Глава тринадцатая

Наступила весна, и я собирала первую землянику на восточных склонах. Здесь дули сильные морские ветры и сладость фруктов всегда приправлена была солью. Завизжали свиньи, я подняла голову. Сквозь косые лучи дневного солнца к нам шел корабль. Он двигался против ветра, но хода не сбавлял, не лавировал. Гребцы направляли его прямо к острову, как метко выпущенную стрелу.

Внутри у меня все перевернулось. Гермес ни о чем не предупреждал, и я не знала, что думать. Судя по облику, корабль был микенский, массивная фигура на носу, по-видимому, меняла осадку судна. На корпусе обведены были два копотно-черных глаза. Я уловила легкий, незнакомый запах – ветер принес его. Чуть помедлила, а потом вытерла руки и пошла вниз, к пляжу.

Корабль уже подошел к берегу, нос его отбрасывал на воду острую, как игла, тень. Я насчитала на борту три дюжины человек. Потом, конечно, тысячи станут утверждать, что были там, или выдумывать родословные, восходящие к тем, кто там был. Команду этого судна считали величайшими героями своего времени. Отважные и непоколебимые, из сотни рискованных авантюр они вышли достойно. И в самом деле выглядели как подобает героям: царственные, высокие, широкоплечие, густоволосые, в роскошных плащах, они взросли на лучшем, что только было в их царствах. Оружие носили как большинство людей носят одежду. С младенчества боролись с вепрями да убивали великанов, не иначе.

Но лица этих людей, стоявших у поручня, были измученные и напряженные. Тот запах усилился, в воздухе почувствовалась тяжесть, будто за ними влачился груз, свисавший прямо с мачты. Они увидели меня, но никак не поприветствовали, не издали ни звука.

С плеском упал якорь, а за ним и трап. Над кораблем с криками кружили чайки. Спустились двое, держась за руки, склонив головы. Мужчина, широкоплечий и мускулистый, с черными волосами, которые развевал поздний бриз. И, как ни странно, женщина – высокая, закутанная в черное, длинное покрывало струится за спиной. Они с достоинством и без всяких колебаний двинулись ко мне, будто долгожданные гости. Встали на колени у моих ног, и женщина простерла ко мне руки с длинными пальцами без украшений. Покрывало она закрепила так, что ни пряди волос из-под него не выбивалось. И упорно не поднимала головы, скрывая лицо.

– Богиня! – сказала она. – Ээйская колдунья! Мы пришли к тебе за помощью. – Голос ее был низок, но отчетлив и музыкален, словно она часто пела. – Мы бежали от великого зла и, дабы от него спастись, сами совершили великое зло. Мы заражены.

Я это чувствовала. Нездоровый дух сгустился, и все вокруг отяжелело, будто маслом облитое. Миазмы – вот как это называется. Скверна. Ее порождают неискупленные преступления, деяния, направленные против богов, неосвященное кровопролитие. После рождения Минотавра я ощутила ее на себе, а потом омылась в водах озера Дикты. Но эта была сильнее: смрадная, сочащаяся зараза.

– Ты поможешь нам? – спросила женщина.

– Помоги нам, великая богиня, уповаем на твою милость, – подхватил мужчина.

Не волшебство им требовалось, а наш древнейший ритуал. Катарсис. Очищение дымом и молитвой, водой и кровью. Мне не полагалось задавать вопросов, допытываться, в чем их проступок, если таковой был. Я могла только ответить “да” или “нет”.

Мужчина был менее сдержан, чем его подруга. Говоря, он чуть приподнял подбородок, и я увидела мельком его лицо. Молодой, моложе даже, чем я предполагала, – борода еще росла клочками. А кожа, хоть и раздраженная солнцем и ветром, светилась здоровьем. Он был красив – как бог, сказали бы поэты. Но меня больше всего поразило, как решителен этот смертный, как храбро держит голову, невзирая на все свои тяготы.

– Встаньте, – сказала я. – И идем. Помогу вам, чем смогу.

* * *

Я повела их наверх кабаньими тропами. Он заботливо держал ее за руку, будто чтобы не дать упасть, но она ни разу не споткнулась. Пожалуй, она ступала даже увереннее его. И все-таки по-прежнему старалась не поднимать головы.

