Глава девятая

Было утро, солнце едва взошло над деревьями, и я срезала анемоны в саду, чтобы украсить стол. Свиньи, сопя, рылись в помоях. Один боров принялся буянить – толкаться и громким хрюканьем заявлять, что он тут главный. Перехватив его взгляд, я сказала:

– Вчера, помнится, ты пускал пузыри в ручье, а позавчера сбежал, стоило пятнистой свиноматке укусить тебя за ухо. Так что веди-ка себя прилично.

Он обиженно засопел, уткнувшись рылом в землю, плюхнулся на брюхо и затих.

– И часто ты со свиньей беседуешь, когда меня нет?

Передо мной стоял Гермес в дорожном плаще и широкополой шляпе, надвинутой на глаза.

– Я бы сказала, как раз наоборот. Что заставило тебя явиться в правдивом свете дня?

– Корабль идет. Подумал, тебе будет интересно.

Я замерла:

– Сюда? Что за корабль?

Гермес улыбнулся. Любил он видеть меня растерянной.

– А что мне будет, если расскажу?

– Сгинь! В темноте ты мне больше нравишься.

Он рассмеялся и исчез.

* * *

Я заставила себя продолжить утро, как обычно, – на случай если Гермес подсматривал, но ощущала напряжение и, изготовившись, ждала. То и дело невольно поглядывала на горизонт. Корабль. Корабль и гости, показавшиеся Гермесу любопытными. Кто же это?

Они появились после обеда, отделились от блестящего зеркала вод. Корабль был раз в десять больше, чем у Главка, и даже издалека я видела, как он прекрасен – изящный, расписной, с огромным вздымающимся носом. Рассекая вязкий воздух, он шел прямо ко мне, гребцы ритмично работали веслами. Они приближались, и я почувствовала, что сердце, как встарь, ретиво подскочило к горлу. Смертные.

Моряки бросили якорь, но только один человек перемахнул через низкий борт и зашлепал по воде к берегу. Он шел вдоль той черты, где лес смыкался с песчаным берегом, пока не отыскал узкую тропку, протоптанную свиньями, – извиваясь, она шла наверх, сквозь стрелы акантов и лавровые рощи, мимо зарослей терновника. Я потеряла его из виду, но знала, куда ведет эта тропа. И ждала.

Увидев мою львицу, он приостановился, но лишь на миг. А затем, не сгибая расправленных плеч, преклонил передо мной колени на лужайке. И я узнала его. Он постарел, морщин на лице прибавилось, но это был тот самый человек, с обритой, как и прежде, головой и ясными глазами. Из множества смертных, живущих на земле, лишь о единицах боги когда-нибудь слыхали. Так уж все устроено. Смертный успеет умереть, пока до нас дойдет его имя. Поистине он должен быть подобен метеору, чтобы привлечь наше внимание. Просто хороший человек для нас все равно как пылинка.

– Госпожа, – начал гость, – прости, что тебя беспокою.

– Не побеспокоил пока, – ответила я. – Прошу тебя, встань, если хочешь.

Если он и заметил, что у меня голос смертной, виду не подал. Он поднялся – не сказать чтоб грациозно, уж очень крепко был сбит, но легко – с такой легкостью качается дверь на хорошо пригнанных петлях. Встретившись со мной взглядом, не дрогнул. Ну да, он ведь привык общаться с богами. И с колдуньями.

– Что привело знаменитого Дедала к моим берегам?

– Быть тебе известным – честь для меня. – Голос ровный, как западный ветер, теплый и твердый. – Я пришел с посланием от твоей сестры. Она носит ребенка, скоро родит. И просит тебя помочь ей во время родов.

Я уставилась на него:

– Ты уверен, гонец, что прибыл куда нужно? Между мной и моей сестрой любви никогда не было.

– Ей не любовь твоя нужна.

Прилетевший ветерок пах цветущей липой. А с изнанки – вонял грязными свиньями.

– Мне говорили, сестра полдюжины родила и один давался ей легче другого. В родах умереть она не может, а сила ее крови даст здоровье младенцам. Так зачем ей я?

