Глава десятая

Три дня я так и простояла на носу. На островах мы больше не ночевали. Гребцы работали по очереди и спали прямо на палубе. Дедал чинил поручень, потом тоже садился на весла. Предлагая мне пищу, вино и постель, он был неизменно учтив, но потом сразу уходил. А чего я хотела? После того как, подобно собственному отцу, обрушила на Дедала свой гнев. Снова я все испортила.

На седьмой день, в самый его разгар, мы достигли Крита. Солнце исторгало из воды полотнища света, и парус ослепительно сиял. Вокруг нас, в заливе, теснились корабли: микенские баржи, финикийские торговые суда, египетские галеры, а еще хетты, эфиопы, гесперийцы. Все купцы, попадавшие в здешние воды, хотели торговать с богатым Кноссом, и Минос это знал. Гостей приветствовали просторные и безопасные пристани и сборщики платы за право этими пристанями воспользоваться. Постоялые дворы и публичные дома тоже принадлежали Миносу, золото и драгоценные камни текли к нему широкой рекой.

Капитан повел наше судно прямиком к первой пристани, принимавшей царские корабли. И я оказалась средь портового шума и суеты: люди вокруг бегали, кричали, грузили на борт ящики. Полидамант сказал что-то начальнику порта и повернулся к нам:

– Ты отправишься немедля. Вместе с мастером.

Делал сделал мне знак идти первой. Мы последовали за Полидамантом к выходу из порта. Перед нами колыхалась в знойном мареве грандиозная известняковая лестница. Мимо спешили люди – слуги и аристократы тоже – с темными от солнца оголенными плечами. А наверху, на холме, блистал дворец царя великого Кносса, похожий на улей. Мы взбирались к нему. Позади меня тяжело дышал Дедал, впереди – Полидамант. За долгие годы ступени стерлись, сгладились бесчисленным множеством спешащих ног.

Наконец мы достигли верха и переступили порог дворца. Слепящий свет померк. Прохладный сумрак омыл мое тело. Дедал и Полидамант замешкались, моргая. А моим бессмертным глазам привыкать к темноте не требовалось. Я увидела сразу, как прекрасен дворец – красивее даже, чем в прошлый раз. Он и вправду походил на улей: из каждого зала ты попадал в богато украшенные покои, а из них – в следующий зал. Через прорубленные в стенах окна лился густой солнечный свет и золотыми квадратами ложился на пол. Со всех сторон передо мной разворачивались замысловатые фрески: дельфины и смеющиеся женщины, мальчики, собирающие цветы, широкогрудые быки, вскидывающие рога. Снаружи, в облицованных изразцами павильонах, струились серебристые фонтаны, среди красных колонн сновали слуги. Над каждым дверным проемом висел лабрис – обоюдоострый топор, символ Миноса. Я вспомнила, как Минос в день свадьбы подарил Пасифае ожерелье с подвеской в виде лабриса. Сестра взяла его двумя пальцами, будто червя, а во время церемонии на шее у нее были только собственные камни – оникс и янтарь.

Извилистыми коридорами Полидамант привел нас на половину царицы. Здесь было еще роскошнее, стены обильно расписаны охрой и медной синью, но окна закрыты. Вместо них горели золотые факелы да трепещущие жаровни. Искусно спрятанные световые люки пропускали свет, но небо в них не проглядывало – вероятно, Дедал поработал. Пасифая не любила любопытного отцовского взгляда.

Полидамант остановился перед дверью, украшенной резными цветами и волнами.

– Царица там, – сказал он и постучал.

Мы стояли в недвижном сумраке. За массивной деревянной дверью ничего не было слышно, зато я услышала рядом прерывистое дыхание Дедала. Он тихо заговорил:

– Госпожа, я обидел тебя и сожалею об этом. Но еще больше сожалею о том, что ты увидишь в этой комнате. Хотел бы я…

Дверь отворилась. Перед нами стояла запыхавшаяся служанка с заколотыми на макушке, по критской моде, волосами.

– Царица рожает, – начала она, но в ее слова врезался голос сестры:

– Это они?

В центре комнаты на пурпурном ложе распростерлась Пасифая. Кожа ее блестела от пота, живот раздулся до пугающих размеров, выпирал из ее стройного тела как опухоль. Я и забыла уже, какая она яркая, какая красивая. Даже страдая от боли, Пасифая главенствовала в комнате, оттягивала на себя весь свет, высасывая его из бледного как гриб окружающего мира. Она всегда больше других походила на отца.

