Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
В следствии по делу декабристов, которое заняло всю первую половину 1826 г., каждому мятежнику давали особого рода анкету, в которой был, в частности, вопрос об источниках его «вольнодумческих и либеральных мыслей». Многие в ответ перечисляли имена давно умерших мыслителей, в числе которых неоднократно фигурирует Адам Смит. Дворянин Юлиан Люблинский, прошедший в приговоре по шестому разряду (пять лет каторги и поселение), отвечал, что он особенно старался «усовершенствовать себя в политической экономии и администрации», а среди авторов, которых он читал, называет Смита, Сэя и… почтенного академика Шторха. Декабристы не могли еще, конечно, отличить Смита от его поздних буржуазных интерпретаторов.
Вожди и идеологи движения были людьми высокой культуры и замечательных нравственных принципов. Борясь за освобождение русского народа от самодержавия и крепостного права, они стремились опереться на передовую общественную мысль своего времени и недавнего прошлого.
Конечно, подлинный источник освободительных идей коренился в бедственном положении русского народа. Но русская жизнь еще не выработала к тому времени идеологии, которой революционеры могли бы руководствоваться. Большинству был известен Радищев, но их взоры в основном были обращены на Запад, где прогрессивная буржуазия уже накопила большой опыт теории и практики борьбы против феодализма. Наряду с французской просветительной философией смитианская политическая экономия была важным источником идей дворянских революционеров.
Декабристы отнюдь не были только учениками. Идеи западных философов и экономистов они стремились применить к конкретным условиям России. Их особенно занимал вопрос о способах ликвидации крепостного права и путях дальнейшего аграрного развития страны. Этот вопрос оставался центральным для русской общественной мысли на протяжении всего XIX в.
Средний возраст участников заговора и восстания составлял 28 лет. Практически все они были дворянами и почти все офицерами – от прапорщика до генерал-майора. Те, кто был постарше, первые «либеральные» мысли могли усвоить еще за школьной партой, из книг и бесед в последние годы правления Сперанского, но настоящей школой для них стала война 1812 г., а завершили свое образование они в заграничных походах 1813–1815 гг.
Война вызвала мощный подъем народного духа. Но крестьяне, служившие в солдатах и сражавшиеся в партизанах, оставались крепостными. Молодые офицеры, возвратившись на родину, с горечью отмечали, что рабство не было поколеблено, а вместе с ним в неприкосновенности оставались другие устои деспотизма. Один из участников первых преддекабристских обществ граф М. А. Дмитриев-Мамонов писал своему другу, видному декабристу (и автору экономических работ) генералу Михаилу Орлову: «…мы, освободители других, стонем под ненавистным игом». Люди, принадлежавшие к высшей аристократии, искренне стремились к единению с народом, чувствовали его боль. Любопытно, что оба – автор и адресат – были сыновьями фаворитов Екатерины II.
Н. И. Тургенев, о трудах которого речь пойдет в следующей главе, рассказывает: «Я вернулся на родину в конце 1816 г. Толчок, данный умам только что происшедшими событиями, или скорее возбуждение, ими произведенное, были очевидны. Именно с момента возвращения русских армий в свою страну либеральные идеи, как говорили тогда, начали распространяться в России. Кроме регулярных войск, большие массы народного ополчения также видели заграничные страны: эти ополченцы всех рангов, переходя границу, возвращались к своим очагам и рассказывали о том, что они видели в Европе. Сами события говорили громче, чем любой человеческий голос. Это была настоящая пропаганда».
Образованные дворяне были единственной средой, в которой могла сложиться организованная оппозиция существующему строю. Офицеры, создававшие первые тайные общества, были настроены патриотически, но счастье родины они видели не только в ее военном величии, но и в освобождении народа. В 1816 г. в Петербурге возникло первое тайное общество – Союз спасения. Программа его включала введение конституции и уничтожение крепостного права. В 1818 г. был создан Союз благоденствия – более широкая и разветвленная организация, в цели которой входила как борьба за преобразования, так и просветительская деятельность. В начале 1821 г. Союз благоденствия был формально ликвидирован, однако вскоре на его месте возникли два тайных общества – Северное в Петербурге и Южное в армии, расквартированной на Украине. Смерть бездетного Александра I в ноябре 1825 г. и замешательство с престолонаследием в связи с отречением второго по возрасту брата Константина толкнули оба общества на активные, но несогласованные действия. Лишь небольшая часть солдат поддержала восстание. Народные массы, крестьянство были в стороне. 14 декабря 1825 г. (старого стиля) Николай I подавил выступление в Петербурге, через две недели потерпело поражение вооруженное восстание на Юге. В июле 1826 г. пятеро руководителей тайных обществ были повешены, более 120 человек сосланы на каторгу и поселение, заключены в крепости, разжалованы в солдаты.
Общее число лиц, привлеченных к следствию по делу декабристов, превышало 500. Репрессиям подверглось также несколько тысяч солдат, пошедших за мятежными офицерами.
После поражения декабристов Россия пережила десятилетия николаевской реакции. Но дело их не пропало. Дворянское поколение русских революционеров (декабристы и Герцен) проложило путь разночинскому, буржуазно-демократическому поколению, которое вышло на историческую арену на рубеже 50-х и 60-х гг. На этой основе в конце века развернулось революционное движение российского пролетариата.
Литературное наследство декабристов значительно по объему. Среди них были такие выдающиеся поэты и прозаики, как Рылеев и Бестужев-Марлинский. Многие декабристы были авторами социально-политических сочинений. Порой идеи, близкие декабризму в теоретической плане, встречаются в сочинениях либеральных профессоров, у которых учились иные декабристы, – Германа, Куницына и др. Некоторые участники восстания становились «литераторами» в ходе следствия, давая подробные ответы на вопросы следственного комитета или сочиняя письма на высочайшее имя. В целом произведения декабристов, содержащие социально-политические и экономические идеи, можно разделить на следующие группы:
1. Легально опубликованные до 1825 г. книги и статьи. Среди работ такого рода особенно выделяется «Опыт теории налогов» Николая Тургенева, единственное крупное декабристское сочинение, специально посвященное экономическим вопросам.
2. Нелегальные сочинения, предназначались только для членов тайных обществ, иногда только для руководителей. Важнейшими сочинениями такого рода являются программные документы – устав Союза благоденствия, «Русская правда» Пестеля и конституционный проект Никиты Муравьева.