Он развел руками, мускулистыми и искусными даже с виду.

– Прошу прощения, госпожа, больше я ничего не знаю, но она велела передать, что, кроме тебя, никто ей не поможет. Ей нужны твои умения, госпожа. Только твои.

Так значит, Пасифая узнала о моих способностях и решила, что они могут ей пригодиться. Первая от нее похвала мне за всю жизнь.

– Твоя сестра наказала передать к тому же, что испросила у вашего отца разрешение тебе к ней отправиться. Ради этого твое изгнание будет прервано.

Я нахмурилась. Странно все это, очень странно. Что за важное дело такое заставило Пасифаю обратиться к отцу? Если ей понадобилось чье-то волшебство, кроме своего, почему она Перса не позвала? Похоже на какой-то обман, но зачем сестра стала бы себя утруждать? Никакой угрозы для нее я не представляла.

Искушение овладевало мной. Во-первых, было любопытно, само собой, но не только. Я смогу показать Пасифае, кем стала. И какую бы ловушку она ни расставила, ей не удастся меня поймать, не теперь.

– Значит, послабление мне сделали – какая радость! – сказала я. – Жду не дождусь, когда выйду на свободу из этой ужасной тюрьмы.

Вокруг нас, на уступчатых склонах холмов, блистала весна.

Дедал не улыбнулся:

– Еще… кое-что. Велено сообщить тебе, что путь наш лежит через пролив.

– Какой пролив?

Ответ, однако, мне уже подсказывало лицо Дедала: усталая скорбь и тени под глазами.

К горлу подкатила дурнота.

– Где обитает Сцилла.

Дедал кивнул.

– Пасифая и сюда вам приказала идти этим путем?

– Приказала.

– Сколько человек вы потеряли?

– Двенадцать. Мы не успели уйти.

Что же это я, забыла, какова моя сестра? Никогда просто не попросит об одолжении, но непременно возьмет в руки хлыст и заставит тебя выполнять ее волю. Я вообразила, как она, смеясь, бахвалится перед Миносом. Цирцея, говорят, смертных любит как дура.

Теперь я ненавидела Пасифаю пуще прежнего. Так жесток был ее замысел. Я представила, что гордо возвращаюсь в дом, дверь на огромных петлях захлопывается за мной. Очень жаль, Пасифая. Ищи другую дуру.

Но тогда еще шесть человек погибнут, или двенадцать, подумала я.

И тут же посмеялась над собой. А кто сказал, что они выживут, если я отправлюсь с ними? Никаких заклятий для защиты от чудовищ я не знаю. Увидев меня, Сцилла только разъярится. Я лишь навлеку на них ее гнев, еще более страшный.

Дедал внимательно смотрел на меня, мрачнея лицом. Вдалеке, за его плечом, спускалась в море отцовская колесница. И прямо сейчас астрономы в пыльных дворцовых комнатах наблюдали ее блистательный закат в надежде, что их расчеты подтвердятся. Они думали о палаче с топором, и их тощие колени дрожали.

Я собрала одежду, мешочек с травами для зелий. Закрыла за собой дверь. Вот и все. Львица сама о себе позаботится.

– Я готова.

* * *

Корабль такой разновидности я видела впервые – изящный, он низко сидел в воде. Корпус был красиво расписан – бегущими волнами да изогнувшимися дельфинами, а вдоль кормы протягивал змеевидные щупальца осьминог. Пока капитан поднимал якорь, я прошла к носу, чтобы рассмотреть, теперь уже вблизи, украшавшую его фигуру.

Фигуру девочки в танцевальном костюме. На лице ее читалось радостное удивление – глаза распахнуты, рот приоткрыт, волосы рассыпались по плечам. Она прижала ручки к груди, встала на носки и замерла, будто ожидая, когда заиграет музыка. Все до мелочей, до завитков волос и складок одежды, мастер изобразил так живо, что мне казалось: девочка и в самом деле вот-вот шагнет в пустоту. Но истинным чудом было даже не это. В статуе девочки, уж не знаю, за счет чего, проглядывало ее естество. Пытливый ум в глазах, решительность утонченного лица. Взволнованная, чистая, она была легка и свежа, как молодая травка.

