Книга: Экономическая история мира. Том 3. Англия: колониальный империализм. Германия: юнкерский капитализм. Франция: ростовщический империализм. Особенности империализма США и Японии. Развитие капитализма в России
Назад: 14. Кустарные промыслы в российской пореформенной деревне
Дальше: 15.2. Идеи декабристов. Пестель

15. Экономическая мысль России во второй половине XVIII – третьей четверти XIX веков

15.1. Либерализм и реформаторство

Девятнадцатое столетие в России началось дворцовым переворотом и цареубийством: в марте 1801 г. был убит Павел I. Первая четверть века завершилась восстанием декабристов. Об этой бурной эпохе и ее людях пойдет речь. Это было время больших надежд, великих побед и горьких разочарований. В итоге в России утвердилась николаевская реакция, тридцатилетнее господство которой в 1825–1855 гг. сыграло роковую роль в закреплении отсталости страны от Запада. Был упущен благоприятный шанс, данный России историей.

Восшествие на престол воспитанника философов Александра I породило иллюзии, что рабство вот-вот падет «по манию царя», что настало время подлинного приобщения к западному просвещению. Мода на политическую экономию была одним из проявлений новой духовной атмосферы. Эта наука проникла в университеты и журналы, ее стали преподавать даже в царской семье. Политическим выражением новых веяний стала реформаторская деятельность М. М. Сперанского, которая, как и другие реформы, проводившиеся или намечавшиеся в этот период, объективно была направлена на развитие капитализма, следовательно, ущемляла крепостников. А их силы были еще очень велики. Сперанский был отставлен и сослан в 1812 г., а к государственной деятельности вернулся уже совсем другим человеком.

Отечественная война и победоносный поход в Европу породили движение декабристов и новые надежды на обновление России. В это время Н. С. Мордвинов, стареющий отставной адмирал, разрабатывал свои планы ускоренного промышленного развития России. Его сочинения, опубликованные в 10-20-х гг., занимают видное место в истории русской социально-экономической мысли.

Крепостничество и капитализм

В первой четверти XIX в. политическая экономия оставалась по преимуществу дворянской наукой. Она занимала умы образованных дворян, политические взгляды которых простирались от крепостнического монархизма до активной революционности. Объясняется это тем, что обострились коренные вопросы общественного развития, а молодая наука политической экономии, казалось, обещала ответы на них. Россия была крестьянской страной с господством феодально-крепостнического уклада, но капиталистически е отношения неуклонно развивались. Вопрос о соотношении обоих общественных укладов, об их судьбах приобретал постепенно актуальность. Надо иметь в виду, что в такой форме вопрос тогда никем не ставился и не мог ставиться: в разгар общественных процессов, люди неспособны осознавать их подлинный исторический смысл. Теперь же, с почти двухвековой дистанции, это представляется очевидным.

Экономический прогресс был связан с развитием новых форм хозяйства, по существу капиталистических или хотя бы имеющих черты этого нового строя. Феодально-крепостнические отношения приближались к кризису, и это было в той или иной мере видно всем, вплоть до отъявленных крепостников. Даже Аракчеев, чье имя стало синонимом реакции, и Канкрин, один из столпов царствования Николая I, сочиняли проекты смягчения крепостного права. Вопросы промышленного развития вышли на страницы журналов. О железных дорогах, паровых машинах и новых фабриках писал пушкинский «Современник».

По населению и военной мощи Россия была, безусловно, первой державой Европы. Победа над наполеоновской Францией утвердила этот статус на полвека. Численность населения России, составлявшая в 1800 г. 36 млн человек, к 1825 г. достигла 52 млн, а к 1850 г. – 69 млн. Росла промышленность: число промышленных рабочих за те же годы составляло соответственно 90, 211 и 502 тыс.

Эти цифры дают, конечно, лишь самое грубое представление о развитии русской промышленности. С одной стороны, «промышленные» рабочие, о которых здесь идет речь, наполовину были крестьянами. С другой – в кустарном производстве, игравшем значительную роль в экономике России, рабочая сила была представлена опять же крестьянами. Лишь немногие отрасли, особенно хлопчатобумажная, развивались в формах, приближавшихся к фабричному производству с применением простейших машин. В таких отраслях преобладал уже вольнонаемный труд. В старых же отраслях (горнодобывающая, металлургическая, шерстяная, стекольная) господствовали разные формы принудительного труда. По имеющимся оценкам, к концу первой четверти века вольнонаемные составляли всего лишь треть всех работников в промышленности, да и среди них большинство были оброчные крепостные крестьяне, отпущенные на заработки помещиками.

Существенные перемены происходили в сельском хозяйстве. Хотя огромная часть населения жила впроголодь, Россия выдвигалась на мировой рынок как экспортер зерна. В первой четверти века хлеб составлял в среднем 20–25 % стоимости русского экспорта. Вслед за зерном шли пенька и животное сало.

Значительно возросла и внутренняя торговля зерном. В южных и юго-западных губерниях помещики стали производить зерно и другие сельскохозяйственные продукты не столько для нужд собственного потребления, сколько для продажи, в том числе на экспорт. Стремясь увеличить денежные доходы, они отбирали у крестьян часть земли и усиливали барщину. В специфических условиях России даже рост товарооборота, означающий обычно капиталистическое развитие, усиливал крепостнические формы хозяйства.

В центральных, северных и северо-западных районах преобладала оброчная система, при которой крестьяне, занимаясь сельским хозяйством и промыслами, платили помещику денежный или натуральный оброк. Величина оброка не ограничивалась ни законом, ни договором, а в основном устанавливалась по произволу помещика. Крестьянин всеми средствами стремился скрыть размеры достающегося ему дохода, а часто и не стремился его умножить: все равно любой избыток отберет помещик. Мужика могли выручить трудности контроля или в какой-то мере «снисходительность» барина, не очень ревностного в учете.

Россия содержала в мирное время большую постоянную армию – в среднем не менее 500–600 тыс. человек. Вплоть до 70-х гг. существовала рекрутская система, при которой солдат практически полностью выбывал из экономической жизни, становился рабом государства. Стремлением увеличить численность таких государственных рабов были продиктованы и известные эксперименты с военными поселениями.

