Глава 42
Пессимизм: вам хуже, чем никак?
Ничья в кармане. – Арифметика страдания. – Ужасное будущее уже было. – Как мы пугали народ. – Оружие учит миру.
Возьмем слово «пессимизм» в большом мировоззренческом смысле. Тезис вроде того, что «жизнь не стоит того, чтобы жить», или, как вариант, «мы живем в худшем из возможных миров». Философ Артур Шопенгауэр, например, утверждал последнее на полном серьезе и даже как-то доказывал. Вряд ли эта партия действует как слаженная сила (вероятно, им слишком грустно для этого), но отнесемся к ним как к реальной партии: со своей субкультурой, духовными отцами, ритуальными фразами. И хотя эта идеология достаточно интровертна (зачем особо что-то предпринимать в этом ужасном мире?), она ухитряется портить жизнь не только своим носителям. У пессимизма как Большого Мировоззрения есть свои последствия.
Давайте пока ничего не будем доказывать, просто покажем одну вещь. Мы как бы играем в жизнь. Под выигрышем и проигрышем здесь понимается что-то вроде суммы удовольствия и страданий. Мы пока даже не спрашиваем, чего больше. У игры есть правило.
Самоубийство – это ничья, которая всегда в кармане. Игра, в которой можно требовать ничью в любой момент, уже только поэтому стоит, чтобы в нее играли.
Здесь надо додумать до конца мысль, которая сильно противоречит нашим инстинктам (но не логике и здравому смыслу). И сама по себе мысль может показаться кому-то страшной. Однако, подумав страшное один раз, далее можно не бояться.
Смерть – это не главная беда. Смерть – это всего лишь никак. Подлинной бедой и наказанием была бы жизнь, обладающая отрицательной полезностью. Но если большинство людей не требуют ничью прямо или косвенно, то полезность их жизни, вероятно, положительна.
Потребовать ничью напрямую могло бы не хватить, например, смелости. Но человек, который действительно не хочет жить, довольно быстро договорится со своим бессознательным на эту тему. Есть долгие, обходные, не столь надежные пути, но они ведут туда, куда надо психике – наркотики, война, криминальные практики. Это всегда можно выбрать, но большинство не выбирает.
При этом подсчитывать боль и ужасы жизни – давняя и почтенная традиция. Буддизм начинает с этого, первый тезис – «страдание есть». Но чтобы было честно, перед ним, наверное, должен стоять тезис «удовольствие доминирует». По крайней мере у большинства.
Это удовольствие скорее в эпикурейском смысле, чем каком-то оргиастическом. То есть ближе к отсутствию выпуклого страдания, чем какому-то выпуклому счастью, но это не так важно, важно, что остается после сравнения двух цифр (полагаю, при желании счастье и несчастье можно как-то измерить, и этому научатся). После сравнения там обычно остается мотив еще немного пожить.
Помимо страдания, говорят про риски. И помимо себя, людям свойственно переживать за мир в целом. «Никогда мы не были к катастрофе так близко». Успокойтесь. Как только начался разговор на тему, эта фраза звучит каждый год. Если верить этой глупости, каждое десятилетие опаснее предыдущего, и так, вероятно, от начала времен.
Ужасное будущее столько раз уже было в прошлом, что, кажется, пора бы привыкнуть.
Статистика между тем говорит скорее обратное. Если обсуждать не глобальные риски человечества, а локальные риски отдельного человека, то с каждым поколением их меньше. Риск погибнуть от стихийного бедствия, голода, холода, болезней, войны, преступников становится все меньше. За века у нас прорыв почти по всем номинациям. Это статистика. А про возрастание рисков обычно говорят массмедиа, то есть шоу-бизнес. Можете выбирать, кому больше верить – ученым или шоуменам.
Вообще, в природе людей – лучше видеть риски, чем их отсутствие. Лучше перебояться, чем недобояться.
Это когнитивное искажение, но благодаря ему выжили наши предки. Мы продолжаем следовать их привычкам, хотя уже могли бы расслабиться.
Также одни люди любят повторять то, что говорят другие, особенно если других много или они известны, или они говорят с особенной табуретки. Но табуретка часто вынуждает говорить неправду. Помню, как в 18 лет, работая журналистом, получил задание написать о возможном прорыве Красноярской ГЭС. Надо сказать, что если ее прорвет, город Красноярск смоет, поэтому вопрос далеко не праздный. Пришел к компетентному ученому человеку. Тот сказал – спите спокойно, не прорвет. Ну что я, буду врать? Так и записал, чтобы спали спокойно. Но я был честным, а в редакции работали профессионалы. В статье не изменили ни слова. Но поставили заголовок с вопросом, и коллаж, как ее прорывает. Мы как бы поднимаем проблему. Пусть кошмар маловероятен, но обсудить-то его возможно? Нет возможности – нет статьи. Потом я еду в маршрутке и слышу краем уха: двое обсуждают ту статью. При этом словно не видели текст, только коллаж и заголовок. Один говорит, что скоро умрем. Другой, более разумный, – да не верьте вы желтой прессе. Дело было в Академгородке. Ну хоть какой-то скептик нашелся.
Табуретка часто такая, что заставляет нагнетать. Не верьте слепо мальчику со стульчика, даже если ему 50 лет и он доктор наук. Смотрите внимательнее, кто говорит, откуда, зачем.
