19.12. Сатира и социология. Салтыков-Щедрин. Иудушка Головблев и другие

В своих произведениях, написанных в 40-80-х гг. XIX в., М. Е. Салтыков-Щедрин создал огромное полотно общественной жизни России, отличающееся не только яркими красками, но и глубоким проникновением в социально-экономические процессы эпохи. В свое время Ф. Энгельс писал: «Бальзак… в «Человеческой комедии» дает нам самую замечательную реалистическую историю… французского общества, из которой я даже в смысле экономических деталей узнал больше (например, о перераспределении движимого и недвижимого имущества после революции), чем из книг всех специалистов – историков, экономистов, статистиков этого периода, вместе взятых». Эти слова в полной мере могут быть отнесены и к М. Е. Салтыкову, с поправкой на специфику жанра его произведений и с учетом того, что он много выступал не только как беллетрист, но и как публицист по социальным вопросам.

Из великих русских писателей второй половины XIX в. фигура Салтыкова в особенной мере привлекает внимание историка социально-экономической мысли. Он изобразил в своих многочисленных произведениях дореформенное помещичье хозяйство, его кризис и упадок, формирование и развитие новых капиталистических порядков и класса буржуазии. В его книгах запечатлены размышления не только о путях развития России, но и о закономерностях общественного развития вообще, о судьбах человеческой цивилизации.

Салтыков воспитывался на революционно-демократических идеях Герцена, Белинского, Чернышевского. Свою юношескую повесть он посвятил демократическому публицисту Владимиру Милютину, с которым был дружен.

Получив образование в Царскосельском лицее, он начал государственную службу и литературную деятельность в Петербурге, но в 1849 г. был арестован и сослан в Вятку за публикацию повести, в которой власти усмотрели «революционную заразу». Семь лет службы мелким чиновником в Вятке, а позже несколько лет в других провинциальных городах, где он занимал довольно высокие административные посты, дали Салтыкову запас наблюдений, знание жизни разных слоев русского общества. В 60-80-х гг. Салтыков был отчасти близок к народникам, редактировал «Отечественные записки» и всей силой своего таланта боролся за несчастного русского мужика, против крепостников-помещиков, взяточников-чиновников, мироедов-капиталистов, пресмыкающихся перед властью либералов. По своим глубинным убеждениям Салтыков всегда был и остался социалистом, но не примыкал ни к какой школе и партии, в частности критически относился к общинным иллюзиям.

Салтыков как писатель был великим новатором в области литературных жанров и художественных средств. Среди его наиболее известных произведений – реалистически-гротескный роман «Господа Головлевы», рисующий распад дворянской семьи; «История одного города» – блестящая и горькая сатира на русскую жизнь, русское государство и его правителей; «Пошехонская старина» – оригинальный сплав романа, мемуаров и социологического исследования о крепостном праве; наконец, «Сказки» – своеобразные миниатюрные социально-экономические и политические памфлеты.

Как показал Салтыков, сатира имеет особенные возможности анализа социально-экономической действительности, недоступные науке и публицистике. Она обращается к чувству юмора читателя и слушателя – этому замечательному человеческому свойству, которое помогает ему легко, незаметно, с удовольствием усваивать самые серьезные вещи. Сатира рельефно высвечивает явления общественной жизни, социальные типы и ситуации. Иной раз она дает исследователю гораздо больше жизненного материала для понимания нашей удивительной истории и суровой действительности, чем труды дипломированных социологов. Лучшие произведения отечественных сатириков восходят к традициям Салтыкова-Щедрина.

Сила искусства

Несколько страниц книжного текста занимает сказка «Соседи» (1885 г.). Кстати сказать, она впервые опубликована в издававшейся А. И. Чупровым газете «Русские ведомости», что тоже не случайно. На первый взгляд, это непритязательная народная притча. Человек, не склонный к размышлениям, прочтет и пожмет, пожалуй, плечами. Но русский читатель сто лет назад находил в ней в высшей степени острые и злободневные вещи. В самом деле, речь там идет о природе экономического неравенства между людьми, о неустранимой пропасти между богатыми и бедными, о тупости и равнодушии правительства. Если угодно, это притча о капитале и труде, о накоплении капитала и обнищании трудящегося человека.