Финансовая система была архаичной. До трех четвертей всех налогов платили крестьяне и полукрестьянские слои. Почти все доходы государства поступали от подушной подати и акцизов – косвенных налогов на вино, соль, табак и некоторые другие предметы массового потребления. Государство время от времени покрывало свои расходы выпуском неразменных бумажных денег – ассигнаций.

В целом Россия оставалась экономически отсталой аграрной страной, причем отрыв от западноевропейских стран возрастал. В середине столетия Россия производила в 14 раз меньше чугуна, чем Англия, в 3 раза меньше, чем Франция. Общее количество бумагопрядильных веретен было в России в 20 раз меньше, чем в Англии, в 4 раза меньше, чем во Франции.

Крайне низким был и культурный уровень населения. Подавляющая масса была безграмотна, для нее единственным источником просвещения служила церковь. О том, что представляла собой по уровню культуры мелкопоместная дворянская среда, мы знаем из классической русской литературы, в частности из произведений Гоголя и Салтыкова-Щедрина. В этой среде царили невежество, грубость нравов, скопидомство. Да и среди высшего дворянства преобладали, используя выражение Пушкина, обезьяны просвещения – люди, усвоившие лишь чисто внешние элементы западной культуры.

Однако и в этих условиях проявила себя огромная жизненная сила великорусской нации, выдвинувшей декабристов. Они выделились из прогрессивной дворянской интеллигенции, к которой примыкали первые интеллигенты-разночинцы, такие, как Сперанский и лицейский учитель Пушкина Куницын. На этой социальной почве появились и первые ростки науки, которой мы здесь занимаемся, – политической экономии.

Университеты, учебники, журналы

В 1802 г. был восстановлен после почти векового перерыва старинный Дерптский (Тартуский) университет. В 1803 г. Академии наук был дан новый устав, которым политическая экономия (вместе с историей и статистикой) получила статус академической науки. В том же году восстановлен Виленский (Вильнюсский) университет, в который на кафедру политической экономии безуспешно пытались привлечь Сисмонди, знаменитого экономиста из Женевы. По новому университетскому уставу было основано несколько педагогических институтов, и в первую очередь в 1804 г. – Петербургский. (Это тот самый институт, где, по мнению княгини Тугоуховской из грибоедовского «Горя от ума», «упражняются в расколах и безверьи профессоры».) Позже он был назван Главным педагогическим институтом, в 1819 г. преобразован в Петербургский университет.

В 1804 г. основан Казанский университет, в 1805 г. – Харьковский. В 1811 г. учрежден Царскосельский лицей, прославленный именем Пушкина. Надо сказать, что в последующие десятилетия лицей был рассадником экономического образования, его закончили будущие видные специалисты в области государственных финансов. В 1820 г. основана Гимназия высших наук в Нежине, в которой учился Гоголь. К числу названных учебных заведений надо добавить несколько губернских гимназий, которые, подобно лицею, давали образование, считавшееся одновременно средним и высшим.

Во всех этих заведениях преподавалась политическая экономия. Таков был дух времени, когда оказалось, что без этой науки не может обойтись образованный человек. Для обучения потребовались профессора и учебники. Ни тех, ни других в России почти не было. Вакуум был срочно заполнен подвернувшимися под руку иностранцами и переводными трудами, часто отнюдь не лучшего качества. Уже в 1802 г. вышел в переводе первый том главного труда Адама Смита о богатстве народов, а к 1806 г. издание было завершено. Хотя перевод был весьма несовершенным, а при желании мог рассматриваться как набор курьезов, выход книги Смита имел принципиальное значение для нашей науки. Расходы на издание были покрыты из особого фонда, ассигнованного государством на переводы классиков западной общественной мысли. Таким образом, издание Смита было составной частью системы просвещения русского читателя.

В той или иной мере преподавание политической экономии опиралось на идеи Смита, получившие к этому времени на Западе всеобщее признание. В 1803 г. во Франции вышли в свет первые труды Сэя и Сисмонди, в которых оба выступали популяризаторами и проповедниками учения Смита. Эти книги были более доступны русскому читателю, поскольку французский язык был несравненно шире распространен в образованном обществе, чем английский. Некоторые немецкие профессора несли в Россию традиции камералистики – своеобразной смеси общественных наук, которая преподавалась в немецких университетах и была специально нацелена на подготовку чиновников. Однако в этот период сама немецкая камералистика быстро менялась под воздействием идей, проникавших в Германию из Англии и Франции.

Такое сочетание мы находим у Христиана Августа Шлёцера, который в 1801 г. впервые в России начал читать в Московском университете курс политической экономии, а в 1805–1806 гг. издал первый на русском языке учебник политической экономии в двух томах. Одновременно книга вышла в Риге на немецком языке, но следует полагать, что Шлёцер, по меньшей мере, редактировал русский перевод. Примечательно, что автор делает некоторые попытки увязать теорию с реальным положением дел в России.

X. Шлёцер был не чужим для России человеком. Его отец, ученый-историк Август Людвиг Шлёцер, в течение ряда лет работал в России, изучал летописание, содействовал изданию «Истории» Татищева. В своей автобиографии Шлёцер-старший говорит: «Проклятье крепостному праву… С тех пор я никогда не мог без горечи думать об этом изобретении людей – извергов по имени и по делам».

Книга Шлёцера-младшего должна быть признана достижением русской экономической мысли. Впервые на русском языке был дан систематический свод экономических знаний. Впервые вводились во взаимоувязанной форме основные категории политической экономии, такие как стоимость, капитал, ссудный процент, прибыль, заработная плата и многие другие. В теории Шлёцер принял в основном Смитово толкование стоимости и доходов, которое было подхвачено и развито Сэем: стоимость определяется издержками производства и при нормальных условиях обеспечивает доходы капитала, труда и земли как главных факторов производства. Для некоторых важных категорий у Шлёцера или его переводчика еще не найдено устойчивых русских терминов. Например, меновая стоимость именуется «валёр относительный» или «цена относительная», «цена в обмене». Чтобы отличить стоимость от цены и объяснить единство товара как потребительной и меновой стоимости, другие авторы того времени пользовались иногда словом «достоинство». Например: «Достоинство вещи в употреблении различается от достоинства вещи в мене. Первое означает полезность вещи; другое возможность, обладая оною вещью, доставить себе за нее другие».