Я впустила их в дом. Они прошли мимо кресел и молча преклонили колени на каменном полу. Дедал мог бы изваять с них прекрасную скульптуру – “Смирение”.

Я отправилась к задней двери, свиньи бросились мне навстречу. Я взяла поросенка, которому и полугода не исполнилось, – чистого, без единого пятнышка. Будь я жрицей, дала бы ему какое-нибудь снадобье, чтобы он не испугался, не задергался и не испортил ритуал. Но в моих руках поросенок просто обмяк, как спящее дитя. Я омыла его, обвязала священными лентами, сплела венок ему на шею – он не противился, словно все понимал и соглашался.

Я поставила на пол золотую чашу, взяла большой бронзовый нож. Алтаря у меня не было, да и зачем: где я – там и мой храм. Клинок легко рассек шею животного. Тогда поросенок все же задергался, но лишь на мгновение. Я держала его крепко, пока он не перестал лягаться, а красный ручеек тем временем стекал в чашу. Я пела гимны, омывала их руки и лица священной водой, жгла душистые травы. И чувствовала, как тяжесть уходит. Воздух очистился, маслянистый запах постепенно исчез. Они молились, а я вынесла кровавую воду и вылила на морщинистые древесные корни. Позже я разделаю тушку и приготовлю им на ужин.

– Вот и все, – сказала я, возвратившись.

Мужчина поднес к губам краешек моего плаща.

– Великая богиня!

Но я смотрела на нее. Хотела увидеть лицо, которое она столь тщательно охраняла, а теперь освободила наконец.

Она подняла голову. Глаза ее горели ярко, как факелы. Она откинула покрывало, и я увидела золотые, точно солнце на критских холмах, волосы. Полубогиня, могущественный сплав божества и человека. Более того, моя родственница. Такой золотистый взгляд мог принадлежать лишь прямому потомку Гелиоса.

– Прости за обман, – сказала она. – Боялась, ты меня прогонишь, и не хотела рисковать. Я ведь всю жизнь мечтала с тобой познакомиться.

Было в ней нечто трудноописуемое – горячность, от которой тебя и самого в жар бросало. Я ожидала увидеть красавицу, ведь держалась незнакомка как царица богов, но ее красота оказалась своеобразной, не той, что отличала мою мать или сестру. По отдельности черты ее лица ничего собой не представляли – нос слишком острый, подбородок чересчур волевой. Но, соединенные в одно целое, подобны были сердцу пламени. Глаз не оторвешь.

Ее цепкий взгляд словно сдирал с меня кожу.

– В детстве вы с моим отцом были очень дружны. Что он мог сообщить тебе о своей заблудшей дочери, я не знала.

Такая в ней чувствовалась сила, такая уверенность. Мне следовало сразу распознать, кто она, по одной лишь осанке.

– Ты дочь Ээта. – Я припоминала имя, которое называл Гермес. – Медея, верно?

– А ты моя тетя Цирцея.

Она похожа на отца, подумалось мне. Тот же высокий лоб и острый, непреклонный взгляд. Я больше ничего не сказала, поднялась и пошла в кухню. Поставила на поднос тарелки, положила хлеб, добавила сыр, оливки да кубки с вином. Гостей положено сначала накормить, а потом расспрашивать.

– Подкрепитесь. Успеем еще все выяснить.

Она потчевала прежде мужчину, настойчиво предлагала ему самые нежные, лакомые кусочки, один за другим. Она предлагала, а он жадно ел, и когда я во второй раз наполнила поднос, снова все сжевал – челюсти героя работали неустанно. Она же почти не ела. Сидела, опустив голову, опять спрятав глаза.

Наконец мужчина отодвинул тарелку.

– Меня зовут Ясон, я наследник царства Иолк по праву. Когда я был еще ребенком, мой дядя отнял трон у отца – добродетельного, но мягкосердечного царя. Я вырос, и дядя обещал вернуть мне трон, если докажу, что достоин этого: добуду золотое руно, хранимое колдуном – царем Колхиды.