Я вошла в комнату:

– Двенадцать человек погибли. Двенадцать – ради забавы и твоего тщеславия.

Она ухмыльнулась, приподнимаясь мне навстречу.

– Предоставить Сцилле шанс поквитаться с тобой было только справедливо, не находишь? Дай угадаю: ты попробовала сделать ее прежней. – Увидев мое лицо, Пасифая расхохоталась. – О! Ты попробуешь, я знала! Создала чудовище и только и делаешь, что раскаиваешься. Ах, несчастные смертные, я подвергла их опасности!

Пасифая, по-прежнему проворная и убийственная, как ртуть. Мне даже полегчало.

– Это ты подвергла их опасности, – возразила я.

– Зато ты не смогла их спасти. Скажи, ты плакала, когда они гибли у тебя на глазах?

Я заставила себя говорить ровно:

– Ошибаешься. Никто не умирал у меня на глазах. Двенадцать погибли по пути туда.

Она даже не запнулась.

– Не важно. На каждом проходящем корабле погибнут новые. Как думаешь, сколько наберется за год? – спросила она, задумчиво постукивая пальцем по подбородку. – Сто? Тысяча?

Пасифая обнажила звериные зубки – думала, я стушуюсь, как наяды из Океанова дворца. Но нанести мне такой раны, которой я сама себе уже не нанесла бы, сестра не могла.

– Будешь продолжать в этом духе – помощи моей не дождешься, Пасифая.

– Твоей помощи! Да перестань. Это я вызволила тебя с твоего песчаного плевка под названием остров. Слышала, ты спишь вместе со львами да свиньями. Но это уже лучше, чем прежде, правда? По сравнению с кальмаром Главком.

– Если я не нужна тебе, с радостью вернусь на свой песчаный плевок.

– Ну же, сестрица, не будь такой злюкой, я просто пошутила. Погляди, как ты выросла, – проскользнула мимо Сциллы! Я правильно сделала, что позвала тебя, а не этого хвастуна Ээта. И хватит стоять с такой миной. Я уже выделила золото семьям погибших.

– Золото не вернет жизнь.

– Ты не царица, сразу видно. Поверь, большинство семей предпочтут золото. Так, есть еще что-то…

Но Пасифая не договорила. Охнула и впилась ногтями в руку служанки, стоявшей рядом с ней на коленях. Я этой девушки и не заметила, а теперь видела, что рука у нее побагровела и измазана в крови.

– Вон! – велела я ей. – Все вон. Нечего вам тут делать.

Увидев, как быстро выбежала прислуга, я внезапно почувствовала удовлетворение.

Я встала напротив сестры:

– Ну и что?

Лицо ее все еще искажено было болью.

– Сама как думаешь? Несколько дней прошло, а оно так и не продвинулось. Его нужно вырезать.

Она откинула подол, обнажив раздутую плоть. Рябь пробежала по поверхности ее живота, слева направо, потом обратно.

О деторождении я ничего почти не знала. Ни матери во время родов не помогала, ни сестрицам. Поэтому припомнила то немногое, что слышала.

– Ты пробовала тужиться, стоя на коленях?

– Само собой! – От очередной схватки Пасифая вскрикнула. – Я восьмерых родила! Вырежи из меня проклятую тварь, и всё!

Я достала из мешочка обезболивающее.

– Ты что, дура? Не надо усыплять меня, я не ребенок. Дай мне ивовой коры.

– Ива от головной боли, не для операций.

– Дай, говорю!

Я дала, и Пасифая осушила пузырек. А потом сказала:

– Дедал, возьми нож.

Я и забыла, что Дедал здесь. Он стоял у двери, не издавая ни звука.

– Пасифая, – сказала я, – не нужно извращений. Ты послала за мной, мной и обходись.

Она расхохоталась диким смехом:

– Думаешь, я доверю тебе такое? Ты нужна будешь потом. К тому же именно Дедал и должен сделать это, он знает почему. Правда ведь, мастер? Расскажешь моей сестрице сейчас или пусть будет сюрприз?

– Я сделаю это, – сказал Дедал мне. – Это моя обязанность.

Он подошел к столу, взял нож. Наточенное лезвие было тонким, как волос.

Пасифая сжала запястье Дедала.

– Но помни, – сказала она. – Помни, что я сделаю, если надумаешь промахнуться.

Дедал кротко кивнул, однако впервые на моей памяти в глазах его мелькнуло нечто похожее на ярость.

