Глава 18. Катастрофа
– Люда! – Уайтакер осторожно потряс подругу за плечо. – Альментьев вызывает. Что-то хочет сказать тебе.
Сорокина уже и сама проснулась. С недоумением и тревогой посмотрела на хмурое лицо мужчины, глядящее с экрана интеркома.
– Илья? Что случилось?
– Пётр только что звонил мне. Новости из города.
– Минутку! – Людмила выскочила из-под одеяла, набросила халат, распахнула дверь. – Заходи!
Альментьев неуверенно шагнул внутрь, всматриваясь в полумрак спальни, непроглядный после ярко освещённого коридора.
– Я здесь! – Сорокина выступила из темноты. – Что в городе?
– Плохо в городе.
Как и следовало ожидать, новая администрация Альбиона оказалась слишком неоднородной. Прошло несколько месяцев, и люди, чьи деньги и влияние привели Эшли Уайтакер к власти, начали мешать новоявленному губернатору. Они жили по своим правилам и понятиям, не желая подчиняться законам. Да и одиозно выглядели рядом с интеллектуалами-учёными и экс-имперскими чиновниками. Услуги вынырнувших на поверхность в мутной волне мятежа больше не требовались, им надлежало вернуться на подобающее место.
Губернатор не думала, что с предстоящей чисткой возникнут затруднения. На её стороне было всё: признание и уважение большинства горожан, поддержка службы порядка, власть. К тому же она была решительной женщиной. Если кто-то не пожелает мирно «исчезнуть», она не остановится перед физическим устранением помехи.
Но Уайтакер и её окружение недооценили бывших соратников. Они были политиками и чиновниками, борьба за власть казалась им чем-то вроде шахматной партии. Ход мог быть дерзким, непредсказуемым, противоречащим логике. Однако при всём том он подчинялся правилам игры, не уводил за пределы «шахматной доски». А «соратники» были бойцами. Ставкой в их игре была не власть, а жизнь, пусть и всего Альбиона, неважно. Да, в их распоряжении были лишь немногочисленные полукриминальные шайки юнцов, достаточно хорошо вооружённых теперь, после переворота, но слишком трусливых, чтобы бросить вызов силе власти. Да, в городе не было тех, кто мог бы стать вожаками, повести за собой, не страшась смерти. Зато такие люди – или уже существа? – нашлись в секретной подземной тюрьме. Если их банды превратятся в звериные стаи, способные утопить город в крови и ужасе, – тем лучше.
Уайтакер была не готова к подобному сценарию. Хуже – к нему оказались не готовы силовые структуры колонии. Службу порядка вырезали в одну ночь, и город захлестнула кровавая вакханалия. Несколько десятков жителей успели вырваться из-под купола прежде, чем шлюз заблокировали бритоголовые парни в камуфляжных комбинезонах, именующие себя «самообороной». Беглецы привезли в Озёрный посёлок известие о новом перевороте. Достоверных сведений о том, что происходит в городе сейчас, не поступало. Официальные каналы связи были отключены, информационная служба не функционировала. Большинство тех, с кем удавалось связаться по личным коммуникаторам, сидели, запершись в квартирах, страшась нос высунуть за дверь.
Альментьев закончил рассказ. Быстро взглянул на Люка. Сообщил:
– Что случилось с губернатором, нам неизвестно, к сожалению. – Опять перевёл глаза на Сорокину и добавил тихо: – Ирина тоже в городе.
– Что?! – Лицо Людмилы, и так бледное в тусклом освещении, побелело ещё сильнее. – Как в городе? Почему?!
– Вчера вечером она поссорилась с отцом и сбежала из посёлка. Председатель обнаружил это слишком поздно, уже ночью. Тебе не хотел сообщать, думал, что сегодня сам слетает за ней, вернёт. А тут… Её личный комм отключён. Ты можешь сказать номер своего домашнего?
Вместо ответа Сорокина метнулась к терминалу связи, не садясь в кресло, включила, набрала номер. Застыла, уперев взгляд в чёрный экран. Альментьев осторожно подошёл, стал за её спиной. Они загораживали большую часть экрана, и чтобы видеть изображение, Люку пришлось привстать. Новость ошеломила. Переворот в городе, вырвавшиеся на свободу маньяки… Это звучало слишком ирреально, чтобы быть правдой!
Экран ожил, в нём появилось незнакомое лицо. Рыжеватая щетина на щеках, небрежно выбритый голый череп, мутные выпяченные глаза с набухшими веками. Людмила отшатнулась невольно:
– Кто вы такой?!
Губы незнакомца растянулись в плотоядную усмешку.
– Кто я? Можешь звать меня Бак. Прозвище Живодёр не слишком благородно звучит, как думаешь? А ты, как я понял, мамочка?
– Что ты делаешь в моей квартире, урод? Где моя дочь?
– Доця? Здесь, не волнуйся! Под присмотром опытных дядей становится женщиной. И ты хочешь развлечься? Вали к нам, весело будет!
Людмилу передёрнуло, затрясло.
– Где моя дочь, ублюдок?!
– Чё орёшь? Ща покажу твоё дитё.
Несколько секунд экран оставался пустым. Затем в области фокусировки возникло лицо девочки. Разбитые губы, бегущая из носу красная струйка, ссадина на виске, закатившиеся глаза. Рука, покрытая густой рыжей шерстью, бесцеремонно тряхнула её за волосы.
– Гля, кто к нам пришёл!