Он был истинным царевичем, без сомнения. Умел говорить, как царевичу и подобает, – катал слова будто огромные валуны, блуждая в подробностях легенды о себе самом. Я попыталась представить его стоящим на коленях перед Ээтом среди молочных фонтанов и извивающихся драконов. Мой брат, вероятно, счел Ясона глупым и заносчивым к тому же.

– Владычица Гера и владыка Зевс благословили мое намерение. Указали, где найти корабль, и помогли мне собрать товарищей. Прибыв в Колхиду, я предложил царю Ээту достойные богатства в обмен на руно, но он отказался. Сказал, я получу руно, только если выполню одну задачу. Запрягу двух быков, вспашу и засею огромное поле в один день. Разумеется, я охотно согласился. Но…

– Но задача оказалась невыполнимой. – Голос Медеи просочился меж слов Ясона легко, как вода. – Оказалась уловкой, задуманной, дабы не позволить Ясону завладеть руном. Отец и не собирался его отдавать, ведь у этой вещи великая история и великая сила. Ни один смертный, даже самый доблестный и отважный, – тут она повернулась к Ясону, коснулась его руки, – сам с такой задачей не справился бы. Быков этих отец сотворил волшебством – из бронзы, острой как нож, и огненного дыхания. И даже если бы Ясон их запряг, его поджидала другая ловушка: из семян, которые предстояло посеять, выросли бы воины и убили его.

Медея не сводила с Ясона пылкого взгляда. Я заговорила – прежде всего, чтобы вернуть ее к действительности:

– И тогда вы замыслили хитрость.

Ясону это не понравилось. Он был героем великого золотого века. А хитрость – удел трусов, которые против быка ничто и настоящую отвагу проявить не способны. Заметив его недовольство, Медея поспешно заговорила:

– Мой возлюбленный не принял бы никакой помощи. Но я настаивала – не могла перенести, что он подвергнется опасности.

Ясон смягчился. Эта сказка была приятнее: царевна упала без чувств к его ногам, отреклась ради него от жестокого отца. Пришла к нему втайне среди ночи, и только лицо ее освещало тьму. Кто бы устоял?

Но теперь лицо она прятала. И говорила тихо, обращаясь к своим сцепленным рукам:

– Я немного смыслю в искусствах, которыми вы с отцом владеете. Я приготовила простое зелье, чтобы защитить Ясона от огненного бычьего дыхания.

Теперь, когда я знала, кто она, эта ее кротость выглядела нелепой, как огромный орел, что пытается, съежившись, уместиться в воробьином гнезде. “Простое” – так она сказала о зелье? Я-то думала, смертные вообще не способны колдовать, не говоря уж о столь мощном чародействе. Но теперь опять заговорил Ясон, снова он катал валуны, запрягал быков, пахал и сеял.

Когда на поле выросли воины, он уже знал, как их одолеть, – Медея подсказала. Нужно было бросить камень в их толпу, чтоб они пришли в ярость и напали друг на друга. Так Ясон и сделал, но руна ему Ээт все равно не уступил. Сказал, что прежде нужно победить бессмертного дракона, охраняющего руно. Медея приготовила другое зелье и усыпила змея. Ясон, схватив сокровище, побежал на корабль, и Медея за ним – благородство, конечно, не позволило ему оставить невинную девушку с таким коварным деспотом.

Ясон уже воображал, как рассказывает эту историю своим придворным и аристократы таращат глаза, а девицы лишаются чувств. Он не благодарил Медею за помощь, он на нее едва смотрел. Словно полубогиня и должна была спасать его на каждом шагу.

Медея заговорила, почувствовав, вероятно, мое неудовольствие:

– Ясон человек воистину благородный, той же ночью прямо на корабле он взял меня в жены, хотя отцовское войско преследовало нас. Когда он вновь займет трон в Иолке, я буду его царицей.

Мне почудилось или от этих слов Ясон слегка помрачнел?

Помолчали.

– Так чью же кровь я смыла с ваших рук?