Структура книги Шлёцера в главных чертах близка к структуре Смитова сочинения. В какой-то степени к Смиту восходит членение всего предмета политической экономии на два больших отдела. В первом трактуются объективные закономерности развития хозяйства как такового с отвлечением от деятельности государства. Во втором специально рассматриваются экономические функции государства и разрабатываются принципы экономической политики.

Шлёцер употребляет понятия «политическая экономия», «государственное хозяйство» и «наука о народном богатстве» практически как синонимы. Первый отдел этой науки на языке автора называется «метаполитическая часть государственного хозяйства». Построенное по аналогии с греческим термином «метафизика», это слово у него призвано подчеркнуть, что речь идет о хозяйственных явлениях, не связанных прямо с государством. Второй раздел он называет «собственная политическая экономия»; слово «политическая» возведено к его греческому корню, означающему государство.

Подобное разграничение предмета политической экономии сохраняет актуальность до наших дней. Мы и теперь рассматриваем экономическую науку как единство аналитической (позитивной) и нормативной функций. В соответствии с последней наука должна служить основой для принятия решений в области экономической политики на государственном уровне.

Проблема учебников решалась также путем переводов с иностранных языков. В 1812 г. в Казани вышел русский перевод учебника, написанного профессором Геттингенского университета Г. Сарториусом, видным последователем и популяризатором Адама Смита в Германии. В первой четверти XIX в. Геттингенский университет играл важнейшую роль в русско-германских научных и культурных связях. Пушкин отразил этот факт, наградив Владимира Ленского «душою прямо геттингенской» и отметив, что из Германии он, в частности, привез «вольнолюбивые мечты». Сарториус был любимым профессором русских студентов, и, возможно, это повлияло на выбор учебника для перевода.

Переводчик, адъюнкт исторических наук и политической экономии Казанского университета Петр Кондырев (человек, вероятно, молодой) оказался на высоте поставленной перед ним задачи. Он не только хорошо перевел Сарториуса, но и снабдил книгу весьма дельными предисловием и приложениями. Формулируя основные расхождения последующих экономистов со Смитом, он выделяет пять таких областей: 1) о стоимости и ее мериле (в отличие от Смита, «оное полагают то в редкости и пользе, то в нужде и пользе, то в мнении о вещах и т. д.»); 2) о степени применимости основного смитианского принципа свободы труда и капитала; 3) о способах согласования выгоды частной и общественной; 4) о производительном и непроизводительном труде; 5) о налогах.

Русский ученый здесь метко схватил главные линии критики Смита и с незаурядной проницательностью выделил научные проблемы, которым было суждено большое будущее. К этому можно добавить, что Кондырев дал в приложении полную и грамотно составленную библиографию экономической литературы конца XVIII в. и начала XIX в.

Книга содержит еще одно крайне любопытное приложение – список подписчиков (вне Москвы и Петербурга), на основе которого, вероятно, был определен тираж. Выясняется, что Казанский университет заказал 50 экземпляров (несомненно, для использования в качестве учебника или учебного пособия), Астраханская губернская гимназия – 25, Симбирская гимназия -10, ученики Нижегородской гимназии (поименно) – 7 и т. д. Несколько сот экземпляров заказали помещики, чиновники, высшие духовные лица. Но среди подписчиков мы встречаем немало купцов, мещан, низшего духовенства. Судя по этому списку, тираж был значителен. Восточными и северными пределами распространения книги были Якутск, Нерчинск, Верхнеудинск – места столь глухие, какие и представить себе трудно.

В начале столетия в России появляются журналы, содержание и форма которых резко отличаются от изданий екатерининского времени. Среди них «Статистический журнал», который уже можно считать научным периодическим изданием. Расцвет переживает Вольное экономическое общество. Все это – признаки благотворной атмосферы общественного оживления.

Шторх и русские немцы

В свое время Вильгельм Рошер, один из основателей так называемой исторической школы в политэкономии, выдвинул идею, что в первой половине XIX в. существовала особая немецко-русская школа, к которой он, в частности, относил Шлёцера, Шторха, Канкрина. По его мнению, это были экономисты, которые не только несли в Россию западную науку и черпали там материал, но под влиянием русского опыта отходили от позиций классической политэкономии и «в существенной степени подготовляли исторический метод в науке». Эта позиция не раз критиковалась как в советской, так и в германской литературе, особенно в ГДР. Рошер пытается объединить экономистов разных эпох и разных направлений, выдавая признак национальности за признак принадлежности к «школе».

Тем не менее остается проблема изучения трудов и деятельности ученых, работавших в России, но сохранявших в той или иной мере связи со своей родиной, каковой в силу исторических причин преимущественно была Германия. Ученые немецкого происхождения сыграли важную роль в формировании русской экономической науки. Отлучать их от русской науки было бы так же бессмысленно, как, скажем, считать случайными иностранцами в русском искусстве Растрелли или Кваренги. Они переносили на русскую почву навыки теоретического мышления, разрабатывали основные категории политической экономии. Как правило, эти ученые критически относились к крепостному праву, а некоторые резко выступали против него. Без влияния немецких профессоров невозможно понять важные стороны социально-экономических идей декабристов.

Жизненные ситуации складывались по-разному. Шторх и Канкрин всю жизнь прожили в России, активно работали в разных областях науки и управления государством. Среди специалистов были и такие, которые приезжали в Россию на короткое время и в своих работах как бы смотрели на нее со стороны. Поэтому правильно считать двух названных лиц крупными русскими экономистами. А, скажем, в жизни Людвига Христиана Якоба пребывание в России в качестве профессора нового Харьковского университета и советника в Петербурге было лишь эпизодом, хотя он и написал серьезную работу о крепостном праве, доказывая его экономическую нецелесообразность.

Надо иметь в виду, что влияние ученых немецкого происхождения на русскую науку ограничивалось тем, что их труды обычно публиковались на немецком (или французском) языке и даже не всегда переводились на русский. Так, главному труду Шторха, написанному по-французски, пришлось 66 лет дожидаться издания на русском языке. Но, с другой стороны, это обстоятельство делало их труды доступными западноевропейским читателям и, по существу, впервые выводило русскую экономическую мысль на мировую арену. Особенно значительной была роль того же Шторха. Он чувствовал себя русским ученым, отзывался о России как о «своей стране» и говорил, что лишь необходимость заставила его писать на языке иностранном. Отчасти Шторх имел в виду цензуру. Говоря о большом труде и времени, которые необходимы ученому, чтобы сделать важное экономическое наблюдение, он меланхолически восклицает: «… и когда оно окончено, то кто поручится, что ему дозволено будет обнародовать результаты этого наблюдения?».