В сказке два героя – крестьяне Иван Богатый, олицетворяющий капитал, и Иван Бедный, представляющий труд. Неподражаемый юмор Щедрина виден уже в первых строках: «Оба были хорошие люди, а Иван Богатый- даже отличный. Как есть во всей форме филантроп. Сам ценностей не производил, но о распределении богатств очень благородно мыслил. «Это, говорит, с моей стороны лепта. Другой, говорит, и ценностей не производит, да мыслит неблагородно – это уже свинство. А я еще ничего». А Иван Бедный о распределении богатств совсемне мыслил (недосужно ему было), но, взамен того, производил ценности».

Как видим, у автора нет иллюзий относительно того, плодом чьего труда является капитал. Источник его – труд тех, кто лишен богатства. Щедрин высмеивает догму буржуазной политэкономии, что капитал и труд вносят равную «лепту» в общественное производство, а заодно так называемую совесть богачей и своеобразное «разделение труда» в эксплуататорском обществе.

Капитал обладает свойством самовозрастания: он «сам собой» увеличивается за счет присоединения прибыли или, по крайней мере, ссудного процента. Иван Богатый может разъезжать по заграницам, заниматься филантропией или болтовней, а деньги все равно текут к нему. Это вызывает у него восторженное изумление: «Вот ведь чудо такое!»

Обратная сторона этого чуда – невозможность для Ивана Бедного выбиться из нужды, хотя он трудолюбив и воздержан. «Это был коренной, задавленный русский мужик, который напрягал все усилия, чтобы осуществить все свое право на жизнь, но, по какому-то горькому недоразумению, осуществлял его лишь в самой недостаточной степени».

Филантроп Иван Богатый не оставляет надежды как-то помочь своему злосчастному собрату и теперь обращается к авторитету государственной власти. Он просит «уравнять» их с Иваном Бедным во всех податях и повинностях – «с него подвода – и с меня подвода, с его десятины грош – и с моей десятины грош». Ясное дело, от такого распределения тягот богач не обеднеет, а бедняк не выправится.

Устойчивость этого неравенства настолько удивила Ивана Богатого, что он стал «копать» социальный вопрос. «Попробовал было он поглубже копнуть, но с первого же абцуга такие пугала из глубины повыскакали, что он сейчас же дал себе зарок – никогда ни до чего не докапываться».

Что это за пугала? Надо думать, здесь Салтыков переходит на обычный в его вечной борьбе с цензурой эзопов язык. Речь идет, вероятно, об опасных для буржуазии объективных выводах социальной науки.

Сказка кончается тем, что оба Ивана обращаются за объяснением к третьему Ивану – деревенскому мудрецу, прозванному тем не менее Простофилей. Мудрец дал им ответ, который сводится к тому, что таков естественный или, если угодно, божественный порядок вещей: богатый должен быть богат, а бедный беден, поскольку это предусмотрено каким-то неведомым «планом».

Вот и все. Какая скромность литературных средств и какая глубина содержания!

В сказке «Дурак» рассказывается о человеке, который слыл среди окружающих глупым, потому что не мог усвоить понятия частной собственности, не отличал своего от чужого. Кстати, этого дурака тоже зовут Иван. Отданный в учебное заведение, «большинство наук он совсем не понимал. Не понимал истории, юриспруденции, науки о накоплении и распределении богатств. Не потому, чтобы не хотел понимать, а воистину не понимал. И на все усовещи-вания учителей и наставников отвечал одно: «Не может этого быть!» Только тогда настоящим образом узнали, что он несомненный и круглый дурак».

О чем здесь речь? Думается, о том, что для чистого ума и сердца порядки «цивилизованного» классового общества и отражающие эти порядки науки представляются вовсе не естественными и нормальными, а, напротив, невозможными, невероятными и непонятными.

Таким путем можно пересказывать и толковать многие сказки и другие сатирические произведения Салтыкова, но едва ли это нужно. Лучше прочитать оригинал.