– Да-да, – тихо откликнулась Медея. – Я к этому подхожу. Отец пришел в ярость. Пустился за нами в погоню, колдовством направлял ветер в свои паруса и к утру был уже совсем близко. Я понимала, что в чародействе мне с ним не тягаться. Наш корабль, пусть и благословленный богами, уйти от отца не мог. Оставалась одна надежда: младший брат, которого я увезла с собой. Он был отцовым наследником, и я взяла его как заложника, чтобы потом вернуть в обмен на нашу неприкосновенность. Но, увидев отца, стоявшего на носу корабля и кричавшего нам проклятия, поняла, что ничего не выйдет. Жажда крови написана была на его лице. Только уничтожив нас, он успокоился бы. Он произносил заклинания и обрушивал их на наши головы, вздымая свой жезл. Великий страх обуял меня. Не за себя, а за ни в чем не повинного Ясона и его товарищей.

Она взглянула на Ясона, но тот сидел, отвернувшись к очагу.

– И в этот миг… не могу описать, что случилось. Мной овладело безумие. Я вцепилась в Ясона и приказала убить моего брата. А потом расчленила его тело и бросила в воду. Отец, пусть и взбешенный, непременно остановился бы, чтобы устроить сыну достойное погребение. Когда я пришла в себя, море вокруг опустело. Я подумала даже, что это был сон, но потом увидела кровь брата на руках.

Она протянула ко мне руки, будто в доказательство. Чистые руки. Я их очистила.

Лицо Ясона сделалось серым, как неочищенный свинец.

– Муж мой, – сказала Медея. Он вздрогнул, хотя говорила она негромко. – Твой кубок пуст. Разреши налить тебе вина.

Медея встала, подошла к наполненной до краев чаше. Ясон не смотрел на нее, и я, не будь сама колдуньей, тоже не заметила бы – щепотку порошка, брошенную в вино, произнесенное шепотом слово.

– Возьми, любовь моя.

Таким тоном мать уговаривает ребенка. Ясон взял кубок и выпил. Голова его откинулась назад, а кубок, выпавший из рук, Медея подхватила. Аккуратно поставила на стол и села на место.

– Ты ведь понимаешь. Ему очень тяжело. Он себя винит.

– Никакого безумия не было, – сказала я.

– Нет. – Ее золотистый взгляд пронзил меня. – Хотя любящих называют порой безумными.

– Я не совершила бы ритуал, если б знала.

Она кивнула:

– Как и всякий почти. Может, поэтому у просителей и нельзя ни о чем допытываться. Многие заслужили бы прощение, если б открыли свои истинные чувства?

Медея сняла черный плащ, положила на соседнее кресло. Под плащом оказалось лазоревое платье, перевязанное тонким серебристым поясом.

– И ты не раскаиваешься?

– Я, конечно, могла бы рыдать да слезы утирать, чтоб угодить тебе, но предпочитаю не притворяться. Отец всех на корабле уничтожил бы, не предприми я что-нибудь. Мой брат был воином. Он принес себя в жертву ради победы.

– Вот только он не приносил себя в жертву. Ты убила его.

– Я дала ему зелье, и он не страдал. Большинству людей и этого не достается.

– Он был тебе родней.

Глаза ее вспыхнули, словно комета в ночном небе.

– Разве одна жизнь дороже другой? Никогда так не думала.

– Ему не обязательно было умирать. Ты могла бы взять руно и сдаться. Вернуться к отцу.

Какое выражение мелькнуло на ее лице! И впрямь подобное комете, что, резко повернув к земле, обращает поля в пепел.

– Меня заставили бы смотреть, как отец Ясона и всю его команду разрывает на куски, а потом и саму истязали бы. Уж извини, такой исход меня не устраивал.

Увидев выражение моего лица, она спросила:

– Ты не веришь мне?

– Я не узнаю своего брата – такое ты о нем говоришь.

– Тогда разреши вас познакомить. Знаешь, какая у отца любимая забава? К нам часто прибывают желающие помериться силами с коварным колдуном. Капитанов таких кораблей отец обычно выпускает к драконам и наблюдает, как несчастные пытаются убежать. А остальных моряков порабощает, лишает рассудка, они становятся безвольными, будто камни какие. Мне приходилось видеть, как отец, чтобы развлечь гостей, берет горящую головню и прикладывает к руке такого раба. Головня жжется, но раб стоит не шевелясь, пока отец его не отпустит. Я все думала: они лишь пустые оболочки или понимают, что с ними творят, и беззвучно кричат про себя? Если попадусь отцу – узнаю, ведь то же самое он сделает со мной.