Девочке наконец удалось сосредоточить взгляд на экране. Губы её болезненно дрогнули:
– Мама…
– Ириша!
Сорокина пошатнулась. Альментьев поспешно придержал её за плечи, но она отбросила его руку, подалась к экрану, на котором вновь скалился бритоголовый.
– Ты, тварь! Сейчас же отпусти мою дочь! Если тронешь её ещё хоть…
– Тю-тю-тю! – оборвал её собеседник. – Убоинка стращает Бака Живодёра? Это что-то новое! Доцю твою оприходуем в лучшем виде, не сомневайся. А потом и тебя в работу возьмём. До встречи, козочка!
Он подмигнул и выключил комм.
Секунду Людмила стояла неподвижно, глядя на потухший экран. Затем быстро шагнула к дверце встроенного в стену шкафа, сбросила на пол халат, будто забыв об Альментьеве. Сказала, не оборачиваясь:
– Я лечу в город.
Люк тряхнул головой, прогоняя оцепенение. Отбросил в сторону одеяло, вскочил с кровати.
– Я с тобой!
Альментьев попятился к двери.
– Может, не надо пороть горячку? Что вы сделаете вдвоём? Я сообщу Петру, он соберёт отряд…
– Да, сообщи. Но я лечу туда немедленно. Ты же видел, что они творят?! Ублюдки! – На миг женщина сорвалась на визг. Тут же взяла себя в руки: – Передай Петру, что встретимся в городе.
– Хорошо! – Альментьев поспешно выскочил в коридор.
– Твари, гнусные твари… – Сорокина продолжала бормотать ругательства.
– Люда, наших нужно предупредить!
На ходу стараясь попасть ногой в брючину, Люк допрыгал к терминалу, включил внутреннюю связь. Мюррей ответил мгновенно:
– Что там за пожар у вас?
Вдаваться в подробности Люк не стал, времени не было. Пол и не требовал подробностей, понял всё с полуслова. Лицо его окаменело.
– Ясно. Значит так – в город летим втроём. Встречаемся через пять минут у флайера. Всё.
Как он объяснялся с Ивон, непонятно, но к машине прибежал первым. Перехватил Людмилу, пытавшуюся добраться до штурвала, затолкал на заднее сиденье, предусмотрительно забрав из пределов досягаемости бластер. Та не возражала, бубнила что-то неразборчивое под нос.
Генетик выжимал из машины всё, что мог, и к городу они успели задолго до полудня. Солнце едва поднялось над кромкой плато, едва дотянулось лучами до скрытой в выступах скалы площадки. Той самой, откуда они улетали несколько месяцев назад.
Решётчатая калитка на входе в технический туннель была заперта изнутри на щеколду. Слабое препятствие! Мюррей, не задерживаясь, срезал задвижку. Внутри туннеля всё оставалось по-прежнему: вонь, тусклые фонари, покрытые скользкой плёнкой стены, чавкающая жижа под ногами. С запором на внутренних воротах пришлось повозиться: они представления не имели, что ждало по другую сторону, поэтому резать замок бластером не стали.
В жилом квартале стояла тишина. Болезненная, невозможная тишина. Лишь мерное журчание воды в фонтане посреди сквера, шорох транспортной ленты, да фоновый, уже подзабытый гул самого города, функционирующих систем жизнеобеспечения, нарушали её. И ни одного человека не встретили они на всём пути до квартиры Сорокиной.
Мюррей отобрал у хозяйки пластину магнитного ключа, сунул Люку: «Открывай ты! И не торчи в проёме, сразу – в сторону!» Как только индикатор поменял цвет, и дверь заскользила в паз, удобнее перехватил бластер, бросился в проём.
В уютной квартирке Сорокиной их встретил разгром. Вывернутые из стен шкафчики, покорёженные двери, перевёрнутая, раздавленная мебель, ворохи тряпья, разбитого пластика и стекла под ногами. И всё та же мёртвая тишина, жуткая в заливающем комнаты ярком свете. Да ещё запах, одуряющий, до тошноты противный, сладковатый и терпкий. Уместный где-нибудь в операционной или в медицинской лаборатории, но не в человеческом жилище.
Мюррей неуловимым вихрем промчался по комнатам. Заглянул в кухню, гостиную, детскую, кабинет. Застыл на пороге спальни. Опустил оружие, секунду помедлил, вошёл. Люк шагнул за ним.
Он помнил эту комнату прекрасно – здесь они с Людой впервые.… Но теперь не узнавал её. Серебристо-белый пух стен и потолка забрызгала кровь. И пол был залит кровью, не успевшей впитаться, растоптанной следами ребристых подошв. Какие-то тряпки – обрывки одежды? – разбросанные по углам, тоже были в крови.
И кровью было измазано тело девочки, ничком лежащей на ложе посередине комнаты, – ноги, бёдра, спина, засыхающие струпьями пряди коротко стриженных русых волос. Целая лужа чернела в продавленной телом выемке на постели. Крови было так много, что она не умещалась, двумя струйками стекала вниз.
Пол шагнул к изголовью, склонился, положил пальцы на шею девочки, пытаясь нащупать пульс. Люк знал, каким будет итог. Слишком много крови. Мюррей осторожно приподнял тело за плечи и тут же опустил обратно. Быстро развернулся, перехватил кинувшуюся к дочери Сорокину.
– Не подходи! Тебе не нужно смотреть! Ты всё уже поняла. – Зло накинулся на застывшего в дверях Уайтакера: – Что ты стоишь как столб?! Убери её отсюда, быстро!