Творчество Салтыкова-Щедрина давно привлекало историков и аналитиков русской общественной мысли. Первые работы появились еще в XIX в. Марксисты использовали идеи Салтыкова для объяснения русской действительности, для обоснования своих позиций по вопросам развития капитализма и формирования пролетариата. Такую работу предпринял талантливый литературный критик-марксист М. С. Ольминский, который после Октябрьской революции стал редактором первого полного издания сочинений Салтыкова.

Примечательно, что самому Ольминскому Салтыков в свое время помог избавиться от народнических иллюзий и своимтворчеством способствовал его переходу на позиции революционного марксизма. Ольминский рассказывает, как, сидя в царской тюрьме в 1897 г., он детально изучал Салтыкова и начал работу по составлению «Щедринского словаря» – огромного систематизированного свода высказываний писателя, художественных образов, событий и фактов, фигурирующих в его произведениях. Этот уникальный труд, без которого теперь немыслимо щедриноведение, был издан после смерти автора. Один из редакторов «Словаря», М. М. Эссен, сама участвовавшая в революционном движении с 90-х гг., рассказывает в предисловии: «Когда складывалось наше мировоззрение по вопросам о своеобразии путей развития России, о роли общины, роли критически мыслящей личности, оценке методов борьбы народничества, мы, марксисты, находили подкрепление не у Михайловского, не у эпигонов народничества, скатывающихся к либерализму, а у Щедрина. Его ненависть к так называемому культурному обществу, к либералам, презрение к компромиссу, беспощадное разоблачение всяких иллюзий о гармонии интересов, высмеивание им мечтаний Карася-идеали-ста – все это было нам близко и понятно! Со сказками Щедрина мы ходили в рабочие кружки, иллюстрируя ими учение Маркса о непримиримости классовых противоречий, о классовой борьбе». Многозначительное свидетельство из первых рук!

Чтение словаря Ольминского, конечно, не заменяет чтения Салтыкова, но также весьма полезно. К примеру, мы задались целью узнать, что писал Салтыков о русской буржуазии. Тут же находим, пользуясь словарем, что в «Убежище Монрепо» (1878–1879 гг.) автор относил к буржуазии кабатчиков, процентщиков, железнодорожников, банковских дельцов и прочих казнокрадов и мироедов, которые в короткий срок опутали всю страну. Далее двумя цитатами характеризуются наиболее типичные черты русской буржуазии. Во-первых, это «ублюдки крепостного права», которые стараются восстановить его в новой форме – «менее разбойничьей, но, несомненно, более воровской». Во-вторых, это не тот (очевидно, западный) буржуа, который завоевывает положение в обществе трудолюбием и профессионализмом (хотя, ядовито замечает Салтыков, «не безучастия кровопивства»). Русский буржуа отличается праздностью, невежеством, пристрастием к водке.

Но этого мало. Мы можем узнать о русской буржуазии еще массу интересного, находя ее под различными псевдонимами и собственными именами. Чаще всего Салтыков употребляет для русского буржуа псевдоним «чумазый», подчеркивая этим дикость, некультурность, примитивность этого класса. В одном из своих последних и социологически наиболее глубоких сочинений «Мелочи жизни» (1886–1887 гг.) Салтыков, в частности, говорит: «…русский чумазый перенял от своего западного собрата его алчность и жалкую страсть к внешним отличиям, но не усвоил себе ни его подготовки, ни трудолюбия».

В нескольких сочинениях Салтыкова встречается Дерунов, в молодости трактирщик и скупщик, а теперь «опора и столп». Он не только держит в своих руках уезд и имеет большое влияние в губернии, но едет в Петербург и хлопочет о железнодорожной концессии. А началось богатство Дерунова с того времени, когда он обокрал купца, умершего у него на постоялом дворе. Перед нами живой человек с множеством сочных подробностей и вместе с тем тип русского капиталиста с его прошлым, настоящим и, пожалуй, даже будущим: мы можем себе представить, как будет развиваться этот «чумазый капиталист» и какое место он займет в русском обществе.

Возможно, коллективный портрет русской буржуазии, созданный Салтыковым, несколько односторонен. Она дала и талантливых организаторов производства, и меценатов, и даже революционеров. Но сказанное не отрицает массовость явления, не отменяет обобщенных черт класса, и в этом сила и ценность художественного и социального открытия Салтыкова.