3. Материалы, возникшие в ходе следствия. Замечательные памятники общественной мысли и литературы представляют, в частности, показания Пестеля и письма П. Г. Каховского Николаю I и следственному комитету.
4. Мемуары и различные записки декабристов, начиная с опубликованной за границей книги Тургенева «Россия и русские» и написанных в Сибири записок Лунина (30-40-е гг.).
Особое место в декабристской литературе занимает книга М. Ф. Орлова «О государственном кредите», опубликованная в 1833-м. Заступничество старшего брата, любимца Николая I, спасло Орлова от каторги и Сибири, и он доживал свой век в деревне и в Москве, находясь не у дел, под полицейским надзором. Несмотря на всю осторожность автора, цензура изъяла из его книги значительную часть текста, где Орлов излагал программу экономического развития России.
В предисловии к «Опыту теории налогов» Тургенев излагает с декабристских позиций вопрос о пользе изучения политической экономии. Подобно другим русским авторам того времени он считает, что в этой науке существовало три «системы»: меркантилистов, физиократов и Смита. Отвергая две первые системы, он, тем не менее, видит их полезность в том, что «занимающийся политическою экономией, рассматривая систему меркантилистов, невольно привыкает ненавидеть всякое насилие, самовольство и в особенности методы делать людей счастливыми вопреки им самим. Проходя систему физиократов, он приучается любить правоту, свободу, уважать класс земледельцев, – столь достойный уважения сограждан и особенной попечительное™ правительства… Физиократы одним из главных правил представляли свободу совместничества (конкуренции. – А. А.) в промышленности народной: система их необходимо долженствовала пленить современников, утомленных игом меркантилизма».
Но все симпатии автора находятся на стороне системы, которую он называет «Смитовою, или критическою». Во-первых, разъясняет Тургенев, эта система научна, она основывается не на догмах, а на «исследованиях и соображениях рассудка». Во-вторых, Смитова система одобряет то, что «естественно, непринужденно», и читателю скоро дают понять, что этого никак нельзя сказать о крепостном праве. В-третьих, она утверждает, что «все благое основывается на свободе», причем далее выясняется, что здесь имеется в виду как политическая, так и экономическая свобода. В другом месте Тургенев пишет: «Правила как политики вообще, так и народного хозяйства и финансов в особенности начертаны и утверждены бессмертным Адамом Смитом и его последователями».
Декабристы были дворянскими революционерами. Если бы их выступление завершилось удачей, то для страны неизбежно открылся бы путь ускоренного развития капитализма. Субъективно же декабристы представляли себе дело иначе. Как Смит, как французские просветители, они хотели не капитализма, а «разумного», «естественного» строя, который был бы благом для всего общества и главное – противостоял бы феодализму и крепостничеству.
Иной системы экономических идей, которая соответствовала бы принципам и целям декабристов, просто не существовало. Поэтому все они, если им приходилось высказываться по этому вопросу, объявляли себя смитианцами. Но они вовсе не были последователями Смита в том смысле, как, скажем, Давид Рикардо. Теоретические вопросы политической экономии (стоимость и ценообразование, доходы, капитал, воспроизводство общественного продукта) их мало интересовали. Эти проблемы представлялись им слишком абстрактными и далекими от русской действительности. И. Г. Блюмин правильно отмечает: «…его (Смита. – А. А.) учение о стоимости и зародыши теории прибавочной стоимости, его попытки проникнуть в физиологию буржуазного общества оставались незамеченными даже для самых передовых людей эпохи – для декабристов. В России отсутствовала почва для усвоения научной политической экономии: не было развитого капитализма». Теоретическое новаторство Рикардо почти вовсе не было замечено в России вплоть до 50-60-х гг. Николай Тургенев был, вероятно, первым русским человеком, прочитавшим книгу Рикардо «Начала политической экономии и налогового обложения», которая вышла в 1817 г. Однако, как он отмечает в своем дневнике, книга эта его не заинтересовала.
Проповедь экономической и политической свободы – вот что привлекало декабристов у Смита и что они могли плодотворно использовать в своей борьбе. Применительно к российской действительности это означало ликвидацию крепостного права, отмену сословных привилегий, равные экономические и политические права для всех сословий, сокращение вмешательства государства в сферу хозяйства, справедливые налоги. Декабристы намечали устранение самодержавия и введение республики или конституционной монархии с народным представительством. Политическая экономия занимала их прежде всего как наука, которая в основу своих построений положила принцип свободы. В дневнике Н. И. Тургенева, который больше других занимался данными проблемами, мы находим несколько замечательных мыслей. В 1817 г. он пишет: «…обширная торговля не может быть без свободы. Свобода торговая ведет за собой свободу политическую, а без сей последней нет счастья прочного для народов». В записях следующего года читаем: «Политическая экономия интересна потому уже, что она родилась вместе с конституционною свободою народов Европы или что она неразлучна с сей свободой».
Идеологи декабризма изучали аграрные отношения в России и стремились подвести экономическую базу под главное свое программное требование – ликвидацию крепостного права. Все они исходили из того, что развитие капитализма в сельском хозяйстве закономерно и прогрессивно, но между ними были значительные разногласия по вопросу об условиях отмены рабства крестьян и о будущих формах хозяйства на земле.
Видные деятели Северного общества, в том числе Тургенев и Никита Муравьев, склонялись к личному освобождению крестьян без земли лишь с небольшим приусадебным наделом. Для этого взгляда были мотивы двоякого рода. Прежде всего Тургенев и Муравьев считали, что такое освобождение может стать реальным в ближайшее время, тогда как освобождение с землей вызовет упорное сопротивление помещиков и затянет дело. Но вместе с тем им, видимо, представлялось, что личная свобода крестьян и «свобода» их от земли создадут наиболее благоприятные условия для капиталистического развития сельского хозяйства. Многим декабристам-дворянам просто трудно было представить, как могут они отказаться от своих вековых прав на землю.
Южное общество стояло на более радикальных позициях. Аграрный проект Пестеля предусматривал обеспечение крестьян землей даже путем конфискации части ее у помещиков. Опасаясь концентрации земельной собственности у новых владельцев, Пестель допускал также существование общинной собственности на землю в своеобразной форме.