Андрей Карлович (Генрих, Анри) Шторх родился в 1766 г. в Риге, в немецкой мещанской семье, умер в 1835 г. в Петербурге тайным советником и академиком. У него рано обнаружились выдающиеся способности, юношей он был отправлен в Германию, где учился в Иенском университете. В 1787 г. он встретился с русским дипломатом Н. П. Румянцевым, сыном фельдмаршала и будущим известным коллекционером и меценатом. Румянцев пригласил его в Петербург, где он сначала преподавал историю и литературу в кадетском корпусе, а потом служил по ведомству иностранных дел. В то же время Шторх активно занимался литературной деятельностью и в 90-х гг. выпустил целую серию трудов по географии и истории России, рассчитанных в основном на иностранцев. В 1799 г. Шторх, уже составивший себе некоторое имя, был приглашен воспитателем к дочерям Павла I, а впоследствии обучал наукам великих князей Николая и Михаила, младших братьев Александра I. Служба при дворе ввела его в свет, дала чины и деньги, сделала русским дворянином. Возлагая надежды на третье сословие, всю жизнь оставаясь умеренным либералом, Шторх вместе с тем успешно приспособился к условиям российского самодержавного государства. Этому способствовали и личные качества Шторха. Он оказался ловким царедворцем, умел поддерживать хорошие отношения с людьми разных взглядов. Довольно резко критикуя крепостное право, он тем не менее оставался на дружеской ноге с заведомыми крепостниками.

В 1804 г. Шторх был избран в Академию наук по разряду политической экономии. В течение ряда лет он выполнял обязанности вице-президента, фактически руководил работой академии. В мемуарах академии Шторх опубликовал свои первые работы по политической экономии, которые он объединил в обширном курсе, изданном в 1815 г. на французском языке. Эта книга принесла автору европейскую известность, стала предметом научных дискуссий. Она была переведена на немецкий язык, а также переиздана Ж.Б. Сэем в Париже. Шторх издал, опять-таки по-французски, еще один свой труд в области политэкономии – «Соображения о природе национального дохода». На протяжении всей своей деятельности он занимался также прикладными экономическими вопросами, особенно денежным обращением и внешней торговлей. Можно с полным основанием сказать, что он достойно представлял в Академии экономическую науку.

Шторх был экономистом «на уровне мировых стандартов». Его труды хорошо знал и использовал Карл Маркс. Цитаты из двух его главных сочинений и упоминания о его взглядах встречаются во всех четырех томах «Капитала». Они играют различную роль в Марксовом изложении экономических проблем.

В нескольких случаях цитаты из Шторха приводятся Марксом «нейтрально», как примеры из экономической литературы, иллюстрирующие Марксов анализ. Это особенно характерно для первого тома «Капитала». В других случаях идеи Шторха, хотя несовершенные и неприемлемые для Маркса, помогают ему выявлять реальные закономерности и дают дополнительный материал для критики других экономистов, в частности Сэя. Таковы, например, места из Шторха во втором и третьем томах «Капитала», из которых видно, что он считает невозможным разложить стоимость индивидуального продукта и стоимость совокупного продукта нации на одни лишь доходы (заработную плату, прибыль и ренту), поскольку она должна включать еще затраченный и подлежащий возмещению постоянный капитал (стоимость средств производства). Однако сам Шторх правильного решения вопроса не дает. Наконец, в третьих случаях Шторх необходим Марксу для разоблачения буржуазно-апологетических взглядов, в особенности утверждений о естественности положения, при котором тяжкий труд и нищета народных масс, основной части нации, служит необходимым условием накопления «духовного богатства», наличия досуга у привилегированных классов для занятий «высшими» видами деятельности.

Шторх был в основном последователем Адама Смита и принимал многие исходные положения классической школы. С этим была, в частности, связана его критика крепостного права. Но Шторх не развивает эти исходные положения, а приглушает или переосмысливает их, приспосабливая к интересам буржуазии и дворянства. Любопытно, что Шторх четко понимал и честно выразил мысль, что политэкономия является классовой наукой и затрагивает материальные интересы общественных групп. Он писал: «Мнения в политической экономии имеют то особенное несчастие, что они поддерживаются не только из тщеславия, самой всеобщей человеческой слабости, но и из личного не менее общего интереса, который невольно и без нашего ведома распространяет громадную власть на наш способ мышления». Отмечая отличие «экономических истин» от истин физических или математических, он говорил, что «первые затрагивают денежные интересы бесчисленного класса людей, которые часто из-за этого восстают против них и даже с внутренним убеждением своей правоты».

В объяснении стоимости Шторх отказывается от трудовой теории. Источником стоимости у него является полезность, поэтому стоимостью могут обладать (или стоимостью являться) любые блага, в том числе природные. Однако когда речь заходит о меновой стоимости товаров, то Шторх вынужден покинуть идею полезности и перейти на тривиальное (в духе Сэя) определение стоимости издержками производства. Вокруг этого уровня под влиянием спроса и предложения колеблются рыночные цены.

Свое понимание стоимости Шторх использует для развития идеи, которая представляет собой его главную претензию на вклад в экономическую теорию. Он попытался добавить к «теории богатства», занимающейся производством, распределением и накоплением материальных стоимостей, «теорию цивилизации» («просвещения» в русском переводе Вернадского), которая должна трактовать вопрос о нематериальных, духовных ценностях. В конечном счете эта концепция была направлена против теории производительного и непроизводительного труда Адама Смита. В отличие от других критиков Смита Шторх не пытался доказывать, что труд врача, священника, чиновника и т. д. в конечном счете тоже участвует в создании материальных стоимостей. Но он считал, что этот труд создает нематериальные стоимости, которые образуют неотъемлемый элемент цивилизации, а потому не менее важны, чем материальные стоимости. Результатом труда государственных чиновников является такая специфическая стоимость, как безопасность. Прогрессивный элемент в этом своеобразном построении состоял в том, что под безопасностью Шторх понимал, в частности, личную свободу и гарантии частной собственности, а это возможно лишь при отсутствии крепостного права.