Буржуазия в России к концу XIX в. была относительно молодым классом. Она не имела ни опыта хорошо организованной, квалифицированной, закамуфлированной эксплуатации рабочего класса и бедного крестьянства, ни опыта политической организации для борьбы на два фронта – против дворянства и против рабочего класса.

На Западе буржуазия смогла в значительной мере «спрятаться» от угнетенных классов за спиной наемных управляющих акционерных обществ и банков, за благопристойным фасадом парламентской демократии и многопартийности. В России ничего этого не было или было в гораздо меньшей степени. Для рабочих и крестьян «буржуй» персонифицировался в совершенно реальном, хорошо знакомом и ненавистном образе выжимающего пот из трудящихся владельца предприятия, кулака-мироеда, жулика-торговца, ростовщика. Буржуазия воспринималась как прямая наследница прежних эксплуататоров, находящаяся под защитой и опекой самодержавия с его армией чиновников, полицейских, военных.

Эта ситуация, со стереоскопической реальностью и едким юмором изображенная Салтыковым-Щедриным, во многом объясняет характер классовой борьбы и русских революций начала XX в.

В «Истории одного города» фигурирует градоначальник Бородавкин, который насильственными средствами насаждает среди глуповцев, жителей города Глупова, цивилизацию. Как сообщает автор, в его понимании цивилизация – это «наука о том, колико каждому Российской Империи доблестному сыну отечества быть твердым в бедствиях надлежит».

Руководствуясь этим принципом, Бородавкин ведет против населения войны «за просвещение» и на этом пути сжигает, истребляет, разоряет все. Подобные войны возникают, например, из-за отказа жителей города и округи разводить на своих полях горчицу и персидскую ромашку (средство от постельных клопов). Когда же градоначальнику удается сломить строптивость, то возникают новые проблемы: «…глуповцы насеяли горчицы и персидской ромашки столько, что цена на эти продукты упала до невероятности. Последовал экономический кризис, и не было ни Молинари, ни Безобразова, чтоб объяснить, что это-то и есть настоящее процветание. Не только драгоценных металлов и мехов не получали обыватели в обмен за свои продукты, но не на что было купить даже хлеба».

Потребление на душу населения упало наполовину, потом на три четверти, к тому же задерживались дани. «Только тогда Бородавкин спохватился и понял, что шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собиратьдани, он с удивлением и негодованием увидел, что дворы пусты и что если встречались кой-где куры, то и те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению, он обсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной точки зрения, то есть увидел в нем бунт, произведенный на сей раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.

– Вольный дух завели! разжирели! – кричал он без памяти, – на французов поглядываете!

И вот начался новый ряд походов, – походов уже против просвещения».

Мы видим здесь многие характерные черты сатиры Салтыкова. Со свирепым юмором (по выражению его новейшего биографа С. А. Макашина) изображены смешанная с лицемерием тупость и жестокость царской администрации, «экономический волюнтаризм» с его гибельными последствиями, а заодно низкопоклонство и лживость либерально-буржуазной экономической науки.

«История одного города» – сатира на всю русскую жизнь, на все классы и слои русского общества. С горечью и гневом пишет автор и об отсталости, политической и гражданской незрелости народа, о его вековом страхе перед властью, покорности и многотерпении. Книга Салтыкова имела огромный успех, но вызвала и многочисленные нападки, причем не только справа, но и слева. Даже близкие к нему люди считали, что он изобразил русский народ односторонне, оглупил и принизил его. Они были неправы: именно действенной, активной любовью к народу продиктована эта необыкновенная книга. Ведь говорил же Чернышевский устами героя романа «Пролог» Волгина: «Жалкая нация, жалкая нация! – Нация рабов, – снизу доверху, все сплошь рабы…». В. И. Ленин называл эти упреки словами настоящей любви к родине.