Все декабристы были согласны в том, что крепостное право и самодержавие сковывают развитие производительных сил России: ускоренное хозяйственное развитие провозглашалось ими в качестве важнейшей цели экономической политики, после того как будут разбиты эти оковы. Но в конкретных вопросах между ними были различия во взглядах и разногласия. Тургенев был последовательным сторонником свободной торговли и считал, что никакими искусственными мерами стимулировать промышленность не следует. Пестель, признавая руководящий принцип экономической свободы и частной инициативы, все же стоял за таможенный протекционизм и государственное содействие развитию промышленности.
Пестель был признанным идейным и политическим руководителем Южного общества. Тургенев не играл такой роли на Севере, но имел большой авторитет в движении в целом. Товарищи считали их обоих самыми образованными и мыслящими людьми в тайных обществах. Для нашей темы важно, что Пестель и Тургенев были и самыми крупными социально-экономическими мыслителями среди декабристов.
Вопрос о взаимоотношениях этих двух замечательных личностей занимает видное место в литературе о движении декабристов. Сложилась традиция противопоставлять Пестеля как лидера радикального крыла Тургеневу как идеологу крыла умеренного. Это, в общем, справедливо. Но вместе с тем такое противопоставление грешит определенным упрощенчеством, недостатком конкретного историзма в толковании характеров и идей того времени. Может быть, надо больше говорить о том, что эти два человека не только противостояли друг другу, но и взаимно дополняли друг друга, достоинства одного компенсировали недостатки другого. Говоря об «умеренности» Тургенева, нельзя забывать, что он был самым последовательным и упорным борцом против крепостного права и твердо высказывался за республику. С другой стороны, аграрный проект Пестеля радикален лишь в утопическом смысле, а его склонность к военной диктатуре как единственной форме революционной власти вызывала опасения у многих декабристов.
Пестель провел всю жизнь в армии и не имел того большого опыта работы в гражданской администрации, который накопил Тургенев. Пестель был в большей степени человеком действия, Тургенев – человеком мысли. Для первого руководство людьми было естественно и органично, второй сознательно и бессознательно уходил от такой деятельности. Могли бы они плодотворно работать вместе, если бы (представим себе такую возможность!) восстание завершилось победой? Трудно сказать.
Отвечая в конце апреля или в мае 1826 г. на вопросы следственного комитета, узник Петропавловской крепости писал: «Имя и отчество мои суть: Павел Иванов сын Пестель. – Имею от роду 32 года, скоро минет 33». Ему минуло 33 года 24 июня (родился в 1793 г.), а 13 июля 1826 г. (по старому стилю) Пестель был повешен на кронверке крепости вместе с Рылеевым, Муравьевым-Апостолом, Каховским, Бестужевым-Рюминым.
Пестель писал в анкете: «Я принадлежу к лютеранскому исповеданию… До 12-ти лет возраста воспитывался я в доме у родителей, а в 1805 г. отправился с моим братом, что ныне полковник кавалергардского полка, в Гамбург, а оттуда в Дрезден, из коего в 1809 году возвратились в родительский дом… В 1810 г. был я определен в Пажеский корпус, откуда выпущен в конце 1811 года прапорщиком в лейб-гвардии Литовский, что ныне лейб-гвардии Московский, полк. О политических науках не имел я ни малейшего понятия до самого того времени, когда стал готовиться ко вступлению в Пажеский корпус, в коем их знание требовалось для поступления в верхний класс. Я им тогда учился у профессора и академика Германа, преподававшего в то время сии науки в Пажеском корпусе. По выходе из Пажеского корпуса занимался я наиболее военными и политическими науками и особенную склонность имел к политическим, а потом к военным… Зимою с 1816 на 1817 год слушал я курс политических наук у профессора и академика Германа в его квартире на Васильевском острову. Но мало у него тогда почерпнул новых познаний, потому что он почти то же читал в лекциях своих, что прежде я от него слышал в Пажеском корпусе. Форма преподавания была другая, но существо предметов то же самое… Я никакого лица не могу назвать, кому бы я мог именно приписать внушение мне первых вольнодумных и либеральных мыслей, и точного времени мне определить нельзя, когда они начали во мне возникать: ибо сие не вдруг сделалось, а мало-помалу и сначала самым для самого себя неприметным образом».
Здесь и далее Пестель не только сообщает автобиографические подробности, но рисует картину своего становления как мыслителя и революционера. Несколько десятков лет этот замечательный документ пылился в царских архивах, прежде чем стал доступен исследователям, а затем и читателям.
Пестель принадлежал к четвертому поколению семьи, основатель которой выехал из Германии и вступил на русскую службу. Семья обрусела, хотя и продолжала исповедовать лютеранскую веру. Отец Павла Пестеля, Иван Борисович, дослужился до высоких чинов и одно время был сибирским генерал-губернатором, причем его управление вызывало немало нареканий – отчасти потому, что управлял он далекими необъятными землями из Петербурга. Однако по меркам русской аристократии Пестели не были ни богаты, ни знатны, и Ивану Борисовичу приходилось прилагать немало усилий, чтобы помочь карьере своих сыновей.
Среди изъятых у Пестеля при аресте бумаг было несколько сот писем его родителей, которые он бережно хранил. Из этих писем видно, что родители нежно любили своего первенца, и он отвечал им глубокой привязанностью. Разумеется, они были бесконечно далеки от его идей и взглядов и, поскольку слухи о тайных обществах просачивались в общество, благоразумно предостерегали сына от опасных увлечений. Но вместе с наставлениями насчет службы и протекции отец напоминал ему, что он русский, что другой родины у их семьи нет и быть не может.
В Дрездене Пестель жил в семье родственников по матери и обучался у домашних учителей языкам и наукам. Он вернулся на родину шестнадцатилетним юношей. Хотя он сам этого не сознавал, вероятно, какие-то основы характера и мировоззрения складывались у него уже в эти годы. Необыкновенные способности рано обнаружились у Пестеля, и этот мотив потом повторялся во всех отзывах и воспоминаниях современников, даже его врагов и завистников.
Принятый сразу в старший класс Пажеского корпуса, привилегированного учебного заведения для дворян, Пестель скоро выделился среди воспитанников способностями и характером. Он числился в своем выпуске первым, его имя было выбито на мраморной доске, но после событий 1825 г. она была уничтожена. Однако в характеристике, которую дал Пестелю директор корпуса, уже говорилось, что он «имеет ум, в который легко вливаются вольнолюбивые внушения». В частности, он «замечен был в суждении о несправедливости крепостного состояния, желательности равенства всех людей». В либеральном 1811 г. этому доносу не дали ходу.
