Она была женой Гефеста, хромого бога-кузнеца. В «Одиссее» Гомер рассказывает историю: Гефесту сообщили, что у его жены роман с Аресом, и обманутый муж создал специальную сеть, которая внезапно опутала влюбленных в постели, унизив их перед остальными богами. Спустя какое-то время, как сообщает Роберт Грейвс в своем сборнике греческих мифов, Афродита отправилась в Пафос, чтобы «вернуть себе девственность». А еще у богини был волшебный пояс, который заставлял всех в нее влюбляться. (Пояс – довольно уродливое слово, этот предмет одежды должен казаться более кокетливым, как ремешок или подвязка.)

Я больше не могла противиться настойчивым приглашениям на пляж Афродиты и свернула возле одного из указателей. На самом деле он вел к ресторану. Народу там было очень мало, владелец был занят парой за одним из столиков. Я купила две бутылки пива и тихонько ускользнула в сторону пляжа. Недалеко от ресторана, напротив бухты, виднелись скалы, и я направилась в ту сторону. Пляж был усыпан мелкими, острыми камешками. Я прошла мимо одной парочки и больше никого не встретила, пока не оказалась возле скалистой бухты. Сидящая там пара, завидев меня, тут же поспешила уйти – мой невидимый щит горгоны Медузы в действии. Я выбрала местечко среди камней и чертополоха на склоне холма, бросила одеяло и полотенце, разделась и в одном купальнике осторожно пошла в сторону воды.

Самое известное полотно, на котором изображена богиня любви, – это «Рождение Венеры» Боттичелли. Обнаженная богиня стоит на половинке раковины, которую прибил к берегу Зефир; ее руки и развевающиеся волосы прикрывают самые пикантные места. Хохотушка Афродита была настоящей серфершей, не чета мне. Я поплыла к скалам, которые оказались дальше, чем я думала. Вокруг не было и намека на папоротники, описанные в путеводителе. Да вообще-то в путеводителе этого места не было вовсе. О пляже я узнала от местных жителей, как и еще одну легенду: если проплыть между скал, станешь настоящей красавицей. Я не на шутку разволновалась, мне нужно было успокоиться. Ведь, в конце концов, я же не в гонке участвовала, это было скорее чувственное упражнение. Так к чему спешка? Я привыкла делать все быстро, но тут вдруг поняла, что если буду паниковать и дергаться, то выбьюсь из сил раньше времени. Вода была теплой, течение несильным. На меня никто не смотрел. Я перебрала все техники плавания: по-собачьи, брассом, на боку – сначала на одном, потом на другом, на спине, сначала отталкиваясь по-лягушачьи и делая гребки руками под водой, а потом активно работая ногами и делая дуговые гребки над головой. Я меняла стили, попутно наслаждаясь видом со всех сторон. Технику, которую я придумала, я назвала панорамной. Подобные заплывы должны стать частью олимпийской программы, а золотой медалью надо награждать самых медленных, чувственных пловцов.

Я молилась в надежде, что плыву там, где надо: «О, Афродита (плыву брассом), если я когда-либо пренебрегала ваннами, маникюром, парфюмом и украшениями (на левом боку), если я отказывалась носить пояс (на спине), прошу тебя закрыть глаза на мои ошибки и принять этот знак моей преданности (на правом боку) во славу воздуха и воды (брассом), сладости и света (ныряю, как дельфин)». Вода была теплой, обволакивающей, плыть было невероятно легко.

Я сделала глоточек, море было соленым. Оглянувшись, я посмотрела на пляж с его низкими зелеными холмами чуть поодаль от береговой линии, а потом наверх: на небе, прямо над горами, висели облака (Андреас предупреждал, что в Троодосе идет дождь), но выше было ясно; мой взгляд, миновав мерцающее серое море, уперся в белые скалы на горизонте. Они были словно отбеленные, как кожа после посещения спа-салона, а вблизи так и манили. В самой большой скале я различила фигуру женщины с приятными округлостями и полной грудью, склонившуюся над водой. Когда я добралась до нее, я поняла, что лучшая ее часть была скрыта под водой – болотистая отмель, усеянная крошечными моллюсками. Я разместилась у нее на коленях – мне был нужен отдых. Это было невероятно: я сидела на скалах Афродиты и весь Кипр как будто принадлежал мне.

Пока никто не смотрел, я решила поддаться искушению и снять купальник. Я только один раз плавала нагишом в пруду в Нью-Джерси. Мне понадобилась вся моя отвага: сердце начало бешено колотиться, когда я, войдя в воду достаточно глубоко, больше не чувствовала дна и начала работать ногами. Я была готова к тому, что в любую секунду услышу рупор и увижу полицию, с ревом въезжающую на патрульной машине-амфибии в воду, чтобы позорно вытащить меня на всеобщее обозрение. Наготу может считать дурной только тот, кто этого не одобряет, как в случае с Яхве, когда он обнаружил Адама и Еву после сцены с яблоком в Эдемском саду. Но мое искушение было слишком велико. Если плавание вокруг скал Афродиты должно было сделать из меня красавицу, вода просто обязана была коснуться всей поверхности кожи. Я не хотела совершать ошибку среброногой Фетиды, которая держала своего сына Ахилла за пятку, пока окунала его в бессмертные воды Леты: эта часть его тела так и осталась уязвимой.

Да, читатель, я разоблачилась там, на скале, и окунулась в море. Все мои нервные волокна пришли в возбуждение, пока я находилась в воде; между морем и мной не было прослойки из лайкры. Я зажала купальник в зубах и давай грести, огибая скалы, как ретривер. У меня было такое ощущение, будто я сбросила шерстяное покрывало. Течение мягко подталкивало меня обратно к берегу. И вот меня вынесло на кучу обесцвеченных водорослей, мягких, как ковер из конфетти. Я чувствовала себя перерожденной.

Пообедала я на пляже: бутерброд с сыром, оставшийся после завтрака, сушеный инжир, несколько печений, за которыми последовало пиво. Я не забыла сделать щедрое возлияние в честь Афродиты. Теперь мне захотелось, чтобы рядом был мужчина – кто-то, с кем я могла бы разделить этот момент, но сожалений у меня не было. Как и остров Кипр, я хотела самоопределения. Возможно, два моих желания противоречили друг другу: кажется, невозможно иметь любовь и независимость одновременно, но было приятно думать, что хотела я именно этого.

С другой стороны, если бы я путешествовала не одна, я бы никогда не оказалась в этом месте.

Я вернулась к машине похорошевшей. Мое критское покрывало было сплошь облеплено репейником. По склону холма петляла извилистая дорожка, и я решила, что нет смысла трястись по острым камням. В кои-то веки я позволила себе не заморачиваться. Не уверена, что я действительно изменилась, но изменилось все, что я видела вокруг. Как будто я оказалась под действием наркотиков. Цвет скал, гальки, травы, цветов, чертополоха, моря, кипарисов и кедров – стал много ярче, объемнее, словно осязаемый. Простившись с морем, я возвращалась в свою стихию, к земле – и все мне виделось иным. Я находилась далеко от дома, где однажды, стоя перед зеркалом в ванной с «Аяксом» в руках, отчаянно бормотала: «Все страшнее и страшнее». Вернувшись к машине, я сделала то, чего не делала годами: повернула зеркало заднего вида так, чтобы видеть собственное отражение, и поправила волосы.