В «Истории одного города» появляется важный мотив, который затем не раз повторяется у Салтыкова, – сближение, смыкание коммунизма и социализма в их утопических и грубоуравнительных вариантах со стремлением самодержавно-бюрократической власти к всеобщей регламентации, уравнению граждан в бесправии и убожестве. В конце книги выступает градоначальник Угрюм-Бурчеев, чья деятельность и воплощает такое смыкание. «В то время не было достоверно известно ни о коммунистах, ни о социалистах, ни о так называемых уравнителях вообще. Тем не менее нивелляторство существовало, и притом в самых обширных размерах… Казалось, что ежели человека, ради сравнения с сверстниками, лишают жизни, то хотя лично для него, быть может, особливого благополучия от сего не произойдет, но для сохранения общественной гармонии это полезно, и даже необходимо».

Своего рода антиутопия, которую далее немногими мощными мазками художнической кисти пишет Салтыков, предвосхищает многое и в литературе, и в истории. Здесь есть всеобщая регламентация, милитаризация и слежка, принудительный аскетизм и систематическое промывание мозгов, единообразие во всем, начиная одеждой и кончая мыслями, насилие над природой и бредовые планы ее «преобразования». И многое другое.

«В этом фантастическом мире нет ни страстей, ни увлечений, ни привязанностей. Все живут каждую минуту вместе, и всякий чувствует себя одиноким. Жизнь ни на мгновение не отвлекается от исполнения бесчисленного множества дурацких обязанностей, из которых каждая рассчитана заранее и над каждым человеком тяготеет как рок. Женщины имеют право рожать детей только зимой, потому что нарушение этого правила может воспрепятствовать успешному ходу летних работ. Союзы между молодыми людьми устраиваются не иначе как сообразно росту и телосложению, так как это удовлетворяет требованиям правильного и красивого фронта. Нивелляторство, упрощенное до определенной дачи черного хлеба, – вот сущность этой кантонистской фантазии…»

Здесь можно усмотреть и пародию на левацкие извращения фурьеризма, и намек на военные поселения Аракчеева во времена Александра I, но нельзя не усмотреть также предостережения великого гуманиста относительно тупиков цивилизации.

В начале 1873 г. Н. Ф. Даниельсон, русский корреспондент К. Маркса, посылает ему только что вышедшую книгу Салтыкова-Щедрина «Дневник провинциала в Петербурге» и пишет: «Я посылаю Вам сатиры единственного уцелевшего умного представителя литературного кружка Добролюбова – Щедрина. Его типы сразу же становятся такими же популярными, как типы Островского и т. д. Никто не умеет лучше его подмечать пошлые стороны нашей общественной жизни и высмеивать их с большим остроумием». Даниельсон упоминает далее о том, что в книге Салтыкова фигурируют такие хорошо известные Марксу события, как нечаевское дело, международный статистический конгресс в Петербурге и др., и говорит о мастерском изображении писателем новых социальных типов русской жизни – «умеренных либералов» и железнодорожных предпринимателей.

После смерти Маркса Даниельсон продолжал активную переписку с Ф. Энгельсом и в начале 1887 г. писал ему: «Посылаю Вам «23 сказки» нашего сатирика Щедрина, где освещаются некоторые «проклятые» социальные вопросы. Я уверен, что многие из этих сказок доставят Вам большое удовольствие…».

Даниельсон прекрасно знал вкусы и интересы обоих своих корреспондентов и хорошо понимал, какое значение имеют произведения Салтыкова для анализа социально-экономических процессов в России. И он не ошибся. Имеется целый ряд свидетельств, что Маркс и Энгельс высоко ценили великого сатирика. Друг и родственник Маркса П. Лафарг и русский революционер Г. А. Лопатин по личным воспоминаниям единодушно называют любимыми русскими писателями Маркса Пушкина, Гоголя и Щедрина. В библиотеке Маркса было несколько книг Салтыкова-Щедрина с читательскими пометками владельца. И это несмотря на то, что чтение Щедрина, язык которого изобилует идиомами, новообразованиями, народными выражениями, было для Маркса, несомненно, нелегким делом.

В свою очередь Салтыков интересовался Марксом, его трудами и деятельностью. Будучи редактором «Отечественных записок», он поместил в 1877 г. статьи Зибера и Михайловского о «Капитале». По цензурным соображениям не прошла в журнале статья, в которой рассказывалось о I Интернационале исвязанных с ним работах Маркса. Салтыков в своих очерках издевался над почти мистическим страхом невежественной русской полиции перед «интернационалкой» и над происками ее агентов в России.