Быть первым – это, кажется, было написано ему на роду. Пестель геройски вел себя в сражениях. Раненный при Бородино и награжденный за храбрость лично главнокомандующим Кутузовым, он после лечения вернулся в армию и проделал поход 1813–1814 гг. Пестель говорил и писал по-французски и по-немецки так же свободно, как по-русски. Два года, проведенных в Европе в период неслыханных по масштабам и историческому значению событий, много дали для формирования его ума и взглядов. Приблизительно с 1817 г. он уже становится одним из признанных руководителей тайных обществ, и дальше его роль и популярность продолжают расти. Первым числится он и среди государственных преступников в приговоре Верховного уголовного суда.
С 1814 г. Пестель служил адъютантом генерала Витгенштейна и оставался в этой должности около семи лет, исправно получая очередные чины. Жизнь его проходила в эти годы большей частью вне столиц, так как штаб Витгенштейна находился сначала в Прибалтике, потом на Украине. Но каждое свое пребывание в Петербурге Пестель использовал для укрепления связей с руководителями движения в столице. Как только появлялся Пестель, происходили важные совещания, шли ожесточенные споры, принимались решения.
Когда в 1821 г. на территории современной Румынии началось греческое национальное восстание под руководством Александра Ипсиланти, Пестель был послан в Бессарабию для выяснения военно-политической ситуации на русских границах. К этому же времени относится известная встреча в Кишиневе вождя декабристов с Пушкиным, о которой последний оставил такую запись в дневнике: «Утро провел с Пестелем. – Умный человек во всем смысле этого слова… Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю»… Если бы мы имели стенограмму этого разговора! Одна из записок Пестеля о греческих делах попала на глаза Александру I и произвела благоприятное впечатление. Царь знал о вольнодумстве Пестеля и всегда относился к нему с некоторым подозрением, но отдавал должное его талантам. В конце 1821 г. Пестель был произведен в полковники и назначен командиром Вятского пехотного полка, расквартированного в местечке Линцы Киевской губернии.
Он и здесь проявил себя первоклассным профессионалом. Приняв полк, имевший репутацию одного из худших в армии, Пестель за четыре года превратил его в образцовое воинское соединение. Для этого понадобились те же качества, которые отличали его в тайных обществах: суровая целеустремленность и требовательность, настойчивая и твердая сила. Строгий к себе, он не был снисходителен к чужим слабостям. Михаил Орлов отменил в своей дивизии телесные наказания солдат, Пестель применял их.
Таким образом, служебная карьера Пестеля была вполне успешна, хотя отцу Ивану Борисовичу хотелось бы большего, а многие военные, включая Витгенштейна и начальника штаба армии генерала Киселева, считали его пригодным для занятия любой, сколь угодно высокой должности в армии и государстве. Но служба была в последние годы лишь прикрытием подлинной революционной деятельности Пестеля.
Систематическое образование Пестеля ограничивалось годичным обучением в Пажеском корпусе. С необыкновенным упорством пополнял он свои знания, много читал по истории, философии, политике, военному делу. Обширная библиотека, собранная им в глухих Линцах, поражала всех, кто имел случай с ней познакомиться. Пестель, несомненно, знал труды Смита, Сэя, Сисмонди, Шторха, возможно, и некоторых других политэкономов. В его показаниях, которые цитировались выше, обращает на себя внимание двукратное упоминание имени «профессора и академика» Германа. Крупный для своего времени ученый-статистик Карл Федорович (Карл Теодор) Герман был одним из тех ученых немцев, которые несли в Россию экономическую науку в ее смитианско-либеральном варианте.
С К. Ф. Германом связана одна загадка истории русской экономической мысли, а также научной деятельности Пестеля. Уже после Октябрьской революции была найдена в архиве написанная рукой Пестеля и подписанная им рукопись на французском языке под заглавием «Практические начала политической экономии». Она была дважды (в 1925 и в 1951 гг.) опубликована как ранняя экономическая работа вождя декабристов, отражающая его взгляды в период 1817–1818 гг. Рукопись представляет собой своеобразный обзор основных проблем политической экономии, выдержанный в основном в смитианском духе. Она состоит из двух частей: «Земледелие» (занимает большой объем и более детально разработана) и «Фабрики». Вторая часть обрывается на главе «Просвещение», в которой, опять-таки в духе смитианских идей, речь идет о социальных проблемах воспитания, образования, религии и т. д. И.Г. Блюмин детально показывает, какие именно места в этой рукописи близки к «Богатству народов».
В 50-х гг. ряд отечественных исследователей почти одновременно высказали сомнение, что Пестель является автором этой рукописи. Теперь преобладает точка зрения, согласно которой рукопись представляет конспект лекций Германа, переписанный рукой Пестеля в качестве учебного материала. Аргументы в пользу такого мнения достаточно убедительны. Первое – основная позиция автора рукописи – умеренно либеральная и резко отличается от того, что говорил и писал Пестель в те годы, когда он уже сложился как революционер и республиканец. Второе – тон сочинения – повествовательный, наставнический, академический. Это опять-таки не согласуется со свойственным Пестелю стилем, характеризующимся трудными поисками мысли и формы ее точного выражения. Третье – по некоторым признакам работу, во всяком случае в ее основе, можно отнести к значительно более раннему периоду, может быть до 1812 г. Но в то время Пестель не мог написать ученый трактат.
Такова логика доказательства в капитальном труде М. В. Нечкиной, а также в указанной статье Б. Е. Сыроечковского и в ряде других работ. В «Истории русской экономической мысли» весь этот вопрос подается Ф. М. Морозовым как решенный и не требующий обсуждения. К сожалению, при этом автор не анализирует саму работу «Практические начала политической экономии», которая представляет ценность независимо от того, кто ее автор.
Как показали некоторые исследователи, во многих отношениях рукопись представляет собой изложение труда более оригинального, чем сочинения Германа, а именно экономиста М. А. Балугьянского, украинца по национальности и австрийца по подданству, перешедшего на русскую службу. Это никак не бросает тень на Германа: работа носит учебный характер и, естественно, содержит общие для либералов-смитианцев положения. Например, близкий по содержанию и идейной позиции курс читал в Царскосельском лицее профессор А. П. Куницын, о чем мы можем судить по сохранившемуся в бумагах пушкинского однокурсника А. М. Горчакова тексту.