Приторно-сладкого голоса, каким она говорила с Ясоном, не было и в помине. Как и ее блестящей самоуверенности. Слова Медеи обрушивались словно обух топора, мрачные, тяжелые, неумолимые, и от каждого удара я истекала кровью.

– Разумеется, он не причинит боли собственному ребенку.

Медея фыркнула:

– Я для него не ребенок. Он использовал меня, как своих воинов, вырастающих из семян, да огнедышащих быков. Как мою мать, которую отослал тут же, едва она родила ему наследника. Может, все было бы иначе, не владей я колдовством. Но к десяти годам я уже умела выманить гадюку из гнезда, убить барашка одним только словом, а другим оживить. Отец наказывал меня за это. Говорил “ты теперь негодный товар”, а на самом деле просто не хотел, чтобы я унесла его тайны к своему мужу.

Я услышала голос Пасифаи, словно она шептала мне на ухо: женщин Ээт никогда не любил.

– Больше всего отец желал сбыть меня какому-нибудь богу-колдуну вроде него самого, да чтоб тот заплатил экзотическими ядами. Но, кроме его брата Перса, таких не нашлось, ему-то отец и предложил меня. Каждый вечер я благодарю богов за то, что этот зверь не захотел меня. Вместо жены у него какая-то шумерская богиня, закованная в цепи.

Я вспомнила рассказы Гермеса – о Персе и его дворце с мертвецами. И слова Пасифаи: знаешь, как мне приходилось его ублажать?

– Не понимаю… – Я и сама слышала, как слаб мой голос. – Ээт Перса терпеть не мог.

– Теперь все иначе. Они лучшие друзья, и, когда Перс приезжает в гости, у них только и разговоров, как бы поднять мертвых да разрушить Олимп.

Я оцепенела, опустела, как зимнее поле.

– Ясон обо всем этом знает?

– Конечно нет! С ума сошла? Каждый раз, глядя на меня, он станет думать о ядах да паленой коже. А мужчина хочет, чтоб жена его была чиста и свежа, как молодая травка.

Неужели она не видела, как отшатнулся Ясон? Или не хотела видеть? Он уже тебя чуждается.

Медея встала, платье ее синело, как гребнистая волна.

– Отец все еще преследует нас. Нам нужно отплыть прямо сейчас и скорее попасть в Иолк. Войскам Иолка даже отец не сможет противостоять, ведь на их стороне сражается богиня Гера. Ему придется отступить. А после Ясон станет царем, и я буду царствовать вместе с ним.

Лицо Медеи пылало. Произнося каждое слово, она словно закладывала камень в фундамент собственного будущего. И все же впервые напомнила мне существо, которое отчаянно цепляется за край обрыва, а коготки уже соскальзывают. Она была молода – моложе Главка в тот день, когда я с ним познакомилась.

Я посмотрела на одурманенного Ясона, спавшего, приоткрыв рот.

– Ты уверена в его расположении?

– Намекаешь, что он меня не любит?

Тон ее тут же сделался резким.

– Он еще наполовину ребенок, к тому же смертный всецело. Ему не понять ни истории твоей, ни чародейства.

– Ему и не нужно ничего понимать. Теперь мы женаты, я рожу ему наследников, и он забудет все это как горячечный бред. Я стану хорошей женой, и мы будем процветать.

Я коснулась ее руки. Кожа Медеи была прохладной, словно она долго гуляла на ветру.

– Племянница, боюсь, ты не все себе ясно представляешь. В Иолке тебя могут встретить совсем не так, как ты вообразила.

Она отдернула руку, нахмурилась:

– Что ты хочешь сказать? Почему это? Я царевна и достойна Ясона.

– Ты чужестранка.

Внезапно я увидела это, отчетливо, будто на картине. Вздорные аристократы ждут, когда Ясон вернется домой, и каждый хочет перехитрить остальных и выдать свою дочь за новоиспеченного героя, чтобы присвоить часть его славы. Но насчет Медеи они будут единодушны.