Чьи руки изваяли ее, я поняла без вопросов. Диво в мире смертных, сказал мой брат о Дедале, но эту статую сочли бы дивом во всяком мире. Я созерцала ее, наслаждаясь все новыми деталями: ямочка на подбородке, бугорок щиколотки, по-девчоночьи игривой.

Это было диво и в то же время – послание. Я выросла у подножия отцовского трона и знала, как похваляются могуществом. Иной царь, имей он такое сокровище, держал бы его в самом надежном месте, под охраной. А Минос и Пасифая установили на корабль, где ничто не защищало статую от солнца и морской воды, пиратов, чудовищ и кораблекрушений. Будто говорили: да это безделица. У нас есть тысяча таких, а самое главное, у нас есть человек, который их изготавливает.

Бой барабана отвлек меня. Гребцы расселись по скамьям, я ощутила первые толчки – мы двинулись. Воды бухты побежали мимо борта. Мой остров убывал, отдаляясь.

Я обратила взгляд к людям на палубе. Всего их было тридцать восемь. По корме расхаживали пять стражников в плащах и золотых доспехах. С бесформенными, кривыми носами – слишком часто их ломали. Я вспомнила, как Ээт сказал о них с презрительной усмешкой: головорезы Миноса, разодетые как цари. Гребцы были отборные – цвет могучего кносского флота, – здоровяки, в руках которых весла казались игрушечными. Вокруг них сновали другие мореходы – растягивали навес для защиты от солнца.

На свадьбе Миноса и Пасифаи я видела мельком далекую, расплывчатую толпу смертных, они казались одинаковыми, как листья на дереве. Но здесь, под открытым небом, все люди были нескончаемо различны. У одного лицо пухлое, у другого гладкое, у третьего борода, нос крючком и острый подбородок. Я видела шрамы, мозоли, царапины, морщины, вихры. Один обмотал шею влажной тряпкой, чтоб охладиться. У второго браслет на запястье, сделанный детскими руками, у третьего – голова снегириная. Понимая, что это лишь частица частиц всего рожденного в мире человечества, я приходила в смятение. Как может сохраняться такое разнообразие, все эти бесчисленные версии душ и лиц? Не сходит ли земля с ума?

– Принести тебе сиденье? – спросил Дедал.

Я обернулась, радуясь, что можно отдохнуть взглядом, сосредоточившись на его лице. Красивым Дедала я не назвала бы, но в чертах его была приятная твердость.

– Лучше постою, – ответила я и указала на кариатиду. – Она прекрасна.

Он склонил голову – человек, привычный к таким похвалам:

– Благодарю.

– Скажи мне кое-что. Почему моя сестра держит тебя под надзором?

Когда мы взошли на борт, самый крупный стражник, командир, грубо обыскал Дедала.

– А! – Он слегка улыбнулся. – Минос и Пасифая опасаются, что я недостаточно… ценю их гостеприимство.

Я вспомнила, как Ээт сказал: он в ловушке у Пасифаи.

– Но ты и в самом деле мог бы сбежать по пути.

– Я много где мог бы сбежать. Но кое-что мое – у Пасифаи, а без этого я не уйду.

Я ждала продолжения, но его не последовало. Руки его лежали на поручне. Костяшки пальцев были сбиты, а сами пальцы иссечены рубцами от порезов. Будто Дедал погружал их в щепу или осколки стекла.

– Там, в проливе, ты видел Сциллу?

– Смутно. Скала скрылась в облаке брызг и тумана, а она двигалась слишком быстро. Шесть голов, и каждая напала дважды, зубы с ногу длиной.

Я видела пятна на палубе. Их отскребали, но кровь впиталась глубоко. Все, что осталось от двенадцати жизней. Вина скрутила мне нутро – на это Пасифая и рассчитывала.

– Ты должен знать, что это сделала я. Сделала Сциллу такой, какая она есть. Вот почему меня изгнали и почему моя сестра отправила вас этим путем.