Вернемся к биографии Павла Пестеля. Странный на первый взгляд факт: из пяти повешенных он был единственным, кто не участвовал лично в восстании. Он был арестован до этих событий по доносу предателя, капитана его полка Майбороды, и узнал о них уже в ходе допросов. Но царские следователи и судьи имели более чем достаточно материалов, чтобы убедиться, что полковник Пестель был вождем и идеологом всего движения и лишь случайность помешала ему принять участие в восстании.
Деятельность Пестеля в тайных обществах официальным языком, но сжато и выразительно охарактеризована в записке, которую представил следственный комитет Верховному уголовному суду для «определения силы вины» преступника:
«Он был в числе основателей первоначального тайного общества под названием Союза спасения… и писал устав для оного. В образованном потом Союзе благоденствия оставался коренным членом; завел в Тульчине управу и в собрании коренной Думы (в Петербурге) излагал мнение о выгодах и невыгодах монархического и республиканского правления. По его уверению, все присутствовавшие единогласно избрали правление республиканское. Мысль о сем роде правления Пестель перенес на Юг и сообщил тульчинским членам в виде решения коренной Думы, имевшей законодательную власть Союза… Когда объявлено было уничтожение Союза благоденствия (1821 г.), он решился продолжать оный с некоторыми переменами… Он написал устав для республиканского правления под именем «Русской правды», объяснял оный в собраниях членов и согласил принять его. В 1822 г. в Киеве избран первым директором Южного общества… Поручил двум ротным командирам привлекать к себе лучших нижних чинов и стараться направить их к цели общества. Знал и одобрял действия С. Муравьева и Бестужева по привлечению бывших семеновских солдат и полагал на них надежду… Силою слова вливал в своих сообщников дух преобразования до такой степени, что никто из них не мог ему противоречить… Разделял решительное намерение Общества о начале мятежных действий в 1826 г. и уверял Северное общество через Трубецкого, что сам откроет таковые в армии. На совещаниях (1823 г.) в Киеве и Каменке предлагал членам и доказывал необходимость истребления государя и всех священных особ императорской фамилии, рассуждал о средстве исполнения сего ужасного злодеяния чрез партию решительных людей под названием cohorteperdue, а после (1824 г.) с хладнокровием считал по пальцам самые жертвы императорской фамилии».
На основании этой записки Пестель был включен в число «внеразрядных» преступников и приговорен к смертной казни четвертованием. Затем суд, вняв «намеку» царя о нежелательности пролития крови, заменил его повешением. Наряду с умыслом цареубийства и подготовкой бунта в приговоре было особо отмечено, что Пестель «составлял планы, уставы, конституцию».
Среди декабристов Пестель был самым последовательным и упорным борцом. Его глубокая убежденность, трезвый и четкий ум, обширные знания, яркое красноречие имели сильное влияние на друзей и соратников. Уважали его все, хотя далеко не все любили, а некоторые опасались. Известно, что при фиктивном роспуске Союза благоденствия в 1821 г. одной из целей было избавиться от Пестеля как от человека крайних взглядов. Подозрения в стремлении к личной диктатуре преследовали его до самого конца. Характер Пестеля был не из легких, в нем было много жесткости, требовательности, нередко – резкости. Но мог ли благодушный и мягкий человек стать вождем революционного движения?
Его внешность биограф изображает так: «Пестель был невысокого роста, плотного сложения, с приятными чертами лица. Умный и серьезный взгляд черных, слегка выпуклых глаз, чистая линия высокого и крутого лба, красивой формы голова на плотной шее – все это производило впечатление спокойной и уверенной в себе силы». Пестель не был женат. Было это случайностью или сознательным поведением революционера, не желавшего давать судьбе заложников?
Даже в сравнении с другими выдающимися произведениями русской социально-экономической мысли судьба Пестелевой «Русской Правды» необычна. Опасаясь ареста и не желая, чтобы рукопись попала в руки властей, Пестель в ноябре 1825 г. передал объемистую связку бумаг, зашитую верным денщиком в полотно с маскировочной надписью «Логарифмы», своему другу Николаю Крюкову. От него рукопись вскоре перешла к другим молодым офицерам, членам Южного общества. Возможно, они и не знали содержания «Русской правды», но авторитет Пестеля был так велик, что все они считали своим долгом любой ценой спасти рукопись.
После ареста Пестеля братья Бобрищевы-Пушкины зарыли зашитую еще и в клеенку рукопись в откосе придорожной канавы, где она пролежала около двух месяцев С. Г. Волконский рассказывает, что накануне отправки арестованного Пестеля в Петербург тот нашел возможность перекинуться с ним несколькими словами. Пестель сказал: «Не беспокойтесь, ничего не открою, хотя бы меня в клочки разорвали, спасайте только «Русскую правду». Он еще надеялся, что его арест – случайность и ему удастся скрыть масштабы заговора и состав тайных обществ.
На следствии вопрос о «Русской Правде» очень скоро всплыл в показаниях нескольких арестованных. Поручик Николай Заикин пытался взять на себя вину за раскрывшееся дело с рукописью Пестеля и был послан под конвоем из Петербурга в Киевскую губернию для поиска бумаг. Но он не знал точно место, где они были зарыты, и в конце концов признался, что оно известно младшему брату Федору Заикину. Таинственная рукопись, которую жаждал заполучить следственный комитет, была найдена и отправлена в Петербург. Эти трагические события, сама их удушающая атмосфера с большой художественной силой переданы в книге Булата Окуджавы «Глоток свободы».
Вероятно, документ разочаровал следователей. В обширной черновой рукописи оказалось нелегко разобраться, и в дальнейшем следствии «Русская Правда» – казалось бы, сильнейшая улика – упоминается лишь эпизодически. После этого рукопись Пестеля пролежала неподвижно в архивах 80 лет и была частично опубликована лишь в 1906 г. Первая полная научная публикация «Русской Правды» осуществлена в 1958 г.
Полное название документа, каллиграфически выведенное на заглавном листе, гласит: «Русская Правда, или Заповедная государственная грамота великого народа российского, служащая заветом для усовершенствования государственного устройства России и содержащая верный наказ как для народа, так и для Временного верховного правления». Последние слова указывают на непосредственное назначение документа: это прежде всего наказ временному правительству, которое будет создано в результате переворота, программа его деятельности. Вместе с тем это проект будущего государственного устройства России, т. е. проект конституции. Мы встречаем в «Русской Правде» значительные куски текста, представляющие собой концентрированный социально-экономический анализ положения дел в России, а также за ее пределами. Они особенно интересны с точки зрения развития общественной мысли.