– Тебя там невзлюбят. Хуже того, станут подозревать, ведь ты дочь чародея, да и сама колдунья. Ты нигде не бывала, кроме Колхиды, и не знаешь, как смертные боятся фармакеи. Они только и станут думать, как бы тебе навредить. Не посмотрят, что ты помогла Ясону. Предпочтут забыть об этом, а то и используют против тебя – как доказательство твоей противоестественности.

Она смотрела на меня в упор, но я не умолкала. Слова выскакивали сами, а выскочив – вспыхивали.

– Ты не найдешь там ни покоя, ни убежища. И все же ты можешь освободиться от отца. Я не в силах отменить совершенных им жестокостей, но в силах сделать так, чтобы они не преследовали тебя больше. Твой отец сказал однажды: колдовству нельзя научить. Он ошибался. Он скрывал свои знания от тебя, но я передам тебе все, что знаю. И когда он придет, мы вместе его прогоним.

Она долго молчала.

– А как же Ясон?

– Пусть будет героем. А ты – нечто иное.

– И что же?

Я уже представила, как мы вместе склоняемся над лиловыми цветами аконита, над черным корнем моли. Я избавлю ее от грязного прошлого.

– Ты колдунья. Ты обладаешь безграничной силой. И только перед самой собой в ответе.

– Понятно, – сказала Медея. – Как ты? Жалкая изгнанница, от которой разит одиночеством? Что, – продолжила она, увидев мое ошеломленное лицо, – думала, окружив себя свиньями да кошками, сможешь кого-то обмануть? Ты и дня со мной не знакома, а уже из кожи вон лезешь, лишь бы меня удержать. Говоришь, что хочешь мне помочь, а кому помогаешь на самом деле? “Ах, племянница, дражайшая племянница! Мы станем лучшими подругами и будем вместе колдовать. Ты останешься при мне и заполнишь мою бездетную жизнь”. – Она скривила губы. – Нет, я не собираюсь заживо похоронить себя здесь.

Беспокойство. В эти дни мной владело лишь беспокойство и легкая грусть. Но Медея сорвала с меня все покровы, и я увидела себя ее глазами: злая, всеми забытая старуха, паучиха, замыслившая высосать ее жизнь.

Вспыхнув, я встала, чтобы дать ей отпор.

– Все лучше, чем выйти замуж за Ясона. Ты слепа, если не видишь, какая он хрупкая соломинка. Он уже от тебя вздрагивает. А вы женаты сколько, три дня? Что же он станет делать через год? Самолюбие движет им, а ты стала лишь средством достижения цели. В Иолке ты целиком будешь зависеть от его благосклонности. А как думаешь, долго она продлится, если его соотечественники примутся кричать, что убийство твоего брата навлечет проклятие на их страну?

Руки ее сжались в кулаки.

– Никто не узнает о смерти брата. Я взяла с команды клятву, они будут молчать.

– Такое не утаишь. Не будь ты ребенком, знала бы это. Отойди подальше – и моряки начнут распускать слухи. За день об этом узнает все царство, твоего дрожащего Ясона станут трясти, пока он не уступит. “Великий царь, не по твоей вине мальчик погиб. Это все она, преступница, чужестранная колдунья. Родича разрубила на куски, так какие еще сотворит злодейства, а может, уже творит? Выгони ее, очисти нашу землю и возьми себе жену получше”.

– Ясон ни за что не станет слушать такую клевету! Я раздобыла ему руно! Он любит меня!

Она застыла на месте, негодующая, яркая, дерзкая. Все мои попытки что-то втолковывать делали ее лишь тверже. Именно такой я, наверное, казалась бабке, когда она сказала мне: это не одно и то же.

– Медея, послушай. Ты молода, а Иолк состарит тебя. Ты не найдешь там защиты.

– Каждый день меня старит. Это у тебя много времени, а я свое тратить не могу. Что до защиты, она мне не нужна. Это лишь новые оковы. Пусть нападут, если посмеют. Ясона я им ни за что не отдам. У меня есть дар, и я им воспользуюсь.

Всякий раз, когда Медея произносила его имя, свирепая, орлиная любовь вспыхивала в ее глазах. Она вцепилась в него и будет сжимать все крепче, пока не убьет.

– А попробуешь меня удержать, – добавила Медея, – я и с тобой буду биться.