А еще бывает самооправдание. Плохо живем, потому что не мы плохие, а жизнь сама по себе плохая. Тактически с этой мыслью жить получше. В результате будет похуже, ибо она помешает думать и действовать. А еще, собирая трагические позы и страшные истории, мы таким странным образом развлекаемся. Но если бояться иногда хотя бы полезно, то отчаиваться, переживать, проклинать – просто лишние страдания.
Вообще, люди так устроены, что лучше видят те риски, которые создает новое знание, чем те, от которых оно защищает. Мы уже приводили пример – взрослого (цивилизация, достигшая некоего знания, прежде всего технологического) и ребенка (природного дикаря). У взрослого больше способов свернуть себе шею, и это интересно обсудить. Но у него, по сравнению с ребенком, куда больше способов ее не свернуть. И это куда важнее, хотя менее обсуждаемо.
Отсюда уже следует, что лучше – знать или не знать? Всегда лучше знать, даже если попутно мы обзаведемся в хозяйстве атомной бомбой. Кстати, пока что эта бомба скорее сэкономила жизни, чем отняла. Вероятно, без ее появления холодная война сорвалась бы в горячую, а это, по опыту прошлых войн, стоит несколько десятков миллионов жизни. Скажем ядерному оружию спасибо?
К сожалению, люди еще мыслят больше картинками, нежели цифрами. Если завтра случится большая беда (мировая война, техногенная катастрофа), в которой погибнет миллиард человек, почти все сочтут меня идиотом, верно? Надо же было так ошибиться как раз накануне. Это будет завороженность большой абсолютной цифрой, но правильнее мыслить в процентах. Я останусь прав даже в этом случае, как ни странно. Миллиард человек – это всего лишь 13 % от нынешней популяции, если умирать прямо завтра. Если это будет мировая война, то даже с такими потерями это гуманнее войн, которые вели наши предки в палеолите (если то, что они делали, можно назвать войной). Если два племени воюют до полного истребления всех соседних мужчин и части женщин, это не 13 % жертв, а побольше. Первая и Вторая мировые войны на этом фоне – образец умеренности и гуманизма.
Мрачные прогнозы обычно не учитывают самое важное в природе людей – люди могут умнеть и накапливать знания. Например, некоторые алармисты взяли и что-то посчитали: «Тут-то человечеству и придет конец». Всего-то через тысячу лет. Да, это почти завтра. Но откуда они взяли, что через тысячу лет человечество будет беззащитно, как и сейчас? Вроде бы последняя тысяча лет доказывает, что человечество может и поменяться? Это все равно что, глядя на пятилетнего ребенка, дать прогноз, что в 25 лет он будет нуждаться и голодать: «Посмотрите, он же не приспособлен, как только папа с мамой снимут его с дотации – он умрет». За двадцать лет приспособится. Про это хорошо написано у Дэвида Дойча в «Начале бесконечности».
Это именно та большая причина, что мешает нам погибнуть на линейной экстраполяции текущих трендов. Известный пример, как в XIX веке высчитали рост конского навоза в Лондоне и ужаснулись. Линейная экстраполяция говорила, что скоро будет слой в несколько сантиметров. А потом придумали автомобиль. Аналогичная по смыслу история случилась с мальтузианством. Правда, там ставки были выше. Человечество должно было начать истреблять себя, ибо рост его численности не успевал бы за ростом продовольствия. Мальтус все правильно посчитал, кроме того, что вопрос еды – это лишь вопрос знания, а значит, он решаем.
Парадокс пессимизма в том, что он может запретить как раз спасительный шаг. Этот шаг обычно вперед, а не назад. А пессимизм не верит этому направлению.
Даже если завтра все погибнем, это не худший вариант мира, мол, «не стоило и начинать». Стоило в любом случае. Лучше прожить всего лишь 27 лет, чем не родиться вовсе.
Вообще, главное правило оптимиста звучит так же, как и у пессимиста: «возможно все». Но обычно оптимист лучше считает вероятности.
Например, если верить в техно-гуманитарный баланс Акопа Назаретяна, то вероятность добрых инопланетян намного выше, чем злых. Аналогично с искусственным интеллектом, если он окажется сильнее нас. Не буду долго пересказывать, основная идея в том, что чем мощнее цивилизация в техническом смысле, тем она добрее просто для того, чтобы выжить. Голубь достаточно слаб, чтобы позволить себе быть злобной птицей. А вот хищники, идеально подходящие для убийства, вынуждены проявлять мягкость, некую этику – хотя бы в отношении представителей своего вида. Аналогично с людьми. У дикарей нет потенциала убить соседнее племя сразу и целиком. У нас такой потенциал есть. Поэтому мы большие гуманисты. Но там, где дикарям везет разжиться современным оружием (хотя бы автоматом Калашникова), случается техно-гуманитарная катастрофа. Они воюют с автоматом так, как недавно воевали с копьями, но автоматом надо воевать по другим, значительно более мягким правилам. Если бы они доросли до автомата самостоятельно, они параллельно доросли бы и до этих правил, успели бы. В целом человечество успевало.
Посмотрим на историю. Пока история человечества подтверждает теорию о балансе. Не так уж вероятно, чтобы теория сломалась ровно сейчас, сделав нас самым невезучим поколением за тысячи лет.