Люк послушно схватил подругу за плечи, вытолкнул в гостиную. Людмила попыталась сопротивляться, но затем сникла, позволила усадить себя в кресло. И почти сразу запищал из угла вызов чудом уцелевшего визифона.
– Не вздумай отвечать! – крикнул из спальни Мюррей.
Люк и Людмила как заворожённые смотрели на пустой экран. Наконец Сорокина произнесла тихо:
– Это не городской номер, это из посёлка.
Вызывал Сорокин. Щека его нервно подёргивалась, губы то и дело болезненно кривились. Он удивлённо впился взглядом в лицо бывшей жены.
– Ты уже там? Как тебе удалось попасть в город? Нас блокировали в шлюзе, не пробиться. Их слишком много. – Не дождавшись ответа, он облизнул губы, спросил: – С Ириной что?
Людмила закрыла глаза, прошептала едва слышно:
– Ира умерла. Я не успела.
Лицо Сорокина исказила судорога.
– Кто?! Понятно, откуда ты можешь знать… Ладно, разберёмся. Я не могу дальше разговаривать, здесь настоящий бой идёт. Быстрее уходите оттуда, пока до вас не добрались!
Из спальни выглянул Мюррей, забросил подальше в угол полотенце, которым вытирал руки. Но на закатанных рукавах рубахи следы крови остались.
– Он прав, нужно уходить отсюда. Сейчас мы ничего не сделаем, сила на их стороне.
– Да, – покорно согласилась Людмила. – Иру не оставляйте, пожалуйста.
– Мы заберём девочку. – Мюррей оценивающе смерил взглядом Уайтакера. Качнул головой с сомнением: – Я её понесу. Люк, с бластером управишься, если что?
– Да, меня учили.
– Хорошо.
Пол отступил в спальню и спустя минуту вышел с завёрнутым в махровую простыню телом на плече. Скомандовал:
– Пошли! Ты – первый, потом Людмила, я замыкаю.
Люк осторожно открыл входную дверь, осмотрел пустынную площадку внизу, неторопливо ползущую жёлтую транспорт-ленту, зелень сквера за ней. Было по-прежнему пусто и тихо. Он сделала шаг на лестницу, ещё один, оглянулся на идущую следом Сорокину… и краем глаза заметил блеснувшие из-за деревьев вспышки выстрелов.
– Назад! – заорал Мюррей. – Назад, быстро!
Люк рванул вверх раньше, чем услышал крик, раньше, чем понял, что происходит. Оттолкнул внутрь квартиры Людмилу, заслонил собой. И лишь после этого опомнился, вскинул бластер, резанул длинным лучом по скверу. Жгучая боль ударила вниз живота.
– Назад!
Чья-то сильная рука схватила за шиворот, втащила внутрь квартиры, дверь захлопнулась.
– Целы? – Мюррей окинул взглядом друзей. Остановился на бледнеющем лице Люка, помрачнел. – Куда?
– Живот. Немного задело.
У него отобрали бластер, заставили лечь на пол. Пол осторожно оттянул вниз прожжённые брюки. На светлой коже багровел рубец сантиметров шесть длинной, наискосок, от бедра к середине живота. На конце его сквозь запёкшуюся корку пробивались сгустки крови. Мюррей быстро обернулся к Сорокиной.
– У тебя здесь есть какие-то лекарства?
– Да.
Очнувшаяся от ступора Людмила метнулась в кабинет, принесла стакан зеленоватой жидкости и аптечку. Стакан сунула в руки Люка, скомандовала – «Выпей!» – а сама, упав на колени, осторожно приложила к ране пластырь.
От кисловатого, щиплющего в носу напитка по телу прокатилась мягкая ласковая волна, гася полыхающий во внутренностях пожар.
– Как себя чувствуешь? – Людмила встревожено взглянула на него.
Люк постарался улыбнуться.
– Ничего… нормально! Уже почти не болит.
– Идти сможешь?
– Да.
Мюррей скрипнул зубами, отвернулся. Сорокина закричала на него почему-то зло:
– Это просто ожог, понял?! Через две недели и следов не останется!
Пол нехотя кивнул, встал.
– Как выбираться будем? – спросил. Посмотрел на противоположную от двери стену. – Что там находится?
Сорокина пожала плечами.
– Не знаю.
– Такие же жилые ярусы. Только выходят на другую улицу, – подсказал Люк.
Боль прошла, лишь что-то пульсировало горячими толчками внутри. Он попыталась сесть. Боль не вернулась, но пульсация стала ощутимей.
– Мы оттуда выйдем к тоннелю? – продолжал расспрашивать Мюррей.
– Конечно.
– Хорошо. – Пол шагнула вглубь квартиры, оглянулась на Сорокину, предупредил: – Людмила, унести девочку не получится, самим бы уйти. Прости.
– Я понимаю.
Сорокина поднялась с колен, помогла встать Люку. А Мюррей уже работал со стеной детской, переключив бластер в режим резака. Комната наполнилась дымом и вонью от сожжённого пластика, кондиционер не справлялся. Потом за стеной испуганно завизжали, Пол что есть силы ударил ногой в центр очерченного светящейся полосой круга, крышка импровизированного люка, звякнув, отлетела, открывая доступ в соседскую квартиру.
– Осторожнее, горячо! – предупредил Мюррей и первым протиснулся в отверстие.
Здесь было пусто – соседи сбежали, оставив дверь распахнутой. И снаружи засады не оказалось – с этой стороны их не ждали. Они быстро спустились вниз и побежали туда, где в незаметных боковых проулках скрывался вход в технический туннель.