Будет, подумала я. Хоть я богиня, а она смертная. Эта с целым миром будет биться.

Ясон пошевелился. Чары слабели.

– Племянница, я не стану тебя удерживать против воли. Но если однажды ты…

– Нет. Мне от тебя больше ничего не нужно.

Медея повела Ясона на берег. Они не задержались, чтоб отдохнуть или поесть, не дождались рассвета. Подняли якорь и отплыли во тьму – только луна в дымке да непоколебимый золотой взгляд Медеи освещали им путь. Я скрывалась за деревьями – не хотела, чтобы она увидела, как я за ней наблюдаю, и стала презирать меня за это тоже. Зря беспокоилась. Она не оглядывалась.

А потом я вышла на берег, на прохладный песок, и звездный свет испещрил мое лицо. Волны усердно смывали следы гостей. Я закрыла глаза и почувствовала, как бриз овевает меня, принося с собой запахи соли и водорослей. Как созвездия над головой вращаются по далеким орбитам. Я долго ждала, прислушивалась, устремляла мысленный взгляд в открытое море. Я ничего не слышала – не скрипели весла, не хлопал парус, ветер не доносил голосов. Но его приближение чувствовала. Я открыла глаза.

Корпус корабля с изогнутым клювом рассекал воды моей гавани. Он стоял на носу, его золотой лик вырисовывался на фоне рассветного неба. Радость разрасталась во мне, давняя и острая, как боль. Брат.

Он поднял руку, и корабль остановился, неподвижно зависнув в воде.

– Цирцея! – Крик Ээта пронесся над разделяющей нас водой. От его голоса воздух зазвенел, как бронза от удара. – Сюда явилась моя дочь.

– Да. Явилась.

Лицо его просияло от удовольствия. Когда Ээт был младенцем, череп его казался мне хрупким как стекло. Мне нравилось водить пальцами по его косточкам, пока Ээт спал.

– Я знал, что явится. Безрассудная. Хотела меня связать, а связала себя. Братоубийство всю жизнь будет над ней тяготеть.

– Я скорблю о смерти твоего сына.

– Она заплатит за это. Пришли ее сюда.

Лес за моей спиной притих. Животные замерли, припав к земле. Ребенком он любил положить голову мне на плечо и разглядывать нырявших за рыбой чаек. Смех его светился, как солнце поутру.

– Я познакомилась с Дедалом.

Он нахмурился:

– С Дедалом? Он мертв давно. Где Медея? Отдай ее мне.

– Ее здесь нет.

Обрати я море в камень, он, наверное, так не поразился бы. Недоверие и ярость распускались на его лице.

– Ты отпустила ее?

– Она не захотела остаться.

– Не захотела? Она преступница, изменница! Ты обязана была задержать ее и передать мне!

Никогда не видела его таким разъяренным. Вообще никогда разъяренным не видела. Но даже сейчас лицо его было прекрасно, как вздымающая гребень штормовая волна. Можно еще попросить у него прощения, еще не поздно. Можно сказать, что она меня перехитрила. Я ведь всего лишь его глупая сестра, слишком доверчивая и неспособная проникнуть взглядом в трещины мироздания. Тогда он сошел бы на берег и мы бы… Но этой мысли мое воображение не докончило. Позади брата на веслах сидели люди. Смотрели прямо перед собой. И не шевелились – даже чтобы муху смахнуть или почесаться. Лица их были пусты и вялы, руки покрыты шрамами да струпьями. Следами ожогов.

Я потеряла его давным-давно.

Нас охлестнул ветер.

– Слышишь? – вскричал Ээт. – Мне следует наказать тебя!

– Нет. В Колхиде можешь делать что пожелаешь. А здесь Ээя.

И снова на лице его отразилось неподдельное изумление. А затем он скривил губы:

– Ты ничего не изменила. В конце концов я до нее доберусь.

– Может, и так. Но думаю, легко она не сдастся. Она похожа на тебя, Ээт, вы словно два дуба. И ей приходится с этим жить, как и тебе, видно.

Он ухмыльнулся, а затем, отвернувшись, поднял руку. Тела гребцов синхронно задвигались. Весла забили по воде, увозя его прочь от меня.