Несмотря на наличие большой литературы, вопрос о взаимных научно-литературных отношениях Салтыкова с Марксом и Энгельсом едва ли выяснен до конца.

Во всяком случае, имеющиеся факты лишний раз подтверждают глубокое понимание Салтыковым социально-экономических проблем, его роль как создателя своеобразного нового литературного жанра – сатирической художественной социологии, имеющей революционно-демократическое содержание.

Вернемся к «Дневнику провинциала». Это своеобразный роман-обозрение, изображающий нравы Петербурга начала 70-х гг. Кое-что в этом сочинении довольно быстро устарело и становится понятным современному читателю лишь благодаря обширным комментариям. Но многое в «Дневнике провинциала» сохранило свою ценность и сто лет спустя. В лучших главах этой книги царствует подлинная стихия смеха. Это мир гротеска и фантасмагории, где реальность неразличимо сливается с безудержной выдумкой.

Таковы эпизоды, связанные с международным статистическим конгрессом, который проходил в Петербурге летом 1872 г. Среди действующих лиц у Салтыкова фигурируют отцы – основатели статистической науки Адольф Кетле и Эрнст Энгель, французский экономист Эмиль Левассер, английский статистик Уильям Фарр и др. Впрочем, сатира Салтыкова направлена, разумеется, не против этих почтенных ученых, а против российских безобразий, вылезших наружу в связи с конгрессом. Он лишь использует свое почти профессиональное понимание проблем, обсуждавшихся на конгрессе, чтобы создать поразительную по богатству ассоциаций комическую картину, в которой действуют и иностранные статистики, и литературные герои из сочинений Тургенева и Гончарова (этот прием он использовал систематически), и собственные щедринские персонажи.

Главным для Салтыкова было очевидное противоречие между конгрессом и жалким состоянием общественной жизни в России. К чему нам успехи статистической науки, если в стране царят отсталость, нищета, невежество, пьянство? В таком ключе за месяц до конгресса в «Отечественных записках» была опубликована серьезная статья. Другой мотив, который сатирически разрабатывал Салтыков в «Дневнике провинциала», это – страх властей перед разоблачительной силой статистики. Ведь еще Чернышевский говорил, что «люди, весь успех которых зависит от таинственности, не любят статистики».

Салтыков усовершенствовал жанр сатирического романа-обозрения в «Современной идиллии», завершенной в начале 80-х гг. и отражающей политическую реакцию этих лет. Два интеллигента-обывателя, напуганные всезнанием и всевластием полиции, которая может их, как они считают, в любой момент «притянуть» за либерализм и политическую болтовню, ищут спасения в сближении с уголовными и полицейскими элементами, которые оказываются плотно переплетенными между собой. С героями происходят всевозможные трагикомические приключения в Петербурге и провинции, что дает автору возможность нарисовать богатейшую сатирическую картину русской жизни, в том числе социально-экономической. Приведем два примера.

Салтыков откликается на хождение в народ и на трагический разрыв между молодыми энтузиастами и темным крестьянством. Некий купец объявляет приз в 25 рублей за каждого пойманного «сицилиста» (народное произношение чужеземного и непонятного слова «социалист»). Ему наловили целую кучу: всякий друг друга ловил. Купец никому не заплатил, объявив, что «сицилисты» – ненастоящие.

Полицейские чины сочиняют чудовищный устав благопристойного поведения обывателей. Один из пунктов гласит: «Ибо только то отечество процветает, которое, давая труду исход и направление, в то же время оплодотворяет его соответствующим капиталом, а в случае отсутствия такового – кредитом, с обязанностью взятое своевременно с надлежащими процентами уплатить. Что вполне подтверждается и собеседованиями, произведенными на экономических обедах».

Здесь пародируется проникновение экономической фразеологии в официально-политическую сферу, тривиальность догм об «оплодотворении» труда капиталом и кредитные иллюзии послереформенной эпохи, а заодно задеваются безобразовские обеды, к которым демократ Салтыков испытывал, естественно, сильнейшую антипатию.

Роман «Господа Головлевы» – вероятно, самое читаемое произведение Салтыкова. Главный герой романа – богатый помещик и отставной чиновник высокого ранга Порфирий Владимирович Головлев, с детства прозванный Иудушкой за лживость, лицемерие, коварство и склонность к предательству. Другие его черты – скопидомство, бессмысленная жадность – роднят его с гоголевским Плюшкиным из «Мертвых душ». Иудушку отличают чудовищное словоблудие и пустословие, что позволяет Салтыкову использовать весь набор сатирических средств изображения, которыми он мастерски владел. Иудушка Головлев – один из самых полнокровных отрицательных образов мировой литературы.

Первые главы романа, рисующие дворянское гнездо крепостных времен, в значительной степени автобиографичны. В матери Порфирия (Иудушки) и его братьев угадывается властная и хозяйственная барыня – мать самого писателя, которую он через несколько лет изобразил в своем последнем большом произведении «Пошехонская старина». В последние десятилетия крепостного права она с большой энергией и умением умножает семейную собственность. При этом она использует в своих интересах оскудение многих помещиков и действует, в сущности, уже не столько старыми, феодально-крепостническими методами, сколько новыми – капиталистическими: скупает по дешевке имения и крепостные души разорившихся, залезших в долги помещиков. Но Головлева-мать – плоть от плоти крепостной эпохи. Когда настала «эмансипация», она, уже пожилая женщина, не смогла приспособиться к новым условиям. С этого начался упадок семьи и семейного хозяйства. Сыновья, которым она передала хозяйство, каждый по-своему способствовали дальнейшему его распаду.

Иудушка, уже при жизни матери и других родственников ограбивший всех и унаследовавший все головлевское имение после их смерти, оказывается еще худшим хозяином. Он не способен понять ни время, ни жизнь, ни людей. Его агрономические и финансовые занятия, которым он отдается со страстью, оборачиваются совершенной фикцией. Выжимая из крестьянина или наемного работника копейку, он теряет по причине своей бесхозяйственности рубль.

Увлеченный магией сложных процентов, он часами просиживает над фантастическим расчетом: сколько было бы теперь у него денег, если бы мать не забрала себе подаренные ему при рождении дедушкой сто рублей, а положила бы деньги на его имя в ломбард. Другой день его занимает расчет: сколько деревьев на десятине принадлежащего ему соснового леса, да сколько их всего, да почем можно продать каждое дерево (ствол отдельно, сучья и верхушки отдельно), да какая это будет куча денег… Потом он принимается высчитывать, сколько денег можно получить от штрафов, если поставить в лесу и в поле охрану и ловить крестьян – порубщиков и потравщиков. «Все растущее и прозябающее на его земле, сеяное и несеяное, обращается в деньги, и притом со штрафами… Громадные колонны цифр испещряют бумагу, сперва рубли, потом десятки, сотни, тысячи… Иудушка до того устает за работой, и главное, так волнуется ею, что весь в поту встает из-за стола и ложится отдохнуть на диван. Но взбунтовавшееся воображение и тут не укрощает своей деятельности, а только избирает другую, более легкую тему».

Подлинная стихия Иудушки – ростовщичество. «Он знает, что мужик всегда нуждается, всегда ищет занять и всегда отдает без обмана, с лихвой». Но, разоряя мужика ростовщическими ссудами, Головлев нищает сам, потому что в его хозяйстве все разворовывается, гниет, пропадает. Он постепенно теряет человеческий облик, спивается, впадает в полусумасшествие.

В другом месте Салтыков писал прямо, что русское дворянство пришло «к сознанию жизненной пустоты и невозможности куда-нибудь приткнуться, где-нибудь сыграть деятельную роль». Вспомнив скандальную фразу Мальтуса, так полюбившуюся русским писателям, Салтыков замечает, что для дворянства «уже нет места на жизненном пире».

Тема упадка дворянства занимала многих русских писателей конца XIX и начала XX в. Но, пожалуй, «Господа Головлевы» остаются самым замечательным художественным произведением, изображающим этот процесс. Это в немалой мере обусловлено глубиной социально-экономического анализа, свойственной Салтыкову-Щедрину.