Соответственно под капиталом Шторх подразумевает всякую накопленную полезность. Например, рабочий обладает капиталом, состоящим из его природных способностей и приобретенной квалификации. Ясно, что это в корне противоположно трактовке капитала как общественного отношения между владельцами средств производства и владельцами рабочей силы. Русские экономисты 40-х гг., выступавшие против первых веяний социалистических идей, активно использовали теорию капитала Шторха.

Русский реформатор: Сперанский

Личность и деятельность Сперанского вызывают в памяти Тюрго – с поправкой на русское самодержавие и крепостное право. Министр Людовика XVI пытался в 70-х гг. XVIII в. провести радикальные реформы, которые направили бы Францию на путь ускоренного капиталистического развития. Он потерпел неудачу и после двух лет службы на посту министра финансов получил отставку. Деятельность Сперанского при Александре I была в конечном счете направлена на те же цели и вдохновлялась схожими идеями. Его тоже «съели» вельможи и придворные. Как Тюрго, Сперанский обладал острым умом и огромными способностями. Чернышевский назвал Сперанского русским реформатором и отмечал, что «преобразования были задуманы действительно громадные».

Михаил Михайлович Сперанский родился в 1772 г. в семье сельского священника Владимирской губернии и пробил себе путь наверх талантом и трудолюбием. Он учился во Владимирской духовной семинарии и как первый ученик был отправлен в Главную семинарию при Александро-Невской лавре в Петербурге. В 20-летнем возрасте он уже преподавал математику и красноречие студентам этой семинарии, позже преобразованной в духовную академию. Вскоре он становится одновременно личным секретарем князя А. Б. Куракина, а затем поступает по его протекции на государственную службу. Разумеется, это означало отказ от духовного звания и карьеры в церковной сфере – еще одна общая черта с Тюрго. За несколько лет Сперанский сделал головокружительную карьеру, быстро переходя с одной ступеньки Табели о рангах на следующую. В 27 лет он уже статский советник. Вскоре получает потомственное дворянство и делается владельцем 2000 десятин земли с прикрепленными к ней крестьянами.

Ценой этого возвышения было звание, или прозвание, выскочки, которое преследовало Сперанского всю жизнь. Его ценили и успешно использовали прямые и высшие начальники, вплоть до императора, но ненавидели светская чернь и чиновная бюрократия.

Как короткий и трагический эпизод промелькнула в жизни Сперанского женитьба на юной англичанке, попавшей в Россию с матерью-гувернанткой, год счастливой семейной жизни, рождение дочери и смерть жены. Сперанский создал для себя своеобразный культ поклонения покойной, остался до конца дней вдовцом, зная только бесконечную работу.

Смена власти в 1801 г. открыла ему обширное поприще. Его деятельность в течение первого десятилетия царствования Александра 1была проникнута либеральными веяниями эпохи. В записках, многие из которых так и не вышли за пределы его кабинета, Сперанский проектировал превращение России из архаичной и плохо управляемой монархии в современное государство с четкой системой управления, гарантиями личных прав, прочной экономической основой.

К российской действительности он относился весьма критически и позволял себе смелые высказывания. В одной из записок 1802 г. он говорит: «Итак, вместо всех пышных разделений свободного народа русского на свободнейшие классы дворянства, купечества и проч. я нахожу в России два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только по отношению ко вторым, действительно же свободных людей в России нет, кроме нищих и философов». В пору, когда русский литературный язык только формировался, Сперанский, несомненно, был выдающимся мастером слова.

Сперанский видел гибельность крепостного права для России и относился к нему в принципе отрицательно, но не предлагал отменять его в скором будущем. Он ставил ликвидацию крепостного права далеко не на первом месте в программе преобразований, считая, что «в государстве, где утверждена свобода политическая, гражданское рабство уменьшается само собой». Гражданским рабством Сперанский называл крепостное право, а под политической свободой подразумевал введение конституционного правления. Против этой точки зрения позже решительно выступили некоторые декабристы, особенно Николай Тургенев. Они справедливо считали, что без ликвидации крепостного права никакой политической свободы быть не может.

Экономические идеи Сперанского в той мере, в какой они находили выражение в его сочинениях и практической деятельности, были связаны с учением Смита и его последователей. Но концепцию невмешательства государства в хозяйственную деятельность он принимал далеко не полностью, считая, что в России государство по необходимости должно покровительствовать национальной промышленности. В важной записке 1803 г. «Об устройстве судебных и правительственных учреждений в России» содержится специальный раздел «о государственной экономии», в которую он включает «разные способы к ободрению земледелия, к управлению мануфактур, коммерции, промыслов и заводов». Введенный Сперанским таможенный тариф 1810 г. носил четко выраженный протекционистский характер.

Около 1806 г. царь, разочаровавшись в своих прежних советниках, стал приближать к себе Сперанского. В 1808 г. он взял его с собой в Эрфурт на свидание с Наполеоном. Имеется мемуарная версия, что французский император однажды шутя предложил русскому царю обменять Сперанского на какое-нибудь из подвластных ему королевств. Если этого на самом деле и не было, то неплохо придумано: весьма вероятно, что проницательный Наполеон выделил блестяще умного Сперанского из царской челяди. Он стал наперсником царя, его постоянным собеседником, с которым Александр делился своими идеями. Сперанский этого периода изображен Л. Н. Толстым в «Войне и мире».

Сперанский с напряжением всех сил работал над двумя большими проектами: реформой государственного управления и преобразованием финансов. Он предлагал создать два важных органа: Государственную думу и Государственный совет. Дума должна была стать главным законодательным органом и состоять «из депутатов от всех свободных состояний» (сословий). Некоторым образом она походила бы на западноевропейские парламенты. В частности, без ее согласия нельзя было бы вводить новые налоги и повинности. Нет сомнения, что Сперанский надеялся в какой-то степени ограничить самодержавие. Государственный совет был задуман как совещательный орган при государе. Ничего удивительного, что Дума осталась на бумаге (и притом в большой тайне), а Государственный совет был создан в 1810 г. и просуществовал до конца монархии в 1917 г.

Сперанский выдвигал глубокие и прогрессивные для своего времени идеи в области финансов и денежного обращения. Он предлагал перестроить налоговую систему, ликвидировать ее устарелый, феодальный характер.