Работу над своим конституционным проектом Пестель начал в 1819–1820 гг., в разгар деятельности Союза благоденствия. Но название «Русская Правда», которое ассоциируется с древнейшим памятником русского законодательства времен киевского князя Ярослава Мудрого, было дано проекту лишь в 1824 г. «Русская Правда» была принята как основной программный документ Южным обществом. Руководители Северного общества во время встреч с Пестелем в начале 1824 г. не приняли полностью проект, но и не отвергли его. Было решено искать компромиссное решение, которое соединяло бы лучшие черты конституционных проектов Пестеля и Никиты Муравьева. Замыслу не суждено было осуществиться. В 1824–1825 гг. Пестель продолжал работать над текстом «Русской Правды», перерабатывая более раннюю редакцию. Существующий текст носит следы разновременной работы и потому содержит некоторые противоречия.
Но два центральных вопроса решены в «Русской Правде» однозначно: временное правительство должно ввести в России республиканский государственный строй и ликвидировать крепостное право. Будущее государственное устройство России после переходного революционного периода мыслилось следующим образом. Верховная законодательная власть передается Народному вечу – однопалатному парламенту, обновляемому по составу каждый год на одну пятую. Избирательное право (только для мужчин) не ограничивается имущественным цензом, что делало проект Пестеля более демократическим, чем конституционный проект Северного общества. Верховным органом исполнительной власти становится избираемая вечем Державная дума, своего рода директория из пяти членов, из которых один каждый год переизбирается. Наконец, проект Пестеля предусматривает создание верховной «блюстительной» власти – Верховного собора, который должен следить за соблюдением конституции и других законов. Под руководством Державной думы работают министерства и другие государственные учреждения.
Проект Пестеля несет на себе отпечаток идей Монтескье и других прогрессивных западных мыслителей, он учитывает политический опыт Соединенных Штатов и некоторых западноевропейских государств. Но это отнюдь не плод космополитического умозрения: Пестель кроил свое конституционное платье для России и с помощью множества важных деталей подгонял его на российский лад.
Принцип гражданского равенства людей проводится безусловно: «Весь российский народ составляет одно сословие гражданское, все нынешние сословия уничтожаются и сливаются в одно сословие гражданское…» Конкретно о крепостном праве сказано: «Рабство должно быть решительно уничтожено, и дворянство должно непременно навеки отречься от гнусного преимущества обладать другими людьми».
Пестель и Южное общество твердо стояли за освобождение крестьян с землей, но конкретные формы такого освобождения они оставляли на усмотрение временного революционного правительства, а возможно, и на усмотрение Народного веча. Дворянские революционеры, как бы радикальны они ни были, не могли согласиться с идеей полной ликвидации помещичьего землевладения и экономических привилегий дворянства. Условия освобождения должны быть разработаны с участием самих дворян, причем в «Русской Правде» указаны три главных принципа, которыми надо руководствоваться: «1. Освобождение крестьян от рабства не должно лишить дворян дохода, ими от поместий своих получаемого. 2. Освобождение сие не должно произвести волнений и беспорядков в государстве, для чего и обязывается верховное правление беспощадную строгость употреблять против всяких нарушителей общественного спокойствия. 3. Освобождение сие должно крестьянам доставить лучшее положение противу теперешнего, а не мнимую свободу им даровать».
Как видим, автор хочет, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. К тому же, как он считает, с русским народом нельзя без строгости. С одной стороны, провозглашается замечательный принцип: крестьяне должны получить реальную свободу, т. е. возможность работать на своей земле. С другой – дворяне должны сохранить свои доходы. В нескольких местах «Русской Правды» говорится о выкупе крестьянами земли, а для дворовых – даже личной свободы. Дворовый человек может заплатить за свою свободу либо несколькими годами труда на барина, либо деньгами. Под это подводится даже некоторое экономическое основание: платить дворовые крепостные должны за «разные ремесла, коим господа людей своих обучали».
По-видимому, взгляды Пестеля и других руководителей Южного общества эволюционировали в 1822–1825 гг. влево, в сторону более демократического решения вопроса об освобождении крестьян с землей и об ослаблении экономических позиций помещиков, но эти сдвиги не успели полностью отразиться в сохранившихся документах.
«Русская Правда» содержит несколько прямых ссылок на истины смитианской политической экономии и идеи экономической свободы. Например: «Из политической экономии известно, что те только изделия полезны, которые заводимы быть могут без всяких насильственных или принудительных мероприятий и которые, следовательно, собственным своим избытком себя поддерживать могут». Отсюда делается вывод, что вся промышленность должна работать на вольнонаемном труде, своими доходами естественным путем покрывать затраты и приносить прибыль.
Политической экономией «неоспоримо доказано», что ремесленные цехи, стесняющие частную инициативу и создающие препоны «свободному ходу и действию промышленности», приносят только вред национальной экономике. Цехи подлежат в новом государстве уничтожению, и вводится полная свобода предпринимательства.
Вообще, «свобода есть главная необходимость для народной промышленности». Что касается роли государства, то она сводится к распространению просвещения, всякого рода познаний и сведений, полезных для промышленности. Впрочем, как уже говорилось, Пестель не исключал использования таможенного тарифа для содействия развитию национальной промышленности.
Эти программные требования направлены на создание максимально благоприятных условий для развития капитализма. Оно отождествляется с «процветанием народного богатства». Подобного взгляда придерживалось большинство декабристов. У Пестеля он только более четко выражен и последовательно развит для условий России.
В чем Пестель пошел дальше своих единомышленников, так это в том, что он видел в известной мере и опасные тенденции развития капитализма. Он ощущал, что плодами революции может воспользоваться крупная буржуазия, которая скует для народа новые цепи. Так и произошло в некоторых странах Западной Европы. Вместо прежнего феодального деления общества на сословия возникает новое деление – на капиталистов и наемных работников. Если предоставить дело естественному ходу, то число «бедных и нищих» умножится до чрезвычайности, а богатые образуют новый господствующий класс.