Я смотрела на Дедала, ожидая, что на лице его отразится удивление, отвращение, даже ужас. Но он лишь кивнул:

– Она мне сказала.

Ну разумеется, сказала. Такова ее суть – отравить все; она хотела, чтобы я непременно предстала злодейкой, а не спасительницей. Вот только на сей раз оказалась абсолютно права.

– Одного не понимаю. Сестра моя, конечно, жестока, но глупостей обычно не делает. Зачем она подвергла тебя опасности, отправив с этим поручением?

– Я сам этого добивался. Мне не позволено сказать больше, но, когда мы прибудем на Крит, думаю, ты все поймешь. – Он помедлил. – Можем мы как-то противостоять ей? Сцилле?

Солнце над нашими головами сожгло последние лоскутья облаков. Даже в тени навеса люди тяжело дышали.

– Не знаю, – ответила я. – Но попробую.

Мы стояли молча рядом с готовой подпрыгнуть девочкой, а море исчезало за кормой.

* * *

В тот вечер мы разбили лагерь на каком-то цветущем, зеленом берегу. Люди сидели вокруг костров напряженные, притихшие, объятые ужасом. Я слышала, как они перешептываются, как плещется передаваемое из рук в руки вино. Никто не хотел лежать без сна, размышляя о завтрашнем дне.

Дедал выделил мне спальное место и скатанную в рулон постель, но я оставила ее пустовать. Не могла лежать в тесноте, среди беспокойных, шумно дышавших тел.

Непривычно было ступать по какой-то другой, не своей земле. В рощу идешь, а попадаешь в густые оленьи заросли. Ожидаешь с кабаном повстречаться, а вместо него барсук скалит зубы. Местность оказалась не такой холмистой, как мой остров, леса здесь росли низкие, и иные растения соседствовали друг с другом. Я увидела дерево горького миндаля, цветущую вишню. Они уже налились силой, и у меня чесались руки собрать урожай. Я нагнулась и сорвала мак, просто чтобы он краснел в моей руке. И почувствовала, как затрепетали его черные семена. Давай же, сотвори из нас волшебство.

Я не послушалась. Я думала о Сцилле, пыталась воссоздать ее образ из всего, о чем слышала: шесть пастей, шесть голов, двенадцать висячих конечностей. Но чем больше пыталась, тем дальше он ускользал. И вместо этого я видела Сциллу прежней, какой она была во дворце, – круглолицей и смеющейся. Ее запястье изгибается, как лебединая шея. Она изящно склоняет подбородок и шепчет в ухо моей сестре очередную лакомую сплетню. Рядом с ними, самодовольно ухмыляясь, сидит Перс. Ему нравится теребить волосы Сциллы, наматывать их на палец. А она повернется, бывало, и шлепнет его по плечу, так что эхо разнесется по залу. И оба засмеются, потому что любят быть в центре внимания, а я удивляюсь, почему сестра моя позволяет такие представления, ведь обычно она к Персу не подпускает никого. Но Пасифая только смотрит на них и улыбается.

Казалось, те годы во дворце отца я прожила как слепой крот, но теперь на память приходили все новые подробности. Зеленое парадное платье, что Сцилла надевала на пиры по особым случаям, ее серебристые сандалии с лазуревым камнем на ремешке. А еще золотая, украшенная фигуркой кошки шпилька, которой Сцилла закалывала волосы наверх. Фиванская шпилька, вспомнила я. Из египетских Фив, был там у Сциллы поклонник, какой-то звероголовый бог. Где теперь эта безделушка? Неужели лежит до сих пор на траве у воды, как и сброшенная Сциллой одежда?

Я приблизилась к небольшому холму, заросшему черными тополями. Прошлась среди морщинистых стволов. В один недавно ударила молния, оставив на нем обугленную, сочащуюся рану. Я потрогала запекшийся сок. Почувствовала его силу и пожалела, что не взяла с собой склянки – собрать его. Этот тополь напомнил мне Дедала – несгибаемого человека с огнем внутри.