Подушную подать он хотел заменить поземельным и подоходным налогами, причем считал оправданным обложение дворянства, не платившего в то время никаких налогов. Натуральные трудовые повинности крестьян (дорожную, гужевую и др.) он предлагал заменить умеренными денежными податями, справедливо полагая, что принудительный труд низкопроизводителен и особенно ненавистен для тех, кого принуждают. Сперанский выдвигал предложение о прекращении выпуска ассигнаций и постепенном их погашении правительством. Денежное обращение должно было базироваться на серебряном рубле, причем металлические деньги предполагалось дополнить разменными банкнотами, которые выпускали бы специальные банки, сообразуясь с реальными потребностями хозяйства.

Американский профессор Марк Раэфф, написавший капитальное исследование о Сперанском, очень высоко оценивает этот аспект его деятельности и считает, что финансовые идеи Сперанского опережали взгляды большинства западноевропейских экономистов той эпохи и шли в том же направлении, что предложения английских теоретиков и практиков финансов первой четверти XIX в. Раэфф пишет: «Предложения и аргументация, выдвинутые Сперанским для обоснования реформы денежной и финансовой системы России, были поворотным пунктом в истории управления русскими финансами и в мышлении по экономическим вопросам…».

В декабре 1809 г. Сперанский был назначен государственным секретарем и директором комиссии составления законов и стал чем-то вроде первого министра при Александре. Он получил возможность проводить свои идеи в жизнь и немедленно приступил к реформам. Был создан Государственный совет, проведена реорганизация министерств, введен временный налог на владельцев крепостных душ, серебряный рубль провозглашен основой денежного обращения, приостановлен выпуск ассигнаций. Сперанский ввел экзамены для чиновников определенных классов, добиваясь улучшения работы административного аппарата. Характерно, однако, что никаких реформ, касавшихся крепостного права, Сперанский проводить не пытался. Тем не менее его деятельность вызывала растущее недовольство дворянства, а также чиновничества и других влиятельных лиц. Над головой министра стали собираться грозовые тучи. Этому способствовала обстановка надвигавшейся войны с Францией. Стали распространяться упорные слухи, что Сперанский предал Россию Наполеону, что его меры сознательно направлены во вред России. К царю поступали все новые доносы на его любимца. Александр, в чьем характере было немало вероломства и коварства, поверил или сделал вид, что поверил доносам, и решил пожертвовать Сперанским.

Это было сделано в грубой и жестокой форме. В марте 1812 г. Сперанский был внезапно схвачен ночью и сослан в Нижний Новгород, где находился под надзором полиции. Ему не было предъявлено никаких обвинений, забыли даже издать указ о смещении его с занимаемых постов.

Когда местные власти, осуществлявшие надзор, сообщили в Петербург, что «г. Сперанский скрытым образом (?) бывает в трактирах и питейных домах, где всегда есть стечение простолюдинов и людей, слабых в воздержной жизни», министр полиции отвечал им, что «государь император… высочайше повелеть мне соизволил поручить вам и дальнейшее преследование всех поступков и движений г. Сперанского, стараясь сколько возможно проникнуть причину и предмет такового его уклонения между простолюдинов или черного народа…». По-видимому, царь вполне серьезно полагал, что Сперанский может мутить народ.

В сентябре 1812 г., не забывая об опальном министре в разгар войны, Александр собственноручным рескриптом (слово подчеркнуто в источнике. – А. А.) приказал «отправить сего вредного человека под караулом в Пермь с предписанием губернатору, от моего имени, иметь его под тесным присмотром и отвечать за все его шаги и поведение». Такова благодарность самодержца!

Народ имел очень смутное представление о деятельности Сперанского. Однако существуют документы, свидетельствующие, что грамотные руководители некоторых народных движений в период его опалы считали Сперанского потенциальным защитником простых людей. В 1821 г. было обнаружено властями неотправленное письмо руководителя волнений рабочих на Березовских золотых промыслах (Урал) Егора Дюрягина Сперанскому. Из письма видно, что Дюрягин считал опалу реформатора результатом «ненавистной неправды».

Дальнейшая жизнь Сперанского не представляет большого интереса. Через несколько лет он был отчасти «прощен» и в 1816 г. назначен пензенским губернатором, а затем сибирским генерал-губернатором, где проявил себя дальновидным администратором: он вообще не умел плохо работать. В 1821 г. Сперанский был возвращен в Петербург и до конца дней занимал высокие посты в чиновной иерархии. В 30-х гг. он неоднократно беседовал с Пушкиным, о чем поэт оставил любопытные записи.

В 1826 г. ему пришлось пережить большую личную трагедию: Николай I с садистским удовольствием заставил Сперанского играть центральную роль в суде над декабристами. А ведь декабристы намечали реформатора в члены революционного временного правительства, и среди них было несколько его друзей и добрых знакомых. Дочь Сперанского вспоминала, что в эти страшные дни она не раз видела слезы на глазах отца. Ему пришлось не просто голосовать за приговоры, как другим членам Верховного уголовного суда, но готовить юридическое «обоснование» процесса, распределять преступников по разрядам, формулировать вину подсудимых.

Николай I простил Сперанскому и либеральные грехи его молодости, и двусмысленную роль в деле декабристов. В 1839 г., за несколько месяцев до смерти, Сперанский стал графом. До конца дней Сперанский был дельным чиновником, но с каждым десятилетием все меньше оставалось в нем от молодого реформатора и новатора. Сперанский был сломлен произволом и деспотизмом, которые он надеялся если не устранить, то ослабить своими реформами.

Несовместимость дельных, мыслящих и честных людей с бюрократическим аппаратом была характерной чертой России и, вероятно, дорого ей стоила. Отрыв власти от знания становился с каждым десятилетием все вреднее и опаснее. В нашей стране он принял чудовищные формы в 30-70-х гг. XX в. Не в этом ли одна из причин переживаемого нами кризиса?

В открытом письме Александру II А. И. Герцен писал: «Мы до того привыкли видеть судьбу России в руках неспособных стариков, получивших места вроде премии от общества застрахования жизни, за продолжительную крепость пищеварения, что нам кажется каким-нибудь чудаком, иностранцем, «чужим между своих» – лицо вроде Мордвинова; да разве он и, еще больше, Сперанский не затерялись бесполезно между седыми детьми, игравшими в звезды и ленты?».