Бежать оказалось неожиданно тяжело. Через два десятка шагов ноги Люка сделались ватными. Он не мог понять, почему – ему ведь не больно! Увидев, что он начал спотыкаться, Людмила замедлила бег, спросила озабоченно:
– Болит что-нибудь?
– Нет, всё в порядке. Ноги слушаться не хотят. Должно быть, от обезболивающего.
– Да, наверное.
Мюррей вновь болезненно сморщился от этих слов. А Сорокина, заметив гримасу генетика, затараторила, спеша успокоить:
– Рана пустяковая, кожу обожгло. Ну, чуть-чуть мышцы. За две недели будешь как новенький!
– Помоги ему идти, – буркнул Пол. – Нужно спешить, пока дыру в стене не нашли.
Идти, опираясь на родное плечо Люды, было легче. В начале. Но в скользком тёмном туннеле они свалились в вонючую жижу. И большую часть пути до выхода из купола проделали на четвереньках.
Прохладный свежий воздух хлынул в лёгкие, заставив закашляться. Ноги уже не слушались совсем. И руки.
– Постой… минуту…
Людмила помогла прилечь в удобной ложбинке между каменными плитами. Брезгливо стряхнула налипшие комья грязи с одежды, присела рядом.
– Что у тебя болит?
– Горячо очень. В животе, внизу.
– Но это же был только ожог… – Сорокина тряхнула головой, попросила: – Держись, пожалуйста! Ещё немного, и мы будем дома. Я сделаю тебе новое тело, замечательное, вот увидишь!
– Да… – Люк попытался улыбнуться. Страшно не было. Он погружался в заполненную сладким, тягучим сиропом бездну. «Медовки» – выскочило откуда-то из дальнего уголка памяти слово. Что оно означало, Люк вспомнить уже не успевал. Из последних сил шевельнул пальцами, стараясь дотянуться до ладони подруги. Прошептал немеющими губами: – Люда, я люблю тебя…
– Я знаю, хороший мой!
– Больше всех… больше жизни…
Сироп растворял его, превращал во что-то бесформенное, мягкое, тягучее. Медовки… Люк закрыл глаза.
Весь кошмар этого мира свалился на Людмилу в один день. Утром её вырвали из постели, из любовной неги и швырнули в ужас, кровь, грязь. Но тогда она ещё держалась, ещё сломя голову неслась спасать… Не успела.
Когда увидела искромсанное тело Иришки, решила – всё. Самое страшное, о чём и помыслить боялась, случилось с ней. И надо не сломаться, выдержать, выкарабкаться… но это было лишь начало кошмара!
Когда ранили Люка, она заставила себя поверить, что это поверхностный ожог. Не хотела понимать, что луч бластера не задел по касательной, а вспорол живот, разрезал подвздошную артерию, и время пошло на минуты. И было этих минут слишком мало, чтобы успеть.
– Люк, нет! Слышишь меня?! Ты должен, обязан держаться! – истошно трясла она за плечи провалившегося в забытьё Уайтакера.
– Людмила, быстрее! – поторопил её Мюррей, уже добравшийся до машины. – Нужно взлетать, пока не поздно! Тебе помочь донести его?
– Да, помоги.
– Сейчас!
Пол рванул дверь пассажирского салона… кабина флайера расцвела грохочущим огненным цветком. Взрывная волна толкнула Людмилу на камни, на миг в глазах потемнело, забегали хороводом искры. Когда она вновь смогла видеть, флайер лежал на боку, беспомощно задрав лапы-опоры, и густой ядовитый дым валил из развороченной кабины. Мюррей исчез. Только страшные клочья, в которых не хотелось узнавать части человеческого тела, и тёмные, поблёскивающие в лучах солнца потёки на камнях.
Она заскулила. От тоски, от холодящей тело и душу беспомощности. Будто хватаясь за последнюю соломинку, начала вызывать Петра. Сорокин откликнулся минуты через три:
– Люда, ты где?!
– Терраса ниже купола, выход технического туннеля. Петя, помоги! Вытащи меня отсюда! Они наш флайер взорвали!
– Понял. Нас в шлюзе сильно прижали, вдвоём с Альментьевым остались. Попытаюсь вырваться. Держись!
«Держись». Чем держаться? Людмила оглянулась на решётчатые ворота. Что она сможет сделать, если появятся эти? Разве что зубами рвать… Да, она готова их рвать зубами, но вряд ли получится.
Красно-сине-белый флайер выскочил откуда-то сверху. Опустился, кое-как пристроив опоры между изломанными каменными плитами. Сорокин выпрыгнул из кабины, распахнул дверцу пассажирского отсека. Окинул взглядом Людмилу и Уайтакера.
– А третий ваш где? – и сам заметил кровавые клочья у взорванной машины. – Понятно.
Вдвоём они осторожно подняли парня, уложили на сиденье. Как ни странно, их не преследовали. Должно быть, были уверенны, что никуда беглецы не денутся. Днём раньше, днём позже – новая власть подомнёт под себя всех, живущих на Альбионе. Сорокин вёл машину на предельной скорости, не жалел двигатель. Едва внизу показался посёлок, пошёл на снижение. Но Людмила запротестовала:
– В институт!
– Но там же нет ничего. А у нас отличное реанимационное обо…
– Я говорю – в институт!
Сорокин оглянулся удивлённо.
– Как хочешь.