Что же это он никак не может оставить? Дедал говорил об этом осторожно, выкладывал слова как плитку на дно фонтана. Свою любовь, наверное. Хорошенькую служанку из дворца или, может, красавца конюха. Любовную интрижку моя сестрица чуяла за год до ее начала. Может, она даже велела этой служанке или конюху лечь с Дедалом в постель, чтоб поймать его на крючок. Но я пыталась представить себе их лица и поняла, что не верю в это. Дедал не похож был на человека, сраженного новой любовью, но и любившим давно не выглядел – прикипевшим за много лет к своей жене. Я не могла представить его в паре – только в единственном числе, только одиноким. Тогда золото? Или какое-то его изобретение?

Тут я подумала: если завтра не дам ему погибнуть, может быть, узнаю.

Луна проходила по небу, и ночь вместе с ней. Вновь в моих ушах зазвучал голос Дедала. Зубы с ногу длиной. Я похолодела от страха. Почему я решила, что смогу противостоять этой твари? Ее зубы распорют Дедалу горло, разорвут на кусочки мою плоть. Во что я превращусь, когда она со мной разделается? В пепел, дым? В бессмертные кости, растасканные по дну морскому.

Ноги вывели меня на берег. Я шла по нему в сумраке и прохладе. Слушала рокот волн и крики ночных птиц, но, честно говоря, надеялась услышать и другое: звук рассекаемого воздуха, ставший мне знакомым. Каждую секунду я ждала, что передо мной изящно приземлится смеющийся Гермес и примется подначивать. Итак, ээйская колдунья, что станешь делать завтра?

Может, попросить его о помощи, встать на колени в песок, простирая руки? Или лучше опрокинуть его на землю и умилостивить таким способом, ведь больше всего он любит неожиданности? Я уже слышала, что он расскажет потом. От отчаяния она бросилась на меня как кошка. Спал бы он лучше с моей сестрой. Они бы друг другу понравились. И впервые мне пришло в голову, что он, может, и спал. Может, они частенько лежали рядом и потешались над моей тупостью. И может, именно он все это придумал, потому и явился тем утром – понасмешничать и позлорадствовать? Я проиграла мысленно наш разговор, перебрала в поисках тайного смысла. Видите, как быстро он мог одурачить? И этого желал больше всего – повергать других в сомнения, заставлять их без конца раздумывать и волноваться, не поспевая за его танцующей походкой. Я сказала в темноту, обращаясь к парящим там, быть может, бесшумным крыльям: “Если спишь с ней, мне дела нет. Спи и с Персом тоже, он у нас первый красавец. Такого, как ты, я ревновать не стану”.

Может, Гермес слышал, а может, и нет. Не важно, он бы и не явился. Ведь куда забавнее посмотреть, до какой крайности я дойду, как я буду, барахтаясь, проклинать его. Отец мне тоже не поможет. Ээт мог бы – хотя бы чтоб поиграть своей силой, – но он на другом конце света. Дозваться его у меня не больше надежды, чем взлететь.

Подумалось: я еще более одинока, чем моя сестра. Я иду к ней, а ко мне никто не придет. Эта мысль меня успокоила. В конце концов, я всю жизнь была одна. Ээт и Главк – лишь остановки на протяжении моего одиночества. Опустившись на колени, я зарылась пальцами в песок. Почувствовала жесткие песчинки под ногтями. В голове пронеслось воспоминание. Мой отец сообщает Главку наш древний непреложный закон: ни один из богов не властен отменить сделанное другим богом.

Но это сделано мной.

Луна над моей головой совершала свой путь. Волны касались ног холодными губами. Девясил, думала я. Ясень, олива и серебристая пихта. Белена и обожженная кора кизила, а в основе состава – моли. Моли, чтобы разрушить проклятие, преодолеть мое злое намерение, перевоплотившее Сциллу, ведь с него-то все и началось.

Я стряхнула песок, поднялась. Мешочек с травами висел на плече. Я шла, и склянки слегка позвякивали – будто вздрагивали на козьих шеях колокольчики. Вокруг разносились запахи, привычные, как собственная кожа, – земли и цепких корней, соли и отдающей железом крови.