Пасифая провела ногтем по нижней части живота, оставив на нем красную линию – место разреза, и сказала:

– Здесь.

В комнате было жарко, душно. Ладони мои вспотели, стали скользкими. И как только Дедалу удавалось крепко держать в руке нож? Кончик клинка впился в живот сестры, и хлынула кровь, красно-золотая. Руки Дедала напряглись от усердия, он стиснул зубы. Время шло, бессмертная плоть поддавалась плохо, но Дедал, сосредоточенный до предела, все резал, и наконец сверкающие мускулы разнялись, и плоть под ними раздалась. Путь в утробу Пасифаи был свободен.

– Теперь ты. – Пасифая посмотрела на меня. Голос ее охрип, надорвался. – Вытаскивай.

Постель под Пасифаей промокла насквозь. Комната наполнилась зловонием застоявшейся божественной крови. Когда Дедал вонзил нож, живот Пасифаи перестал колыхаться. А теперь напрягся. Будто выжидает, подумалось мне.

Я поглядела на сестру:

– Что там?

Ее золотые волосы спутались.

– А ты как думаешь? Дитя.

Я погрузила руки в ее отверстую плоть. И ощутила пульсацию горячей крови. Понемногу я пробиралась все глубже, раздвигая мышцы и влажные внутренности. Пасифая издала сдавленный хрип.

Я ощупала скользкое нутро, и вот она наконец: мякоть руки.

Уф! Я даже не поняла, чего так испугалась. Это просто младенец.

– Держу его, – сказала я.

И, осторожно перебирая пальцами, стала продвигаться вверх, чтоб ухватиться покрепче. Думала, помню, что надо аккуратно нащупать его голову. Чтоб не свернуть ему шею, когда стану вытягивать.

Боль взорвала мои пальцы, такая ошеломляющая, что я даже вскрикнуть не смогла. В голове крутилось беспорядочное: Дедал оставил скальпель в утробе, у Пасифаи от натуги сломалась кость и вонзилась в меня. Но боль сильнее сжимала руку, жевала ее, вонзаясь все глубже.

Зубы. Это были зубы.

Вот тогда я завопила. Попыталась выдернуть руку, но челюсти держали крепко. В ужасе я рванула сильней. Края разреза разошлись, и существо выскользнуло наружу. Оно билось, как рыба на крючке, в лица нам летела слизь.

Сестра визжала. Существо якорем повисло на моей руке, я чувствовала, как рвутся суставы пальцев. Закричав снова от мучительной, раскаленной боли, я повалилась на него, пытаясь ухватить за горло. А когда ухватила, подмяла под себя, придавила к полу. Существо колотило пятками по каменным плитам и мотало головой. Наконец я хорошенько его разглядела. Широкий плоский нос влажно поблескивал, испачканный утробной жидкостью. Лицо было волосатое, массивное, голова увенчана двумя острыми рогами. И лягушачье тело младенца, брыкавшееся с неестественной силой. Черные глаза глядели на меня в упор.

Милостивые боги, кто это?

Тварь подавилась и разомкнула зубы. Я выхватила окровавленную, изувеченную руку. Лишилась двух пальцев – мизинца и безымянного – и половины среднего. Существо работало челюстями, глотало, что удалось отхватить. И крутило головой, силясь вывернуться из-под моей руки и укусить снова.

Рядом выросла тень. Дедал, бледный, забрызганный кровью.

– Я здесь.

– Нож, – попросила я.

– Что вы собираетесь делать? Не навредите ему, он должен жить!

Сестра пыталась подняться, но перерезанные мышцы не давали.

– Пуповина, – сказала я.

Плотная как хрящ, она все еще связывала существо с утробой Пасифаи. Дедал распилил ее. Я стояла на коленях – взмокли даже они. А руки превратились в кровавое месиво боли.

– А теперь одеяло, – сказала я. – Мешок.

Дедал принес толстое шерстяное покрывало, расстелил рядом на полу. Истерзанной рукой я втащила тварь на него, поместила посередине. Существо все сопротивлялось, сердито кряхтело, и дважды я чуть не выпустила его – оно, кажется, становилось сильнее с каждой секундой. Но Дедал соединил уголки, и, когда уже держал их, я выдернула руки. Существо забилось в складках одеяла, не находя точки опоры. Я взяла одеяло у Дедала, подняла над полом.

Услышала его хриплое дыхание.

– Клетка, – сказал он. – Нам нужна клетка.

– Принеси. Я его подержу.

Он убежал. Существо внутри мешка извивалось как змея. Сквозь ткань проступали его конечности, массивная голова, острия рогов.

Дедал вернулся с птичьей клеткой, в которой еще трепыхались вьюрки. Но она была прочная и достаточно большая. Я затолкала одеяло внутрь, Дедал с лязгом захлопнул дверцу. А потом набросил на нее другое покрывало, и существо скрылось с глаз.

Я посмотрела на сестру. Она лежала вся в крови, живот как скотобойня. Кровь капала на промокший уже ковер на полу. Взгляд у Пасифаи был безумный.

– Вы не навредили ему?

Я уставилась на нее:

– Ты с ума сошла? Оно мне чуть руку не откусило! Скажи, откуда взялась эта мерзость?

– Зашей меня.

– Нет. Ты скажешь мне или истечешь кровью, я пальцем не пошевелю.

– Сука, – сказала Пасифая.

Но дышала она тяжело. Боль изматывала ее. Даже у моей сестры был предел, зайти за который она не могла. Мы глядели друг на друга, глаза в глаза, желтые в желтые.

– Ну, Дедал, – проговорила она наконец, – настал твой час. Расскажи моей сестре, чей грех – это существо.

Он посмотрел на меня – лицо усталое, исполосованное кровью.

– Мой, – ответил. – Мой. Из-за меня это чудовище появилось на свет.

Из клетки послышалось чавканье. Вьюрки замолкли.

– Боги послали белоснежного быка, дабы облагодетельствовать царство Миноса. Царицу восхитило это создание, и она пожелала рассмотреть его поближе, но он убегал, стоило кому-нибудь приблизиться. Поэтому я изготовил фигуру коровы, полую, чтобы царица могла в нее сесть. Приделал ей колеса, и мы вкатили ее на берег моря, пока животное спало. Я думал, это просто чтобы… Я не…

– Ну хватит, – выплюнула Пасифая. – Конец света наступит, пока ты добормочешь до конца. Я совокуплялась со священным быком, ясно? А теперь найди нитку.

* * *

Я зашила Пасифаю. Пришли солдаты и, осмотрительно сохраняя невозмутимые лица, унесли клетку куда-то в чулан.

– Никого к нему не подпускать без моего разрешения! И дайте ему поесть! – кричала им вслед сестра.

Безмолвные служанки скатали промокший насквозь ковер и вынесли испорченную постель – с таким видом, будто каждый день этим занимались. Пожгли ладан да душистую фиалку, чтоб заглушить смрад, а потом понесли сестру в купальню.

– Боги накажут тебя, – сказала я Пасифае, зашивая ее. Но в ответ услышала лишь буйный, словно пьяный, хохот.

– Ты разве не знаешь? – сказала она. – Боги любят чудовищ.

Я вздрогнула от этих слов.

– Ты говорила с Гермесом?

– С Гермесом? Он тут при чем? Объяснения какого-то олимпийца мне не нужны, я и сама это прекрасно вижу. И все видят. – Она ухмыльнулась. – Кроме тебя, как водится.

Почувствовав, что кто-то приблизился, я очнулась. Дедал. Впервые с тех пор, как он явился на мой остров, мы остались одни. Лоб его усеян был бурыми пятнышками. А руки измазаны по локоть.

– Позволь, я перевяжу твои пальцы?

– Благодарю, не нужно. Они сами заживут.

– Госпожа… – Он замялся. – Я в долгу перед тобой до конца своих дней. Не приди ты, я оказался бы на твоем месте.

Плечи Дедала напряглись, словно изготовившись принять удар. Когда он благодарил меня в последний раз, я на него накинулась. Но теперь знала больше, чем тогда: ему тоже известно, каково это – сотворить чудовище.

– Хорошо, что не оказался. – Я кивнула на его руки, испачканные, покрытые засохшей кровью, как и все остальное. – Твои заново не отрастут.

– Это существо можно убить? – спросил Дедал вполголоса.

Я вспомнила, как вопила сестра, призывая нас быть осторожными.

– Не знаю. Пасифая, похоже, считает, что да. Но как бы там ни было, он рожден от белого быка. Может, он под защитой какого-то бога, а может, способен навлечь проклятие на любого, кто причинит ему вред. Мне надо подумать.

Он провел рукой по обритому черепу, и я увидела, как его надежда на простое решение иссякла.

– Тогда мне нужно смастерить другую клетку. Эта недолго продержится.

Он ушел. Кровь запекалась коркой на моих щеках, и руки после твари испачканы были какой-то гадостью. Голова стала тяжелой и мутной, я ослабела – слишком много потеряла крови. Можно кликнуть служанок, они отведут меня помыться, но этого мало. Зачем моя сестрица сотворила такую мерзость? И зачем меня позвала? Почти всякая наяда, окажись она на моем месте, сбежала бы, конечно, а вот нереиды справились бы – они к чудовищам привыкли. Или Перс. Почему она его не позвала?

Разум мой не находил ответа. Он размяк, притупился, стал бесполезным, как утраченные пальцы. Пришла одна только ясная мысль: я должна что-то сделать. Нельзя стоять и смотреть, как в мир выпускают новый кошмар. Нужно найти мастерскую сестры, подумала я. Может, там отыщется то, что мне поможет, – какое-нибудь противоядие, мощное зелье, способное все обратить вспять.

Мастерская была недалеко, ее отделяли от спальни коридор и занавесь. В кухне другой колдуньи я оказалась впервые и осматривала полки, ожидая увидеть сама не знаю что – всякую жуть: печень кракена, драконьи зубы, кожу, содранную с великанов. Но видела только травы, к тому же самые немудреные: ядовитые растения, маки, кое-какие целебные корешки. Без сомнения, сестра могла бы многое из них сотворить, поскольку обладала сильной волей. Но Пасифая была ленива, и доказательства тому лежали передо мной. Травы оказались давнишние, хрупкие, словно опавшие листья. И собраны к тому же кое-как – одни еще в бутонах, другие уже вялыми, срезаны чем попало и когда попало.

Тут я кое-что поняла. Пусть сестра меня вдвое сильнее как богиня, зато я – вдвое сильнее как колдунья. От этой трухи проку мало. И моих ээйских трав тоже недостаточно. Чудовище связано с Критом, вот Крит и подскажет мне, что тут можно сделать.

Я отправилась в обратный путь – через залы и коридоры к центральной части дворца. Я видела там лестницу, что вела не к гавани, а вглубь острова, в обширные, яркие сады, за которыми открывались дальние поля.

Кругом все были заняты работой: мужчины и женщины мели мощеные дорожки, собирали фрукты, взвешивали в руках корзины с ячменем. И старались не поднимать глаз, когда я проходила мимо. Наверное, привыкли не замечать и много более окровавленных существ, живя бок о бок с Миносом и Пасифаей. Позади остались последние дома крестьян и пастухов, рощи и пасущиеся стада. Холмы буйно зеленели и так золотились под солнцем, что казалось, сами излучали свет, но я не останавливалась насладиться видом. Мой взгляд приковывал черневший на фоне неба силуэт.

Это была гора Дикта. Ни медведи, ни львы, ни волки не смели ходить по ней, только священные козлы с витыми, как морские раковины, громадными рогами. Даже в самое жаркое время года здешние леса хранили прохладу и сумрак. Говорили, что ночами охотница Артемида, вооруженная сверкающим луком, бродит по склонам горы, а в тени одной из здешних пещер был рожден и спрятан от своего прожорливого отца сам Зевс.

Здесь водились травы, которых больше нигде не найдешь. Столь редкие, что даже названия даны лишь немногим из них. Я чуяла, как они разрастаются в низинах, распространяя вокруг чудодейственные побеги. Маленький желтый цветок с зеленой сердцевиной. Оранжево-бурая лилия со склоненной головкой. А лучше всех – пушистый диктамнон, царь врачевания.

Я шла не как ходят смертные, но как богиня, и земля проносилась под ногами. К сумеркам я достигла подножия и начала взбираться наверх. Ветви хлестали меня. Тьма углублялась, как вода, пощипывала кожу. Вся гора подо мной будто гудела. И я, хоть была в крови и страдала от боли, ощутила внезапно приятное головокружение. По мхам, по кочкам я поднималась выше и вот, под серебристым тополем, увидела цветущую поросль диктамнона. Я приложила его пронизанные силой листья к руке, лишившейся пальцев. Словом привела в действие чары – рука исцелится к утру. Собрала немного корней и семян, сложила в мешочек и отправилась дальше. Я все еще несла на себе кровь и пахла ею, но наконец нашла озерцо, прозрачное, холодное, питавшееся талым льдом. Мне желанны были его ошеломляющие воды и причиняемая ими чистая, скоблящая боль. Я провела небольшой обряд очищения, знакомый всем богам. Прибрежной галькой стерла с себя грязь.

А потом села на берегу, под серебристой кроной, и задумалась над вопросом Дедала. Можно ли это существо убить?

Некоторые боги наделены пророческим даром, способны всмотреться во мрак неизвестности и увидеть мельком, кому какая грядет судьба. Не все можно предсказать. Жизнь большинства богов и смертных ни к чему не привязана, запутанна, то так идет, то сяк, без четкого замысла. Но есть и другие, их жизненный путь прям как доска, а судьба подобна аркану: не вывернешься, сколько ни старайся. Такую судьбу наши пророки узреть могут.

Мой отец умел провидеть, и я всю жизнь слышала разговоры о том, что это его свойство и детям передается. А проверить ни разу в голову не пришло. Мне ведь с детства внушали, что никаких его способностей я не унаследовала. Но теперь, коснувшись воды, я велела: покажи.

На воде проступила картинка, зыбкая и бледная, будто из клубов тумана. Чадящий факел движется, качаясь, по длинным коридорам. Меж каменных стен узкого прохода тянется нить. Тварь ревет, обнажает чудовищные зубы. Она с человека ростом, на ней истлевшие обрывки одежды. Смертный с мечом в руке выскакивает из темноты и наносит смертельный удар.

Туман рассеялся, вода вновь стала прозрачной. Я получила ответ, однако не тот, на который надеялась. Существо смертно, но оно не умрет в младенчестве – от моей руки или Дедаловой. Смерть ждет его лишь через много лет, и оно должно их прожить. А пока остается лишь держать его в заточении. Об этом позаботится Дедал, но, может, и мне удастся ему чем-то помочь. Я расхаживала среди сумрачных деревьев, размышляя об этом существе, о том, какие у него могут быть слабости. Вспомнила хищный взгляд черных глаз, прикованный ко мне. Сосущий голод, заставлявший тварь упорно тянуться к моей руке. Сколько нужно, чтобы его насытить? Не будь я богиней, существо и дальше меня пожирало бы, постепенно всползая по руке.

У меня возникла мысль. Понадобятся все тайные растения Дикты, а кроме того, сильнейшие связующие травы, корень падуба и ивовый прут, фенхель и болиголов, аконит и чемерица. И еще моли – весь, что у меня остался. Я скользила меж деревьев безошибочно, выслеживая каждый компонент в свой черед. Если Артемида гуляла в ту ночь, то, видно, предпочла держаться от меня подальше.

Собранные корни и листья я принесла обратно к озеру, растерла на прибрежных камнях. Кашицу собрала в пузырек, добавила озерной воды. Эта вода все еще несла в себе кровь, смытую с моих рук, – кровь мою и сестры. Зелье будто знало об этом и становилось, вихрясь, темно-красным.

Той ночью я не спала. Пробыла на Дикте, пока не побледнело небо, а потом отправилась обратно в Кносс. Когда я добралась до дворца, солнце над полями уже ярко светило. Я пересекла внутренний двор, который еще вчера меня заинтересовал, и на сей раз остановилась, чтобы рассмотреть его получше. Здесь располагалась большая круглая площадка для танцев, обсаженная дубами и лаврами, дававшими тень от палящего солнца. Вчера мне показалось, что пол ее каменный, но теперь я видела, что он из дерева, из множества дощечек, так искусно отполированных и покрытых лаком, что они казались единым целым. Изображенная на них спираль раскручивалась от центра к краям, как гребень свертывающейся волны. Работа Дедала, чья же еще.

На площадке танцевала девочка. Танцевала без музыки, однако ноги ее безупречно соблюдали темп, шагали, будто ударяя в бесшумный барабан. Она и сама двигалась подобно волне – грациозно, но энергично и неустанно. На голове танцовщицы сверкала диадема царевны. Я узнала бы ее где угодно. Это она была на носу Дедалова корабля.

Увидев меня, девочка распахнула глаза, так же, как ее статуя. Склонила голову:

– Тетя Цирцея! Рада с тобой познакомиться. Я Ариадна.

Я увидела в ней черты Пасифаи, но только присмотревшись: подбородок, изящные ключицы.

– Ты искусна, – сказала я.

Она улыбнулась:

– Благодарю. Родители тебя ищут.

– Не сомневаюсь. Но мне нужно найти Дедала.

Ариадна кивнула, словно я была лишь одной из тысячи тех, кто хотел видеть Дедала, а не ее родителей.

– Я отведу тебя. Только осторожно. Стражники повсюду.

Ее ладонь – теплая, чуть влажная после упражнений – скользнула в мою. Ариадна повела меня через десятки боковых коридоров, бесшумно ступая по каменному полу. Наконец мы подошли к бронзовой двери. Она постучала – шестью ритмичными ударами.

– Не могу сейчас играть, Ариадна, – отозвался голос. – Я занят.

– Со мной госпожа Цирцея, – ответила Ариадна.

Дверь распахнулась, за ней стоял Дедал, весь перепачканный сажей и краской. А за его спиной я увидела мастерскую, расположенную частично под открытым небом. Увидела статуи, еще завешенные тканью, незнакомые инструменты и механизмы. У дальней стены дымила плавильня, пламенел залитый в форму металл. На столе лежал рыбий хребет, рядом – необычный зубчатый клинок.

– Я была на Дикте. Мне приоткрылась судьба этого существа. Оно может умереть, но не сейчас. Явится смертный, которому суждено с ним покончить. Сколько этого ждать – не знаю. В моем видении существо уже выросло.

Я наблюдала, как это известие укладывается в его голове. Все предстоящие дни, когда придется оставаться настороже. Он вздохнул:

– Значит, нам нужно заточить его.

– Да. Я приготовила зелье, оно поможет. Это существо жаждет… – Я запнулась, почувствовав Ариадну за спиной. – Оно жаждет плоти, которую ело уже – ты видел. Такова его природа. Убрать этот голод я не могу, но могу умерить.

– Уже что-то, – ответил он. – Благодарю.

– Не благодари пока. На три четверти года заклятие умерит его голод. Но каждый раз в пору урожая он будет возвращаться и требовать пищи.

Взгляд его метнулся к стоявшей позади Ариадне.

– Понял.

– В остальное время он будет опасен, но лишь в той мере, в какой опасен дикий зверь.

Дедал кивнул, но я видела: он думает о поре урожая и пище, которая потребуется. Он глянул на стоявшие позади литейные формы, раскаленные докрасна.

– Клетка будет готова к утру.

– Хорошо. У нас еще есть время. Я займусь заклинанием.

Ариадна дождалась, пока закроется дверь.

– Вы говорили о новорожденном, так ведь? Это его нужно держать в заточении, пока не убьют?

– Его.

– Слуги говорят, этот ребенок – чудовище, а отец накричал на меня, когда я о нем спросила. Но он ведь все-таки мой брат, разве нет?

Я замялась.

– Мне известно про мать и белого быка, – сказала Ариадна.

Невинными дети Пасифаи долго оставаться не могли.

– Пожалуй, можно сказать, что он твой единоутробный брат. А теперь идем. Отведи меня к царю с царицей.

* * *

Грифоны на стенах, изящные, царственные, чистили перья. В окна лилось солнце. Моя пышущая здоровьем сестра возлежала на серебристом ложе. Минос сидел на алебастровом троне и рядом с Пасифаей казался старым и опухшим, как плавающий в море труп. Глаза его впились в меня, словно хищная птица в рыбину.

– Где ты была? О чудовище пора позаботиться. Тебя для этого сюда привезли!

– Я приготовила зелье. Чтобы можно было благополучно переместить его в новую клетку.

– Зелье? Да я хочу, чтоб его умертвили!

– Дорогой, не впадай в истерику, – сказала Пасифая. – Ты ведь даже не выслушал, что придумала моя сестра. Прошу, Цирцея, продолжай.

Она с преувеличенным вниманием подперла рукой подбородок.

– Три четверти года зелье будет сдерживать голод этой твари.

– И всё?

– Послушай, Минос, ты обидишь Цирцею. Мне кажется, это превосходное зелье, сестра. Аппетит у моего сына и правда слегка чрезмерный, так ведь? От наших узников уж ничего почти не осталось.

– Я хочу его смерти, и это мое последнее слово!

– Его нельзя убить, – ответила я Миносу. – Сейчас нельзя. У него есть судьба в далеком будущем.

– Судьба! – Сестра радостно захлопала в ладоши. – Ну расскажи же, какова она? Чудовище сбежит и съест кого-нибудь из наших знакомых?

Минос побледнел, хоть и попытался это скрыть.

– Позаботьтесь, – сказал он мне, – вместе с мастером, чтобы оно было в надежном месте.

– Да, – мурлыкнула сестра. – Позаботьтесь. Даже думать не хочу, что случится, если он убежит. Мой муж, может, и сын Зевса, но плоть его смертна, целиком и полностью. По правде говоря, – она понизила голос до шепота, – я думаю, он этой твари боится.

Сто раз я видела глупцов, попадавших моей сестре в когти. Минос переносил это похуже многих. Он ткнул в меня пальцем:

– Слышишь? Она открыто мне угрожает. Ты в этом виновата, ты и все ваше лживое семейство. Ваш отец отдал ее мне как сокровище, но если бы ты знала, что она со мной сделала…

– Ах, расскажи же ей, что я сделала! Полагаю, Цирцея оценит колдовство. Как насчет сотни девушек, умерших, пока ты над ними кряхтел?

Я чувствовала рядом Ариадну, хотя она не издавала ни звука. Лучше бы ее здесь не было.

Ненависть ожила в глазах Миноса.

– Гнусная гарпия! Так они умерли от твоего колдовства! Ты порождаешь одно только зло! Нужно было вырвать этого зверя из твоей проклятой утробы, пока он не родился!

– Но ты не посмел, правда? Знаешь ведь, что Зевс, твой дорогой отец, таких тварей просто обожает. Иначе как бы все эти его ублюдки герои прославились? – Пасифая вскинула голову. – А вообще, может, тебе стоит выклянчить разрешение самому взяться за меч? Ах да, я забыла. Ты не любишь убивать, ну разве что служанок. Сестрица, право, ты должна освоить это заклинание. Нужно только…

Минос вскочил с трона:

– Я запрещаю тебе продолжать!

Сестра расхохоталась – самым серебристым, журчащим своим смехом. Она все просчитала, как делала всегда. Минос бушевал, а я наблюдала за сестрой. Я поначалу решила, что совокупление с быком – это так, порочный каприз, но нет: не желания управляли Пасифаей, скорее она управляла с их помощью. Когда я в последний раз видела ее по-настоящему взволнованной? Вспомнилось, как во время родов Пасифая закричала, что чудовище должно жить, и лицо ее исказилось – так это было важно. Почему? Не из-за любви, в ней не было ни капли любви. Значит, чем-то это существо ей полезно.

Ответ я нашла, вспомнив беседы с Гермесом, новости, что он приносил мне со всего мира. Когда Пасифая выходила за Миноса, Крит был богатейшим и знаменитейшим из наших царств. Но с тех пор день за днем возносились новые могучие царства – Микены и Троя, Анатолия и Вавилон. А еще с тех пор один ее брат научился воскрешать мертвых, другой – приручать драконов, а сестра перевоплотила Сциллу. О Пасифае никто уже не вспоминал. И вот, одним махом, она заставила свою померкшую звезду засиять снова. Во всем мире станут рассказывать историю царицы Крита, создательницы и родительницы огромного плотоядного быка.

И боги ничего не станут делать. Они ведь столько молящихся смогут заполучить.

– Обхохочешься, – говорила Пасифая. – До тебя только сейчас дошло! А ты думал, они от удовольствия умирали, принесенного твоими стараниями? От доставленного тобой чистого блаженства? Поверь…

Я повернулась к стоявшей рядом Ариадне, бесшумной, как воздух.

– Идем. Здесь нам больше делать нечего.

* * *

Мы вернулись на танцевальную площадку. Дубы и лавры распростерли над нами зеленую листву.

– Ты наложишь заклятие, – сказала Ариадна, – и мой брат уже не будет таким ужасным.

– Надеюсь на это.

Прошла минута. Ариадна взглянула на меня, прижав ладони к груди, будто хранила там какую-то тайну, и спросила:

– Останешься ненадолго?

Я смотрела, как она танцует, как изгибаются, будто крылья, ее руки, а сильные юные ноги наслаждаются движением. И думала: вот как смертные обретают славу. Прилежно упражняются, взращивают свои умения подобно садам, пока они не заблистают под солнцем. Но у богов, рожденных из ихора и нектара, мастерство пробивается само, на кончиках пальцев. Поэтому они обретают славу, доказывая, что могут портить: разрушая города, развязывая войны, порождая бедствия и чудовищ. От наших алтарей поднимается дым и ароматы, такие тонкие. А после остается лишь пепел.

Легкие ноги Ариадны снова и снова пересекали площадку. Каждое движение было прекрасно, словно она преподносила самой себе подарок и улыбалась, принимая его. Мне хотелось подойти, схватить ее за плечи. И сказать: что бы ты ни делала, не будь такой счастливой. Пламя навлечешь на себя.

Но я ничего не сказала, пускай танцует.