Ещё несколько минут полёта, и они сели на площадку возле прозрачных дверей купола. Ивон ждала их в холле, выбежала навстречу, бледная и осунувшаяся, как никогда. Но Людмила не замечала её состояния, не видела и не слышала ничего вокруг.
– Ивон, спаси его, пожалуйста! Он полтора часа без сознания!
Бигли попыталась нащупать пульс. Отрицательно качнула головой.
– Люда, он уме…
– Нет!! – заорала Людмила, отметая безжалостную правду. – Слышишь?! Нет! Мы вытащим его! Слышишь?!
Сорокин помог им отнести парня на второй ярус, в амбулаторию. Потоптался в дверях, подождал, пока Ивон стащила с Уайтакера комбинезон и закатила кушетку-лоток в раструб диагноста, затем молча ретировался. Людмила его ухода не заметила.
Несколько минут Бигли перебирала режимы диагностики, наращивая чувствительность датчиков. Людмила стояла рядом, напряжённо следила за бегущими по экрану столбиками биопараметрии, твердила как заклинание: «Пожалуйста… Ну пожалуйста…»
Заклинания не подействовали.
– Слишком поздно. – Бигли убрала руки с пульта.
– Нет, Ивон, нет! Попытайся ещё раз, я прошу тебя!
– Я ничего не могу сделать, я не бог. Мозг мёртв, ты сама знаешь, что это необратимо. – Неожиданно она упала лицом на пульт и зарыдала: – Люк умер, Пол умер… Почему мы не успели, Люда, почему?!
Сорокина стояла, покачиваясь взад-вперёд, и сама не замечала этого. Внутри было гулко и пусто, как будто большую часть её души вынули. Собственно, так оно и было.
– Я не верю, – ни к кому не обращаясь, она качнула головой. – Нужно попытаться. Вдруг…
Подошла к диагносту, выкатила лоток. Закусив губу, перетащила тело на стоящую рядом каталку.
– Это бесполезно, Люда! – крикнула ей в спину Бигли.
– Я должна попробовать.
В коридоре, ведущем к кабинету информ-моделирования, она столкнулась с пьяно пошатывающейся Холанд. Та прижалась к стене, пропуская тележку. Прошептала:
– Уайтакер успел смыться. Счастливчик.
– Заткнись! – зло рявкнула на неё Людмила.
Холанд вздрогнула как от пощёчины, но осталась стоять на месте. Дождалась, пока Сорокина вернётся из экспериментального бокса, шагнула следом в дверь кабинета моделирования, стала в углу. Людмила покосилась на неё и тут же забыла о присутствии эзотерика. Уселась в кресло, открыла пенал. Пальцы мелко дрожали. Впервые она испугалась, что выронит шунт или не сумеет попасть в отверстие порта. Но серое жало скользнуло внутрь черепа легко и привычно, возвестило о подключении роем сиреневых мушек перед глазами и кисло-сладким привкусом на языке.
В соседнем зале на постаменте лежала мёртвая, остывающая плоть. Люка там не было. Может быть, он остался на залитой кровью площадке перед куполом? Или вылетел из бешено несущегося флайера? И бесследно исчез, растворился в ноосфере планеты. Люка Уайтакера больше не существовало. Как не существовало больше Иришки. Людмила Сорокина осталась один на один с окружающим миром. И этот мир готовился её уничтожить… Если она не уничтожит его первой!
– Люда, перестань. Для Уайтакера так будет лучше, – чужой голос коснулся периферии сознания. Желтовато-зелёная пелена тоски лопнула, разорвалась, уступая место алой ярости.
Людмила обернулась, уставилась на Холанд.
– Для Люка лучше? А для меня?! Разве ты знаешь, что он для меня означа…
Прикусила язык, увидев, как в трезвеющих глазах Холанд проступают понимание и ужас. Знает. Теперь знает. Эта чёртова ясновидящая непонятным образом прочла её мысли, раскрыла тайну, так тщательно скрываемую. И вмиг превратилась во врага, как те, снаружи институтского купола.
Она облизнула прокушенные до крови губы. Отвернулась. Что ж, пусть будет так. На одного врага больше, на одного меньше – уже не важно.
– Что ты собираешься делать?! – подалась к ней Холанд.
Зачем спрашивает? И сама знает. Не оборачиваясь, Людмила процедила:
– Я дам людям оружие против тварей.
– Ты хочешь добавить в матрицу взлом ментозащиты?!
Вопрос был риторическим, Людмила на него не ответила. Откинулась на спинку кресла, опустила веки. Вызвала из хранилища модель.
– Люда, это – нельзя! Ты не сделаешь этого! Скажи, что не сделаешь! Ты всех погубишь! Всех! Весь мир!
– Нельзя? – Сорокина зло скривила губы. – Можно! Существует единственный способ научить людей любить друг друга – заставить! Тех, кто достоин. Остальных уничтожить. Столько времени потеряли из-за собственной нерешительности. Сопли жевали о разной там морали – можно-нельзя, плохо-хорошо… Хватит! Теперь я решать буду. Я, одна!
Рядом зашуршало, затем хрястнуло громко. Людмила приоткрыла глаза. Холанд остервенело колотила своим маленьким кулачком по сенсорам пульта:
– Я не позволю тебе этого сделать!
Сорокина презрительно усмехнулась, вновь опустила веки.
– Не старайся, пульт отключён. Иди лучше проспись. Ты много пьёшь в последнее время. А впрочем, пей, если хочешь, переходу это не помешает. На тебе я потренируюсь. Очень скоро.