* * *

Наутро люди были мрачны и молчаливы. Один смазывал маслом уключины, чтобы не скрипели, другой оттирал пятна на палубе, а я не могла понять, от солнца лицо его покраснело или от горя. Третий, чернобородый, молился на корме, поливая вином волны. На меня никто не смотрел – я все-таки сестра Пасифаи, а на ее помощь они давно уже не рассчитывали. Но я чувствовала сгущающее воздух напряжение и удушающий страх, что нарастал в них с каждой минутой. Смерть приближалась.

Не думай об этом, велела я себе. Будь стойкой, и никто сегодня не погибнет.

У начальника стражи опухло лицо, глаза пожелтели. Звали его Полидамант, и был он человеком крупным, но со мной одного роста, я ведь богиня.

– Мне нужен твой плащ, – сказала я ему, – и хитон тоже, немедленно.

Он сощурил глаза, и я прочла в них невольное “нет”. Я поняла уже, каков он – человек, ревниво оберегающий свою маленькую власть, для которого я всего лишь женщина.

– Зачем?

– Затем, что я не желаю смерти твоим товарищам. Или мы в этом не согласны?

Мои слова разнеслись по палубе, и тридцать семь пар глаз обратились к нам. Начальник стражи сорвал одежды, отдал их мне. Таких изысканных ни у кого в команде не было: непомерно роскошная белая чесаная шерсть, отороченная темно-лиловой, волочившейся по палубе каймой.

Подошел Дедал, встал рядом.

– Могу я чем-нибудь помочь?

Я попросила его подержать плащ – прикрыть меня. Разоблачилась, натянула хитон. Проймы зияли, талия вздувалась пузырем. Кислый запах человеческой плоти окутал меня.

– Поможешь мне с плащом?

Дедал накинул на меня плащ, скрепил золотой фибулой в форме осьминога. Тяжелые, как одеяла, одежды болтались на мне и соскальзывали с плеч.

– Сожалею, но на мужчину ты не очень похожа.

– А я и не хочу быть похожей на мужчину. Я хочу быть похожей на своего брата. Сцилла когда-то любила его и, может, любит до сих пор.

Я смазала губы приготовленным составом – гиацинт и мед, цветы ясеня и аконит, истолченные куском коры грецкого ореха. Прежде я наводила иллюзии на животных и растения, но на себя – никогда, и ощутила внезапно неуверенность, от которой упало сердце. Но отринула ее. Нет ничего губительнее для колдовских чар, чем страх неудачи. Вместо этого я сосредоточилась на образе Перса: праздный, самодовольный вид, раздутые мускулы и мощная шея, длиннопалые, ленивые руки. Все это я вызывала одно за другим и усилием воли вбирала в себя.

Открыв глаза, я увидела изумленный взгляд Дедала.

– Посади на весла самых крепких, – сказала я ему. Мой голос тоже изменился, стал ниже, разросся от божественного высокомерия. – И пусть они ни в коем случае не останавливаются. Что бы ни случилось.

Дедал кивнул. В руке он держал меч, и я увидела, что другие тоже вооружены – копьями, кинжалами да грубыми дубинками.

– Нет. – Я возвысила голос, чтобы слышал весь экипаж. – Она бессмертна. Оружие вам не поможет, лучше освободите руки, чтобы грести без остановки.

Тут же заскрежетали, входя в ножны, клинки, с глухим стуком опустились копья. Даже одетый в чужой хитон Полидамант подчинился. Я чуть не рассмеялась. Такого уважения мне в жизни не выказывали. Вот, значит, каково быть Персом? Однако на горизонте различались уже смутные очертания пролива. Я повернулась к Дедалу:

– Послушай, может статься, чары Сциллу не обманут и она узнает меня. Если так, рядом не стой. И проследи, чтобы остальные не стояли тоже.

* * *

Сначала спустился туман. Сырой и плотный, он обступил нас, застилая скалы, а потом и небо. Мы почти ничего не видели и слышали лишь, как водоворот оглушительно засасывает воду. Из-за него, конечно, Сцилла выбрала этот пролив. Кораблям, чтоб их не затянуло в воронку, нужно было идти вдоль расположенной напротив скалы. Там они и попадали прямо Сцилле в пасть.

