Мы с отцом Роя спали в гостиной, я лежал на диване, а он – в откидном кресле, будто не веря, что я сдержусь и не попытаюсь прорваться к двери. Но он волновался зря. Когда я накрылся хрустящей простыней и мягким одеялом, я уже очень устал и был готов поставить точку в этом безумном дне. В комнате было тихо, не считая шипения газового обогревателя, который горел голубым светом, греясь в углу. За ночь мы просыпались несколько раз и обменивались скупыми словами.

– Ты хочешь детей? – спросил он, когда я только уснул.

– Да, хочу, – ответил я, надеясь вернуться ко сну.

– Рой тоже. Ему нужно начать все сначала.

На меня под одеялом нашел приступ клаустрофобии. Интересно, знал ли Рой-старший, что он едва не стал дедушкой. Я вспомнил, как вез Селестию домой, несчастную и изможденную.

– Но не уверен насчет Селестии. Она может не захотеть.

– Ей просто кажется, что она не хочет. Дети приносят с собой любовь, когда они появляются.

– Почему вы с мисс Оливией решили остановиться на Рое?

– Я бы завел еще, – сказал Рой-старший сквозь зевок. – Набил бы дом битком. Но Оливия мне не доверяла. Боялась, что я получу своего ребенка и забуду о Рое-младшем, но я бы ни за что так не сделал. Он мой тезка. Но она все равно пошла к доктору и все сама решила, прежде чем я успел об этом заговорить.

И он снова уснул или, по крайней мере, перестал говорить. Я лежал, считая часы до утра, перебирая пальцами отцовскую цепь, изо всех сил пытаясь не думать о Рое, вернувшемся домой.

Еще не рассвело, когда Рой-старший встал со своего кресла и указал мне на ванную, где он оставил чистые полотенца и зубную щетку. Перед выездом мы позавтракали: кофе и лоснящиеся от масла пшеничные булочки. На улице было прохладно, но не холодно. Мы, сидели на крыльце, свесив ноги.

– Ты хочешь ее, – сказал Рой-старший, теребя веревочки на толстовке. – Но она тебе не нужна. Понимаешь, о чем я? Рою эта женщина нужна. Кроме нее, у него от прошлой жизни ничего не осталось. От жизни, на которую он работал.

Приправленный цикорием кофе пах сладковатым табачным дымом. Я обычно пью просто черный, но Рой-старший забелил его молоком и подсластил сахаром. Я допил кофе, поставил чашку рядом на бетонный пол. Встав, я протянул Рою-старшему руку:

– Сэр, – сказал я.

Он пожал мне руку одновременно и строго, и искренне.

– Отступись, Андре. Ты хороший парень. Я же знаю. Я помню, как ты нес Оливию. Прояви достоинство, не трогай Селестию с год. Если через год она тебя захочет, если ты ее захочешь через год, я возражать не буду.

– Мистер Гамильтон, она нужна мне.

Он помотал головой:

– Ты понятия не имеешь, что значит «нужна».

Он отмахнулся, будто отсылая меня, и я, не подумав, пошел в сторону машины, но потом развернулся:

– Это просто бред собачий, сэр.

Рой-старший посмотрел на меня растерянно, будто бездомный кот вдруг процитировал Мухаммеда Али.

– Я признаю, что живу лучше других, но куча людей живет лучше, чем я, а некоторые живут хуже, чем Рой. Признайте это. Попытайтесь понять, что я имею в виду. Я помню вас в тот жаркий день, как вы мучились с этой лопатой. Вы точно знаете, что я чувствую.

– Мы с Оливией прожили в браке больше тридцати лет, мы через многое прошли.

– И это все равно не дает вам права со мной так разговаривать, вести себя так, будто вы Бог на троне. Я что, обязан отсидеть в тюрьме, чтобы заслужить свое право на счастье?

Рой-старший почесал шею там, где росли тугие серые кудри, и смахнул набежавшие на глаза слезы.

– Ты пойми, Андре. Он ведь мне сын.