Холанд беспомощно всхлипнула, затихла. Ушла? Проверять Людмила не стала, сейчас ей нужна была вся активность мозга. Она спешила…
– А-а-а!!!
Боль сиреневым пламенем полыхнула в глаза, скулы свело от оскомины. Вирт-реальность перевернулась, наотмашь ударила по лицу. Захлёбываясь кровью, Людмила вынырнула на поверхность… Она лежала, ткнувшись лицом в пульт, а Холанд стояла над ней, пыталась выдрать нейрошунт из затылка.
– Прекрати… прекрати…
Непослушными пальцами Сорокина попыталась перехватить чужие руки. Обмотка кабеля была слишком прочна для слабых женских пальцев, но человеческая плоть поддавалась. Ещё немного, и мозг не выдержит разбалансировки, взорвётся. Внешний мир добрался-таки до неё.
В затылке резко щёлкнуло, опять полыхнуло лиловое пламя. Погасло. Мир виртуальный исчез, а реальный вернул чёткие очертания. Предохранитель шунтпорта сработал. Не ожидавшая рывка Холанд полетела на пол, выронила из рук кабель.
– Ах ты сука! – Сорокина попыталась встать, но ноги не держали. Она вывалилась из кресла на четвереньки. Кровь хлестала из носу ручьём, заливала лицо, подбородок, стекала по шее за ворот комбинезона, алой завесой застилала глаза. Кровь и ярость. – Дрянь! Тварь! Убью!
Она дёрнула к себе лежащую под пультом сумку, вывернула на пол монтажный инструмент. Выхватила из груды тяжёлый резак и с размаху саданула тоже стоящую на четвереньках Клер в голову.
Холанд успела отпрянуть. Но она её всё равно достала, хоть и по касательной, в плечо. И ещё достанет!
Холанд взвизгнула от боли, вскочила, бросилась к двери. Споткнулась, едва успела схватиться за второе кресло, чтобы не упасть. Сорокина поднялась не спеша, осторожно. Бережно, как мать родное дитя, уложила в пенал нейрошунт. Развернулась к противнице, сообщила угрюмо:
– Убью.
И включила резак.
Плазменный резак – не бластер. Но на дистанции в полметра это оружие не менее эффективно. Клер пискнула, как попавший в ловушку мышонок, бросилась вон из комнаты.
– Стой, сука! Всё равно не уйдёшь.
Людмила выскочила в коридор. Боль в голове унялась, и кровь из носу почти не шла. Только алая пелена по-прежнему застила глаза. Но фигурку в бежевом комбинезоне она видела отлично. Враг, пытавшийся её убить. Олицетворение мира, который она должна – обязана! – уничтожить.
Холанд пыталась улизнуть, петляла по коридорам. Бежала, спотыкалась, падала, вновь вскакивала, хватаясь за стены и то и дело оглядываясь на гудящее пламя резака. А Сорокина методично загоняла её в тупик.
Погоня закончилась на лестнице, ведущей в нижний холл. Клер оглянулась в очередной раз и… оступилась, кубарем покатилась вниз. Людмила подошла к неподвижной, уткнувшейся лицом в толстый зелёный ковёр женщине. На миг показалось, что та сломала себе шею, лишила её удовольствия поквитаться. Но нет – жилка на шее заметно вздрагивала.
Она хищно улыбнулась.
– Вот я тебя и достала. Я же сказала, что убью, значит, убью. Я всегда выполняю обещания.
Неторопливо подняла резак… и замерла. Алая пелена исчезла, будто выключили. Вокруг всё изменилось. Людмила удивлённо огляделось. Холл, лестница, стены института – всё оставалось на месте, но краски вдруг утратили яркость. И звуки сделались глуше. И запахи. Она слизнула кровь с губ. Вкус тоже почти не ощущался.
Она посмотрела на брызжущий искрами факел резака. Выключила. Что здесь происходит? Зачем она собиралась убить Холанд? Она прекрасно помнила свои поступки, мысли, чувства, но объяснить их не могла. Ярость, тоска, отчаяние – почему? Да, она потеряла сегодня Ирину. Но она ведь не может это исправить! И Люка вернуть невозможно. Они остались в прошлом, а ей нужно думать о будущем. Ей нужно спасти мир, правильный, тщательно продуманный и протестированный – живущий в её сознании. Спасти и сделать его реальным.
Она наклонилась, перевернула Холанд, подхватила под мышки и поволокла к входным дверям.
Между холлом и внешним миром был небольшой шлюз, два на три метра, с решёткой пылегазоуловителя в полу. Здесь Людмила и оставила неудавшуюся беглянку, усадила, прислонила к стене. Выпрямилась, промокнула сочащуюся из носа кровь.
– Отдохни, Клер. Надеюсь, ты достаточно живучая, за ночь не околеешь. А утром ты мне понадобишься.
Клер с трудом разлепила веки. Голова трещала, словно внутри раскачивался маятник, ритмично ударяя то в висок, то в затылок. Левое плечо ныло, саднили колени и локти. Болело всё тело, каждая мышца, каждая косточка. Так скверно ей ещё никогда не было. Как будто злые гиганты порезвились, буцая её, точно мячик. Но хуже всего – голова. Клер осторожно приподняла правую руку, коснулась виска. Ойкнула от полыхнувшей боли. Под пальцами жарко пульсировала шишка. Она вспомнила, как грохнулась об ступеньки, пытаясь убежать от сбесившейся Сорокиной. Сразу же всплыло в памяти и перекошенное злобой лицо той и белое пламя резака. Но ожогов она не чувствовала. Что заставило информ-аналитика пощадить беспомощную жертву?
Она попробовала шевельнуть левой рукой и, не утерпев, пискнула от острой боли, пронзившей грудь. Нет, шишка на голове – это мелочь. Сломанная ключица – посерьёзней. Надо быстрей попасть в амбулаторию. И найти Ивон.
Тихо повизгивая, держась за стену, она поднялась на ноги, дотянулась до сенсоров замка, набрала заученную комбинацию. Бесполезно, входная дверь оставалась неподвижной. Судя по тому, что глазок индикатора не вспыхивал в ответ на её манипуляции, вводимый код даже не анализировался, – дверь заблокировали изнутри. Клер попробовала включить интерком. Разумеется, с тем же успехом. Личный коммуникатор или слетел при падении, или Сорокина забрала. Сколько же времени прошло?
Холанд оглянулась. За прозрачной внешней стеной клубился густой утренний туман. Где-то там доживали последние часы десятки тысяч людей, ещё не знающих, что с их миром покончено. Понятно, почему Сорокина передумала убивать настигнутую жертву. Ей нужны доноры.
Клер поёжилась. Ну нет! Она не собирается сидеть и ждать, пока с неё начнут «осчастливливание» человечества. Оставалась ли надежда предотвратить катастрофу? Какова вероятность, что она успеет предупредить кого-нибудь, и чёртов институт взорвут к такой-то матери со всей начинкой? Одна сотая? Нет. Одна тысячная? Едва ли. Одна миллионная? А вдруг…
Клер оттолкнулась от стены, шагнула к наружной двери. Замок услужливо подмигнул зелёным глазком, сработал, выпуская её из купола. И тут же тело погрузилось в тёплую влажную вату.
Серая мгла гасила звуки, скрывала всё, что было далее десяти метров. Холанд сбежала с невысокой террасы на площадку. До посёлка четырнадцать километров. Флайера нет, значит, пешком. Ничего, ноги при падении она не покалечила, добежит. Главное – время. Если Сорокина начала переход, то как давно? Остаётся надеяться, что хоть какие-то повреждения её шунтпорт получил.
Купол института растворился в тумане раньше, чем Клер достигла края площадки. Под подошвами заскрипел спрессованный грязно-жёлтый песок. Этот скрип, да тихий плеск невидимого в тумане озера, обступавшего клочок суши со всех сторон, и больше ничего. Она с безотчётным ужасом подумала, что заблудилась и никогда не найдёт узкой полоски, ведущей к посёлку. Но песок под ногами скрипел и скрипел, вода плескалась уже по обе стороны. Потом слева вынырнул из тумана берег. Холанд взяла правее, и вода снова оказалась на её пути. Интуиция не подвела – она была на косе.
Клер попробовала бежать быстрее. Нормально, только левую руку надо придерживать, чтобы не сильно дёргалась. И забыть о маятнике в голове. Боль – это хорошо. Боль помогает не думать. Какое-то время она пыталась считать шаги, затем перестала. Все силы требовалось концентрировать на движении. И всё внимание. Один раз она уже полетела с лестницы, не хватало в озеро бултыхнуться.
Новый день постепенно вступал в свои права. Туман, прежде похожий на молоко, нехотя начал редеть. Теперь был виден не только клочок песка под ногами, но и неподвижно-свинцовая гладь воды по обе стороны. Однако бежать стало тяжелее, Клер запыхалась. Давно ей не приходилось так много двигаться.
Справа вдалеке что-то громко всплеснуло. Очень громко. Следовательно, очень большое. Она настороженно оглянулась. Нет, в тумане не рассмотреть. Да и не нужно! Пока она на берегу, никакая озёрная тварь до неё не доберётся.
Второй раз всплеснуло ближе, но она больше не оглядывалась. Кто-то невидимый плыл вдоль берега, то и дело выныривая на поверхность. Охотился. Как ему удавалось следить за жертвой в таком тумане? Тепловая чувствительность? Слух? Обоняние? Не важно. Клер поняла главное – охотились на неё.
От быстрого бега в груди начало колоть, воздуха не хватало. Голова болела до тошноты, до чёрных пятен перед глазами. Болела так, что о сломанной ключице не вспоминалось. А до посёлка было ещё далеко.
Полоска суши впереди истончилась, превратилась в сырую отмель полуметровой ширины. Холанд остановилась, шумно хватая воздух открытым ртом, словно выброшенная на берег рыба. Как преодолеть неожиданное препятствие? А что, если коса вообще уходит под воду? Она прислушалась. Всплесков за спиной слышно не было. Отстал? Или затаился, ждёт, что предпримет добыча?
Выбора не было, следовало идти дальше. Клер сделала шаг, второй. Постаралась заставить себя вновь перейти на бег. Опасный участок хотелось преодолеть, как можно быстрей. Слава богу, полоска песка начинала расширяться…
Огромная туша с шумом вынырнула впереди, – у самого берега, метрах в трёх. От неожиданности Клер рванулась назад, зацепилась пяткой и поняла, что падает, потеряв равновесие. Удар пришёлся на повреждённое плечо. Заорав от боли, она инстинктивно перекатилась на бок, прямиком в воду. Дно уходило вниз круто, она окунулась с головой. Вынырнула, отплёвывая солоноватую воду, рванулась к берегу, уцепилась пальцами за песок …
От удара снизу тело подбросило, перевернуло на спину. Она опять ударилась сломанной ключицей, но боли не заметила. Прямо перед ней из воды поднималась громадная голова с распахнутой метровой пастью. Тварь была так близко, что Клер могла рассмотреть её всю, до мельчайших подробностей. Зеленовато-синяя, тугая, лоснящаяся кожа. По бокам – щели то ли жабр, то ли чего-то, заменяющего глаза. Похожие на пальцы плавники упирались в песок, поддерживая сильное, но маловатое для такой головы тело. А главное – пасть. Три ряда мелких острых зубов в обрамлении толстых белёсых губ. И два пучка длинных розовых щупальцев, тянущихся откуда-то из глубины пасти. Раз! – щупальца обвили её ступни, с неожиданной силой дёрнули…
– Нет! – завизжала Клер, цепляясь за песок. Она узнала эту пасть из своих давнишних кошмаров. Последний из её снов-видений сбывался.
Огромная челюсть ухнула вниз. Пасть захлопнулась с глухим стуком, чавканьем и хрустом. По ногам полоснуло огнём, дикой болью. Клер закашлялась, захлебнулась криком.
Пасть снова раскрылась. Кровь расплывалась грязно-бурым пятном вокруг ровно обрезанных культей. Пучки щупальцев выпрыгнули наружу, ухватили за остатки штанин. Захлёбываясь кашлем и слезами, Холанд попыталась увернуться, выкарабкаться на берег. Извиваясь, оттолкнула рукой наваливающуюся пасть – пальцы лишь скользнули по лоснящейся слизью огромной губе. Челюсть захлопнулась.
Второй удар пришёлся в низ живота. С гулким звоном вспыхнуло солнце. Охнув, Клер откинулась на спину. Она ещё чувствовала дикую боль, видела, как распахивается пасть, и щупальца затягивают её окровавленный, искромсанный торс. Как ей хотелось, чтобы это была всё-таки смерть! Но противиться судьбе бесполезно. Так или иначе, сейчас Клер Холанд исчезнет, перестанет существовать, оставив этот мир во власти его страшной судьбы.
Последнее ощущение – крошащиеся под рядами зубов рёбра, лопающееся от невыносимой боли сердце. Как пасть головача открывается в очередной – последний! – раз, как языкощупальца скользят по лицу, она уже не видела.
Ивон не спала, лежала, свернувшись калачиком на диване лицом к стене, когда дверь комнаты приоткрылась, и белая фигура скользнула внутрь. Гостья подошла, бесшумно касаясь босыми ступнями пола, осторожно тронула её за плечо. Ивон обернулась. Какое-то время всматривалась в лицо визитёрши. Спросила полуутвердительно:
– Люда? Люсор, это ты?
Гостья кивнула. Протянула руку, аккуратно крепя присоску комма на её висок.
– Я пришла за тобой.
Ивон молчала, разглядывая слепленную из тумана фигуру. Странно, переход изменил Люсор гораздо меньше, чем Моджаль или Найгиль. Цвет ледяной статуи оказался ей к лицу.
Ивон отрицательно качнула головой.
– Нет.
– Нет? – с недоумением переспросила гостья. – Ты не хочешь получить бессмертие? Не хочешь жить в новом мире, о котором мы мечтали?
– Не хочу. Зачем мне бессмертие, если Пола там не будет?
– Я понимаю твоё горе. – Голос Люсор был полон сочувствия. – Я тоже потеряла Люка и Иришу. Но теперь эта беда поправима. После перехода ты будешь любить меня так, как любила Пола, а боль утраты я сотру. Ты будешь счастлива!
– Спасибо, ты очень заботливая. – Ивон горько усмехнулась. – Но мне не нужны искусственные любовь и счастье. Лучше я уйду вслед за Полом.
Люсор поджала губы.
– Мне вовсе необязательно просить твоего согласия. Могу сама сделать то, что считаю необходимым. Но я уважаю тебя, потому и пришла. Ты мне нужна, Ивон. Мне необходимо проверить, как пройдёт перенос новой матрицы.
– Поищи другой объект для экспериментов. Возможно, Клер согласится.
– Холанд сбежала из института.
– Тогда попробуй с Габи. Он в любом случае ни отказаться, ни сбежать не сможет.
– Отработанный материал. Неужели вы все поверили, что я рискну собственным мозгом, пытаясь вынести вирт-модель из города? Это Чапель был «флешкой». К сожалению, одноразовой.
– Ты превратила Габи в нужный тебе инструмент?! Ты могла такое сделать? – Бигли испугано приподнялась на кушетке. Добавила, поражённая внезапной догадкой: – И Люк?!
– Да. Не смотри на меня так. За эксперимент над Уайтакером мы голосовали коллегиально. Я только соединила его астральное тело со своим, чтобы не тратить энергию на поддержание собственных эмоций. Ему от этого хуже не стало. В конце концов, мы все пользуемся теми, кто нас любит.
Бигли смотрела на неё уже не со страхом – с ужасом.
– Что ты наделала, Люда? Без Уайтакера ты не сможешь жить с ущербным астралом. Ты вообще не сможешь существовать! Ты понимаешь, что твоя личность разваливается?
– Меня зовут Люсор! И жить я смогу. Ещё как смогу! Моя личность не развалится. Все, кому я подарю бессмертие, будут любить меня так, как любил Люк. Будут частью меня и моего мира! И ты первая, Ивон. Вернее, Ивибиль.
Бигли попыталась вскочить, но не успела.