Мы пробивались сквозь вязкий воздух. Вошли в пролив – и звуки сделались гулкими, отражаясь эхом от скальных стен. Моя кожа, палуба, поручни – все вокруг лоснилось от водяной пыли. Вода вспенилась, и весло скребнуло о скалу. Еле слышно, но люди вздрогнули, будто гром грянул. Над нами пряталась в тумане пещера. И Сцилла.

Мы шли вперед – мне так казалось, хотя в этой мгле невозможно было понять, быстро ли и далеко ли уже прошли. Гребцы дрожали от натуги и страха, уключины скрипели, несмотря на смазку. Я считала минуты. Наверняка она уже над нами. И сейчас подползает к выходу из пещеры, вынюхивая, кто помясистей. Хитоны моряков промокли от пота, плечи сгорбились. Те, кто не греб, укрылись, где могли, – скорчились за сложенными в бухту тросами да у основания мачты.

Я устремила взгляд вверх, и она появилась.

Серая, как туман, как сама скала. Я всегда представляла себе ее на кого-то похожей – на змею, осьминога, акулу. Но настоящая Сцилла ошеломляла, мой разум силился постичь ее грандиозность. Ее шея вздымалась выше корабельных мачт. Шесть голов – уродливых, бесформенных, как застывшая лава, – разинули пасти. Черные языки облизывали зубы – каждый длиною с меч.

Взгляд Сциллы был прикован к людям, а те ее и не видели – страх и пот застилали им глаза. Сцилла приближалась, сползая по скале. Зловоние рептилии ударило мне в нос – так скверно пахнет в извилистых подземных норах. Шеи ее переплетались, из одной пасти протянулась ниткой и капнула слюна. Тела ее я не видела. Оно было скрыто туманом, как и щупальца, о которых давным-давно говорила Селена, – мерзкие, бескостные, ни на что не похожие. Гермес рассказывал, что они как скрученные конечности рака-отшельника и Сцилла, спускаясь вниз за добычей, держится ими за стены пещеры.

Шеи ее заколыхались и стали сжиматься в пучок. Она готовилась напасть.

– Сцилла! – воскликнула я голосом бога.

Она завопила. Издала нестройный пронзительный звук, будто взвыла разом тысяча псов. Кое-кто из гребцов побросал весла, заткнул уши. Краем глаза я видела, как Дедал оттолкнул одного и занял его место. Но мне теперь было не до него.

– Сцилла! – воскликнула я вновь. – Я Перс! Целый год разыскиваю тебя по морям.

Она уставилась на меня – глаза мертвые, просто дыры в серой плоти. Из одного ее горла вырвался хрип. Способность к речи Сцилла утратила.

– Эту дрянь, мою сестру, изгнали за то, что она с тобой сделала, – сказала я. – Но она заслуживает худшего. Какой мести ты желаешь? Скажи. И мы с Пасифаей отомстим за тебя.

Я старалась говорить медленно. Каждая секунда – еще один взмах весел. Сцилла сверлила меня глазами, всеми двенадцатью. Я видела кровь, запекшуюся вокруг ее пастей, обрывки плоти, застрявшие меж зубов. И чувствовала, как тошнота подступает к горлу.

– Мы искали для тебя лекарство. Чудодейственное снадобье, чтобы вернуть тебе былой облик. Нам не хватает тебя прежней.

Мой брат в жизни не сказал бы ничего подобного, но, похоже, это было не важно. Она слушала и следовала вдоль скалы за кораблем, скручиваясь и раскручиваясь. Сколько раз уже взмахнули весла? Десять? Сто? Видно было, как работает ее отупевший мозг. Бог? Что здесь делает бог?

– Сцилла! – продолжила я. – Ты примешь его? Примешь наше лекарство?

Она зашипела. Гнилостное, горячее как огонь дыхание вырвалось из ее глотки. Однако интерес ко мне Сцилла уже потеряла. Две головы обратились к гребцам. И остальные поворачивались следом. Я видела, как ее шеи вновь сжимаются в пучок.