Адмирал Мордвинов

Николай Семенович Мордвинов прожил долгую жизнь, пережив пятерых царей на престоле. Он родился в 1754 г., умер в 1845 г., оставаясь до последних дней, как и в молодости, погруженным в науки и дела. Мордвинов происходил из дворянского рода, который вел свое начало от мордовского вождя, взятого в XVI в. заложником в Россию. Отец его был послан при Петре I за границу учиться морскому делу и позже дослужился до адмирала. Сам Мордвинов еще юношей был определен во флот и тоже прошел всю лестницу чинов вплоть до полного адмирала.

В молодости Мордвинов три года обучался в Англии, и на всю жизнь любовь к науке соединилась в нем с англофильством. Он считал наилучшей английскую систему государственной власти с двухпалатным парламентом, хлопотал о внедрении в России английских методов земледелия и сельскохозяйственных орудий. С молодых лет Мордвинов стал поклонником Адама Смита, позже был лично знаком и переписывался с философом и юристом Дж. Бентамом.

Подобно своему старшему современнику Суворову Мордвинов имел характер независимый и строптивый. При Екатерине он разошелся со своим непосредственным начальником, всесильным фаворитом Потемкиным и вышел в отставку, но был вскоре возвращен на службу и много сделал для создания русского флота на Черном море и освоения побережья. По доносу он был вызван при Павле в Петербург, некоторое время провел под арестом и был вновь отстранен от службы. Александр I сделал Мордвинова первым русским морским министром, но через несколько месяцев у того начались нелады с царем, и он снова стал частным лицом. В момент падения Сперанского в 1812 г. Мордвинов был председателем департамента экономии Государственного совета. Чтобы избавиться от него, на время ликвидировали сам департамент.

Всю жизнь Мордвинов слыл вольнодумцем, оппозиционером, к тому же человеком резким, неуживчивым, непокладистым. Ум и опыт Мордвинова, его авторитет и популярность заставляли Александра I и Николая I держать его на высоких постах в государственном аппарате и прислушиваться к его советам. Но оба брата недолюбливали упрямого старика, а их фавориты открыто и скрытно вредили ему. В 1827 г. фаворит Николая Бенкендорф в докладе царю изображал Мордвинова главой опасной «партии русских патриотов». Мордвинов действительно был очень популярен в либеральных кругах, но, разумеется, никакой партии не возглавлял. В 1834 г. Мордвинов получил графский титул, однако его биограф приводит целый список случаев, когда он был обойден награждениями и обижен самодержавной властью.

В течение десятилетий Мордвинов был в глазах всей мыслящей России воплощением честности, независимости, служения общественному долгу. Его «мнения» (служебные записки, в которых он излагал свои взгляды и вносил предложения) ходили в рукописных копиях вместе с «Горем от ума» и свободолюбивыми стихами Пушкина.

Декабристы высоко ценили Мордвинова и намечали его в состав временного правительства в случае захвата власти. Н. И. Тургенев служил под его началом, был вхож в дом и дружен с ним. В их взглядах было много общего, но одно резко разделяло старого вельможу и молодого либерала: отношение к крепостному праву. Тургенев был фанатиком идеи освобождения крестьян, Мордвинов же мирился с крепостным правом и в самом крайнем случае считал возможным постепенный выкуп крестьянами своей личной свободы без земли и при очень высоких суммах выкупа. Он выражал надежду, что крепостное право отомрет постепенно, под влиянием сил экономического развития, без каких-либо решительных мер со стороны правительства.

В 1824–1825 гг. с Мордвиновым был близок один из вождей северных декабристов – поэт К. Ф. Рылеев. Покоренный обаянием мудрого и гуманного старца, Рылеев посвятил ему издание своих «Дум» и написал оду «Гражданское мужество», в которой прославил Мордвинова:

 

…Но нам ли унывать душой,

Пока еще в стране родной

Один из дивных исполинов

Екатерины славных дней

Средь сонма избранных мужей

В совете бодрствует Мордвинов?

…Уже полвека он Россию

Гражданским мужеством дивит:

Вотще коварство вкруг шипит —

Он наступил ему на выю.

 

После декабрьских дней 1825 г. Николай I назначил старого адмирала, как и Сперанского, членом Верховного уголовного суда, но тот оправдал слова Рылеева о гражданском мужестве и, один из всего состава суда, не подписал смертный приговор пяти «внеразрядным» преступникам.

Имеются свидетельства, что Мордвинов интересовался и занимался экономическими вопросами еще в период своей военной службы. Это подтверждается тем, что уже в 1801 г. он представил Александру I проект Трудопоощрительного банка. В этом проекте обосновывается главная идея, которая одушевляла всю последующую деятельность Мордвинова: ускорение хозяйственного развития России. Проектируемый им банк похож на современные банки развития, которые на льготных условиях финансируют сооружение предприятий в развивающихся странах. Мордвинов предлагал создание государственного банка, средства которому должно было предоставлять правительство в виде ассигнаций. Он хотел наделить Трудопоощрительный банк (характерно само название!) широкими полномочиями в экономике. Банк должен был служить проводником и рассадником новых методов производства, новой техники, машин. Предполагалось, что он будет постоянно связан с Академией наук и Вольным экономическим обществом. Его правление должно было иметь штат «механиков и других разных художников, коих употребляют для производства работ, посылая их в те места, где ради какого-нибудь заведения таковые люди нужны». Следуя смитовскому учению о производительном и непроизводительном труде, Мордвинов считает, что банк не должен финансировать объекты, которые «служат к кратковременному наслаждению или к ненужному украшению и роскоши некоторого числа людей». Свои ресурсы он должен направлять в улучшение земли, совершенствование земледелия и скотоводства, устройство фабрик, сооружение рудников и металлургических заводов, распространение рыбных промыслов и т. п.

Как с горечью констатировал позже сам Мордвинов, его проект, переданный царем министру финансов, был затем похоронен в дебрях петербургских канцелярий и никаких практических следствий не имел.