Нельзя не привести примечательные слова из «Русской Правды», которые, кстати говоря, Пестель на память повторил с небольшими отступлениями в своих показаниях следствию: «Отличительная черта нынешнего столетия ознаменовывается явною борьбою между народами и феодальною аристокрациею, во время коей начинает возникать аристокрация богатств, гораздо вреднейшая аристокрации феодальной, ибо сия последняя общим мнением всегда потрясена быть может и, следовательно, некоторым образом от общего мнения зависит, между тем как аристокрация богатств, владея богатствами, находит в них орудие для своих видов, против коих общее мнение совершенно бессильно и посредством коих она приводит весь народ, как уже сказано, в совершенную от себя зависимость. А потому обязано всякое благомыслящее правительство не только такового распределения народа не допускать, но даже и все меры принимать, дабы таковые сословия отдельным от массы народной составлением сами собою бы не устанавливались и не образовывались. А тем более обязано их уничтожать, ежели они где-нибудь существуют».
Таким образом, перед будущим республиканским правительством России ставится не только задача доведения до конца антифеодальной революции, но и принятие каких-то мер против отрицательных сторон капитализма. Какие именно меры рекомендовать, он не знал. Но Пестель мучительно думал о том, как противопоставить новому буржуазному варварству нечто социально справедливое и благотворное для человека.
Через 30–40 лет подобная проблема встала перед Герценом. Он знал об «антибуржуазных» исканиях Пестеля и высоко ценил за это вождя южных декабристов. Герцен отмечал, что даже среди декабристов Пестель был одинок, его не понимали, так как его взгляды «не опровергали только что усвоенные принципы политической экономии». Иначе говоря, политическая экономия выражала взгляды буржуазии, а Пестель пытался преодолеть их ограниченность. Несколько преувеличивая эти мотивы в деятельности Пестеля (ведь Герцен не мог читать ни «Русской Правды», ни показаний Пестеля на процессе!), Герцен писал, что Пестель «был социалистом прежде, чем появился социализм». При этом он имел в виду аграрный проект Пестеля, о котором мог узнать из книги Николая Тургенева «Россия и русские», из разговоров с М. Ф. Орловым и из каких-то других источников.
Аграрный проект, содержащийся в «Русской правде», представляет собой важнейший вклад Пестеля в русскую социально-экономическую мысль. Это плод глубоких размышлений и высокого гражданского чувства. Аграрный проект логически вытекает из тех антикапиталистических мотивов во взглядах Пестеля, о которых только что была речь. Конечно, идеи Пестеля были утопичны. Но иными они и не могли объективно быть в его время. Несмотря на утопизм, а может быть, благодаря ему проект Пестеля представляет собой высокий взлет человеческой мысли.
Нет сомнения, что сам Пестель придавал аграрному проекту большое значение. Во время последних встреч весной 1824 г. руководителя Южного общества с лидерами северных декабристов, среди которых был Николай Тургенев, дискуссии о «разделении земель» заняли одно из центральных мест и, естественно, не привели ни к каким результатам. В кратком конспекте «Русской правды» («Конституция – государственный завет») это – единственная социально-политическая проблема, получившая более или менее подробное толкование.
В одном из замечательных «аналитических» фрагментов «Русской правды» Пестель противопоставляет два сложившихся взгляда на земельную собственность. Первый взгляд – стихийно социалистический – отражает глубоко укоренившееся в крестьянской общине представление. Вместе с тем это взгляд ранних западных утопических социалистов, чьи сочинения мог знать Пестель. «Первое мнение объясняется таким образом. Человек находится на земле. Только на земле может он жить, только от земли может он пропитание получать… Следовательно, земля есть общая собственность всего рода человеческого, а не частных лиц, а посему не может она быть разделена между несколькими только людьми за исключением прочих».
Таким образом, общественная собственность на землю представляет собой вроде бы, как выражается автор, «закон природы», или «право естественное и природное». Но, с другой стороны, «право собственности или обладания есть право священное и неприкосновенное», и нет основания исключать из этого принципа землю. Поэтому: «Второе мнение, напротив того, объясняет, что труды и работы суть источники собственности и что тот, который землю удобрил и оную способной сделал к произведению разных произрастаний, должен на ту землю иметь право обладания. К сему суждению прибавляется еще и то соображение, что, дабы хлебопашество могло процветать, нужно много издержек, которые только тот сделать согласится, который в полной своей собственности землю иметь будет, и что неуверенность в сей собственности, сопряженная с частым переходом земли из рук в руки, никогда не допустит земледелие к усовершенствованию. Посему и должна вся земля быть собственностью нескольких людей, хотя бы сим правилом было большинство людей от обладания землей исключено».
Как видим, в пользу принципа частной собственности на землю приводятся преимущественно экономические соображения. Оба принципа, говорит Пестель, совершенно справедливы, хотя и противоречат друг другу. Можно сказать, что в этом умозаключении он проявляет себя тонким диалектиком. Противоречие он предлагает разрешить в будущем государстве путем соединения, сочетания общественной и частной собственности на землю. Из каждой надо взять то лучшее с экономической и социальной точек зрения, что в ней заключено.
Аграрный проект Пестеля конкретно состоит в следующем. Вся земля, которой располагает данная волость (мельчайшая административная и общественная единица), делится на две примерно равные части. Одна половина земель принадлежит волостному обществу (любопытно, что во французских текстах Пестель и его друзья употребляли слово commune, что в переводе обычно означает общину). Пестель не говорит специально о существовании элементов общинного землепользования в русской деревне, но он, без сомнения, рассчитывает на укрепление коллективистских традиций крестьянства. Земля из общественного фонда предоставляется безвозмездно всем жителям, в том числе не желающим порывать связь с сельскохозяйственным трудом горожанам, на уравнительной основе во временное пользование. При недостатке земли предпочтение оказывается тем, кто беднее. Земля неотчуждаема и не может перейти в частную собственность.
Значительная часть общественного земельного фонда должна была, по-видимому, возникнуть за счет конфискации или выкупа помещичьих земель. Если судить на основании в какой-то степени загадочного фрагмента «Дележ земель», который не входит в основной текст «Русской правды», Пестель намечал ограничить дворянское землевладение пределом в 5 тыс. десятин. Поскольку крепостное право отменялось, хозяйство здесь могло вестись либо с помощью наемного труда, организованного на капиталистических началах, либо путем сдачи земли в аренду.
Предоставлением гарантированного минимума земли всем нуждающимся Пестель рассчитывал поставить непреодолимую преграду обезземеливанию и пауперизации крестьянства и даже городского населения. Фабричный рабочий или ремесленник должен иметь возможность в любой момент вернуться в свою волость и получить бесплатно надел для обработки и пропитания. Каждый гражданин обеспечивается минимумом средств существования. В. И. Семевский, который одним из первых анализировал проект Пестеля на основе ставших доступными документов, ищет корни его идей у Сисмонди и раннего французского утопического коммуниста Морелли. Но несомненно и то, что их источником является в первую очередь русская действительность. Сказанное косвенно подтверждается замечанием Пестеля о том, что в России предлагаемое разделение земель легче произвести, чем в других странах, ибо у нас «понятия народные весьма к оному склонны».