– Гляди! – закричала я. – Вот оно!

Я подняла открытый пузырек вверх. Только одна голова обернулась ко мне, но больше и не нужно было. Я размахнулась и бросила его Сцилле в пасть. Пузырек попал ей прямо промеж зубов, и я увидела, как горло колыхнулось, сглотнув. Я произнесла заклятие, чтобы вернуть Сцилле прежний облик.

Сначала ничего не произошло. Потом она взвизгнула, да так пронзительно, что показалось – земля треснет. Головы ее взвились и ринулись вниз, ко мне. Я успела только ухватиться за мачту. Ходу, мысленно велела я Дедалу.

Сцилла ударила по корме. Палуба треснула, будто коряга, поручни оторвались. Полетели щепки. Вокруг валились люди, не вцепись я в мачту, тоже упала бы. Я слышала, как Дедал выкрикивает приказания, но не видела его. Шеи Сциллы уж вскинулись снова, как ядовитые змеи, и в этот раз, я знала, она не промахнется. Ударит прямо по палубе, расколет корабль надвое, а потом выловит нас из воды одного за другим.

Но она не ударила. Головы шмякнулись в воду позади корабля. Сцилла дернулась, рванулась вперед, лязгая гигантскими челюстями, как пес, силящийся сорваться с привязи. Я не сразу сообразила – до того помутилось в голове: она достигла предела. Дальше ее конечности, цеплявшиеся за стены пещеры, не вытягивались. Мы прошли.

Сцилла, видимо, поняла это в ту же секунду. Завопила от ярости и принялась бить головами по воде, взметывая позади нас огромные волны. Корабль накренился, зачерпнул воды кормой и низкими бортами. Вцепившиеся в тросы люди, хоть ноги их волочились по воде, держались крепко, и с каждой минутой мы уходили все дальше.

Сцилла билась о скалу и выла от досады, пока не исчезла наконец, окутанная туманом.

Я прислонилась лбом к мачте. Одежда сползала с моих плеч. Плащ затянулся на шее, разгоряченное тело зудело. Чары больше не действовали. Я снова стала собой.

– Богиня…

Дедал встал на колени. А за ним, тоже на коленях, выстроились и остальные. Лица людей – пухлые и осунувшиеся, изрубцованные, бородатые, обожженные – были мертвенно бледны от потрясения. На них появились царапины, шишки на лбах, оттого что всех швыряло по палубе.

Я их едва видела. Сцилла стояла перед моими глазами, ее хищные пасти и пустые, мертвые глаза. Она не узнала ни меня, ни Перса во мне, ни кого-то еще. Я отвлекла ее на мгновение лишь потому, что неожиданно оказалась богом. Разума у Сциллы не осталось.

– Госпожа, – заговорил Дедал. – Мы до конца своих дней будем приносить тебе жертвы за это. Ты спасла нас. Вывела живыми из пролива.

Остальные вторили ему, бормоча молитвы, воздевая руки с огромными, как блюда, ладонями. Некоторые прикладывались лбами к палубе, как делают на Востоке. Поклонение – такой платы требовали мне подобные за свои услуги.

Желчь подступила к горлу.

– Глупцы, я сама создала эту тварь. Из-за гордыни своей да пустых грез. А вы меня благодарите? Двенадцать ваших товарищей погибли из-за меня, и сколько тысяч погибнет еще? Снадобья сильнее того, что я дала ей, у меня нет. Понятно вам, смертные?

Мои слова иссушали воздух. Свет моих глаз опалял.

– Мне от нее никогда не избавиться. Ее не сделать прежней – ни сейчас, ни после. Какая она есть, такой и останется. И вечно будет угощаться вашим братом. Так что вставайте. Вставайте, беритесь за весла, и чтоб я больше не слышала о вашей нелепой благодарности, или заставлю вас пожалеть об этом.

Они ежились и тряслись, словно вовсе беззащитные существа, каковыми и были, неуверенно поднимались на ноги и расползались. В небе над нами не осталось ни облачка, воздух придавило жаром к палубе. Я сорвала плащ. Пусть солнце жжет меня. Пусть спалит до костей.