Другой смелый проект Мордвинов в 1816 г. опубликовал и довел тем самым до сведения широкой публики. Проект составил небольшую книжку, озаглавленную «Рассуждение о могущих последовать пользах от учреждения частных по губерниям банков». Мордвинов проектировал на этот раз не государственный банк развития и не частные акционерные банки, получившие большое развитие в России во второй половине века, а своеобразные кооперативные банки, капитал которых образуется за счет относительно небольших взносов населения, причем за крепостных взносы делают их «душевладельцы». Банки могут принимать вклады и предоставлять ссуды различных видов, способствуя тем самым хозяйственному развитию. Мордвинов предполагал, что со временем эти банки получат право эмиссии банкнот, которые они будут обеспечивать коммерческими векселями и свободно разменивать на серебро. Таким способом, считал он, будет восстановлена устойчивая денежная система, что позволит отказаться от ассигнаций.

Это сочинение Мордвинова было замечено за границей и даже издано в переводе на итальянский язык. Итальянский ученый М. Джойя, с которым Мордвинов близко познакомился во время своего заграничного путешествия в 1819 г., опубликовал любопытную рецензию на книгу русского экономиста. Он целиком поддерживает и одобряет идею Мордвинова относительно значения банков для развития экономики России, приводя пример Англии, где аккумуляция частных капиталов банками позволила произвести за последние десятилетия крупные капиталовложения, преобразившие лицо страны.

Большие проекты Мордвинова остались на бумаге: ни правительство, ни общество не были готовы к их осуществлению. Но в некоторых областях кипучая деятельность неутомимого адмирала давала полезные результаты. Под его руководством процветало Вольное экономическое общество. Мордвинов был инициатором создания первого страхового общества в России. Он много сделал для распространения прививок против оспы.

Вопрос о протекционизме

Мордвинов был плоть от плоти русского дворянства. Но он принадлежал не только к самой образованной, но и к самой прогрессивной части этого класса. Будь он лет на сорок помоложе, он, возможно, принял бы участие в тайных обществах декабристов. Реформаторская программа Мордвинова, как и революционные идеи декабристов, была объективно направлена на ускоренное капиталистическое развитие России. При этом он надеялся, что русское дворянство сможет пойти по пути дворянства английского, которое успешно приспособилось к новому миру фабрик, банков и ценных бумаг и нашло в нем свое место. Ему казалось, что крепостное право не является препятствием для такого развития. Отсюда вытекало и коренное противоречие его экономических взглядов и реформаторской деятельности.

Важные вопросы экономического развития России и экономической политики ставит Мордвинов в связи с полемикой о таможенном тарифе в главной из своих опубликованных работ «Некоторые соображения по предмету мануфактур в России и о тарифе». Первое издание вышло в 1815 г., при жизни автора она публиковалась еще дважды.

В центре внимания Мордвинова – проблема экономического отставания России от Запада, которая постоянно занимала русскую общественную мысль начиная с XVI в. Мордвинов ставит ее остро и современно. Он с некоторым удивлением констатирует, что, как ни ускоряется развитие России, а отставание не уменьшается: «Известно, сколь быстрое было шествие ее к цели своего усовершенствования, в достижении которого она несравненно стремительнее других народов проходила те стези, по коим и они к совершенству приближались; но однако далек еще от нее тот успех, коего достигли некоторые из европейских держав».

Мордвинов искал ответ на вопрос о способах скорейшей ликвидации этого отставания в западной экономической мысли, прежде всего у Адама Смита. Он принимал и развивал многие важные принципы его учения, как-то: свобода и обеспеченность частной собственности, благотворная роль конкуренции, необходимость и польза разделения труда и создания многоотраслевой экономики, всемерное вовлечение населения в сферу производительного труда, ограничение роскоши и труда непроизводительного, упор на накопление капитала как главный фактор экономического роста.

Однако Мордвинов, будучи большим реалистом и практиком, не мог безоглядно применять принципы смитианства к условиям России. Он с полным основанием считал, что промышленный рост России невозможен без государственного вмешательства и без ограничения ввоза иностранных промышленных товаров. Поэтому он выступал за высокие импортные пошлины на эти товары, особенно на предметы роскоши, из которых в значительной мере состоял русский импорт. Без этого России грозит опасность остаться чисто земледельческой страной, а такая страна никогда не может быть богатой. Можно сказать, что аргументация Мордвинова на четверть века предвосхитила выводы известного немецкого экономиста Фридриха Листа, который основательно занимался проблемой роста отставших в капиталистическом развитии стран. Лист писал, что нация, занимающаяся только сельским хозяйством, подобна человеку, который вынужден работать одной рукой.

Теоретические противники Мордвинова – сторонники свободы торговли – тоже пытались опираться на Смита. Они не были столь наивны, чтобы отстаивать исключительно земледельческое развитие России, но заявляли, что рост экономики, включая промышленность, можно обеспечить наилучшим образом при невмешательстве государства и низких импортных тарифах. Это даст возможность «естественным образом» развиваться отраслям, способным выдерживать иностранную конкуренцию. Эта идея могла быть привлекательной для людей разных взглядов, в частности ее поддерживали некоторые декабристы. Но объективно фритредерская идеология выражала интересы консервативного дворянства, которое хотело беспрепятственно сбывать хлеб, сало, пеньку в Англии и во Франции и относительно дешево покупать модные заморские товары. Помещики заводили в своих имениях кустарные мастерские, основанные на труде крепостных, и не были заинтересованы в развитии фабричной промышленности.

Позиция Мордвинова, хотя и ограниченная его взглядами по крепостному праву, была прогрессивной и дальновидной. Спустя несколько десятилетий Энгельс, рассматривая вопрос об экономическом развитии России, четко показал, что крупная промышленность не могла там вырасти без государственного покровительства. Он писал: «Несомненно одно: если Россия действительно нуждалась в своей собственной крупной промышленности и решила иметь ее, то она не могла создать ее иначе, как посредством хотя бы известной степени протекционизма… В таком случае с этой точки зрения и вопрос о протекционизме становится только вопросом степени, а не принципа; самый же принцип был неизбежен».

Какими бы жаркими ни были дискуссии о свободе торговли и протекционизме в русской литературе 10-х и 20-х гг. XIX в., не этот вопрос стоял в центре общественной жизни. Таковым было крепостное право и его судьбы. Он закономерно занял центральное место в социально-экономической идеологии декабристов.

Назад: 14. Кустарные промыслы в российской пореформенной деревне
Дальше: 15.2. Идеи декабристов. Пестель