От проектируемой системы землепользования Пестель ожидал социального оздоровления народа, развития гражданственности, коллективизма, взаимопомощи: «Посредством общественных земель возродится сильная связь между членами одной и той же волости. Получая необходимое для своего пропитания из одного и того же источника (общественных земель) и полагая свои надежды в случае несчастия и обеднелости на тот же самый предмет (общественные земли), сделаются они близки друг к другу, и в полной мере одно политическое семейство составлять будут». Независимость и материальная обеспеченность превратят каждого россиянина в настоящего гражданина своего отечества. Изложив эту сторону дела, Пестель восклицает: «Какую осанку должно таковое положение вещей российскому народу приобщить и какое почтение вселить к нему во всех других державах и государствах!» Россия, которая была военным пугалом для окружающих стран, станет для них образцом, предметом удивления и подражания.
Пестель не забывает и о том, что для организации земледелия на общественной земле, помимо участка, нужны орудия, семена, жилище, средства пропитания на первое время. С этой целью он предусматривает создание волостных банков, которые предоставят гражданину необходимый кредит. Об источниках средств банков ничего не говорится, возможно, имеются в виду ресурсы центрального правительства. Наконец, мыслится систему общественных гарантий увенчать страховым учреждением для обеспечения людей на случаи неурожая, пожара и иного стихийного бедствия.
Однако обеспечением всеобщего минимума не ограничиваются аграрные преобразования. Необходимо создать максимальные стимулы для улучшения земледелия и создания изобилия. И здесь на сцене появляется, так сказать, Адам Смит с его традиционными буржуазными добродетелями: трудолюбием, бережливостью, предприимчивостью. Источником «избытка» предстает вторая половина земли, находящаяся в частной собственности. Частные собственники – это прежде всего помещики, которые и после сокращения латифундий сохраняют значительные земельные массивы. Государственные и помещичьи крестьяне получают (можно сделать такой вывод) в собственность обрабатываемые ими наделы. Наконец, с полной свободой оборота земли возрастает земельная собственность купцов, мещан и прочих. Никаких пределов для концентрации земли на новой, капиталистической основе не ставится. Более того, предполагается, что крупное частное землевладение будет поощряться, так как оно явится источником накопления капиталов, направляемых на «устройство мануфактур, фабрик, заводов и всякого рода изделий, на предприятие разных коммерческих оборотов и торговых действий…».
Сельское хозяйство на частной земле и промышленность целиком подпадают под действие экономических законов капитализма. Каждый собственник преследует свой интерес, и тем самым наилучшим образом обеспечиваются интересы общества. Но у Пестеля есть совершенно необычный, в высшей степени оригинальный мотив: гарантией подлинной свободы хозяйственной деятельности он считает наличие общественной земли, которая каждому дает возможность выбора, альтернативу. Нарушения свободы «отвращаются в полной мере установлением общественных земель, которые, обеспечивая каждого в необходимости для его жития, освобождают его от зависимости и необходимости заниматься тем, чем бы он заниматься не хотел, а тем самым водворяют свободу промышленности на истинных и точных ее началах».
Свободу промышленности здесь надо понимать в самом широком смысле как свободу хозяйственной деятельности. Легко, скажем, продолжить мысль Пестеля таким образом: наемный рабочий будет иметь реальную свободу наниматься за данную оплату, потому что у него есть возможность уйти на землю, получив полагающийся ему участок и ссуду банка.
Теперь ясно, что аграрный проект Пестеля был направлен не только против феодализма, но и против некоторых зол капиталистического строя. Он надеялся, что в новом обществе можно будет использовать ресурсы роста производительных сил, открываемые капитализмом, и вместе с тем ограничить возможности эксплуатации трудящихся, предотвратить их превращение в пролетариев.
Сосуществование двух «миров», которое намечал Пестель, представляется утопичным. Частная земельная собственность, призванная создавать избыток и изобилие, неизбежно подорвала бы общественное землевладение. Этому способствовало бы и сохранение крупной помещичьей собственности, и господство частнокапиталистической стихии в промышленности и торговле. Наивно было рассчитывать, что помещики и буржуазия откажутся от своего влияния в пользу волостных «политических семейств». Утопизм аграрного проекта Пестеля раскрыт в ряде работ отечественных ученых. Поэтому мы считаем более интересным остановиться в этой связи на одном социально-экономическом вопросе, значение которого трудно переоценить.
Можно сказать, что Пестель попытался дать свое решение проблемы сочетания и примирения принципа социальной справедливости, требующего уравнительности и всеобщей минимальной обеспеченности, с принципом экономической эффективности, который требует максимального стимулирования трудовых усилий и хозяйственной деятельности вообще. Отсюда проистекает половинчатый, компромиссный характер проекта. Автор его мог полагать, что хозяйство на общественной (общинной) земле окажется низкопроизводительным. Участки этой земли передавались бы во временное пользование всем желающим, среди которых наверняка оказались бы люди неприспособленные и неумелые, лентяи и хищники, самые обыкновенные пьяницы. Он исходил из того, что общественное хозяйство будет, по существу, натуральным, способным обеспечить лишь минимальные потребности людей, обрабатывающих землю. С этим, по мысли автора, надо примириться ради высших социальных целей. Любой избыток должен производиться на частной земле, где хозяйство может вестись с применением или без применения наемной рабочей силы, но в любом случае на товарно-капиталистических путях. Это сфера, где производство работает на рынок, где происходит накопление капитала и осуществляются значительные капиталовложения. Естественно, что хозяйство там ведется профессионально и эффективно, чему способствует и политика государства. Ради экономической эффективности здесь тоже придется смириться со многими неприглядными сторонами капиталистического хозяйствования.
Эта проблема волновала и Герцена. Возлагая надежды на «социалистическую» природу русской крестьянской общины, он не мог не задумываться и о низкой производительности общинного хозяйства. И здесь, вероятно, надо отдать должное Пестелю: его утопия была смелее общинной утопии Герцена. Ибо Герцен отвечал на роковой вопрос, в сущности, так: лучше уравнительная бедность в общине, чем мерзость капитализма.
Войти с помощью соц. сетей: