14. Кустарные промыслы в российской пореформенной деревне

Исторический опыт развития мелкого промышленного производства вообще и кустарной промышленности в частности, еще несколько десятилетий назад представлявший исключительно академический интерес, в контексте современных цивилизационных трансформаций приобретает характер вполне практических коннотаций. Смещение вектора прогресса человечества в сторону интеллектуализации всех сфер общественной жизни и возрастания значения знания и информации регенерирует доминирующую роль субъекта, наделенного эксклюзивными умениями и навыками, чей труд несовместим с унифицированным и массовым производством, аимманентен малым экономическим формам. Вряд ли преувеличением будет отметить, что именно такие характеристики были в полной мере присущи экономической деятельности кустарей, которые были вынуждены быстро адаптироваться к меняющимся хозяйственным условиям.

Помимо общепланетарного тренда актуальность изучения опыта функционирования экономического сегмента, основанного на самоорганизации населения в современных российских условиях, становится особенно очевидной в связи с необходимостью формирования механизма рекрутирования в рыночную экономику широких масс, инициирующего их самодеятельность и хозяйственную активность.

И, наконец, в научном плане дальнейшее освоение истории кустарной промышленности позволяет расширить эмпирическое основание развития теории модернизации, дискуссионным аспектом которой остается проблема соотношения традиции и модерна в переходе общества к современности.

В качестве объекта настоящей статьи выбраны кустарные промыслы Московского региона, имевшего в силу естественных и исторических факторов уникальный социально-экономический облик и особенный характер процессов, происходивших в его хозяйственном строе.

Хронологически описываемый в статье сюжет ограничен первыми пореформенными десятилетиями (до начала 1890-х годов). Крестьянская реформа была принята в качестве отправного события в силу того, что освобождение крестьян дало толчок либерализации сельской экономики, обусловившей качественную трансформацию промышленной отрасти крестьянских хозяйств. В последующие за реформой три десятилетия достаточно отчетливо наметились новые черты мелкой крестьянской промышленности, но еще не проявилось влияние политики государства и земств, активизировавшееся в последней четверти XIX столетия и существенно отразившееся на характере происходивших в данном сегменте аграрной экономики изменений.

Проблематика, связанная с развитием кустарной промышленности, в том числе Московского региона, не сформировалась в научное направление исследований российских историков. Однако было бы несправедливым не отметить работы, наметившие ее общий контур и направления освоения темы. Происходившие в кустарной отрасли крестьянских хозяйств изменения стали предметом внимания земской интеллигенции. Несмотря на то что трансформация кустарного производства региона становилась реальностью, в целом скрепы, удерживающие его в лоне традиционного строя, оставались в первый пореформенный период непреодолимыми. Большинство земских статистиков отмечали недифференцированность промышленных и земледельческих занятий сельского населения региона.

Кустарные «гнезда» с преобладающими промышленными занятиями в этот период являлись в большей мере редкостью, чем закономерностью. И даже в таких малоплодородных промышленных губерниях, как Московская, где было бы всего естественнее искать подобного рода места концентрации крестьянской промышленности (промышленные кластеры), исследователи С. Харизоменов и В. Пургавин, глубоко изучавшие кустарные промыслы этой местности в конце XIX в., широкого распространения специальных поселений не обнаружили.

Втягивание крестьянских хозяйств Московской губернии в товарно-денежные отношения обусловило рост хозяйственных рисков, повышающих возможность пролетаризации значительной массы кустарей, и детерминировало их стремление к поиску источников экономической стабильности. В представлении либерального народника В. П. Воронцова главным из них по-прежнему являлась традиционная отрасль крестьянской деятельности – земледелие, что проявлялось в усилении тяги кустарей к сельскому хозяйству и отмечалось в Московской губернии в конце 70-х – начале 80-х годов XIX в.

Центральное место в земской историографии, как и в общественном сознании, второй половины XIX в. занимала проблема освоения кустарной промышленности капиталом. Исследователь кустарной промышленности Московской губернии А.С. Орлов отмечал, что форму капиталистической работы на дому «к 1900 г. приняли многие промыслы, за 20 лет перед тем бывшие кустарными: домашняя же промышленность 1880 г. во многих отраслях сделалась через 20 лет фабрично-заводской».

Сюжет, связанный с общественным движением в поддержку кооперации кустарей и ремесленников, стал предметом изучения двухтомной монографии Г. П. Петрова.

Советский историографический период характеризовался ослаблением исследовательского интереса к проблеме модернизации кустарно-ремесленной промышленности на основе товарных отношений, что в известной степени объяснялось концептуальной позицией большевиков, относивших кустарную промышленность к разряду рудиментов прошлого, подлежащих неизбежному искоренению. Один из видных представителей большевистской элиты, М. П. Томский, прямо заявлял на VIII съезде РКП(б): «Для нас ясно, что кустарное производство есть пережиток старины, пережиток вредный…».

Кустарная промышленность рассматривалась в трудах советских историков только в качестве одного из сюжетов аграрной проблематики. Немногие появившиеся в этот период работы, освещающие сюжеты, связанные с модернизацией мелкой промышленности, были обязаны постановке в отечественной исторической науке проблемы преодоления многоукладности экономики в условиях транзита к социализму. В контексте решения этой задачи ставились конкретные цели в монографии П. Г. Рындзюнского: восполнить пробел советской историографии в плане изучения степени капитализации крестьянских промыслов в пореформенной России.

Историко-географическая работа К. Н. Тарновского стала показателем формирования нового качественного этапа в изучении кустарно-ремесленной проблематики. Исследователь, опираясь на значительный архивный материал, районировал территории плотного расселения кустарей, в том числе и в Московском регионе, которые характеризовались спецификой проявления общественного разделения труда, капитализации, кооперирования, результативности мер правительственного содействия.

Настоящая статья не претендует на окончательное преодоление имеющихся пробелов в изучении кустарной промышленности нечерноземной деревни. При ее подготовке авторы ставили конкретную задачу определения основных направлений развития кустарных промыслов региона, в силу особенностей хозяйственного строя, представляющих специфическую парадигму модернизации мелкой сельской промышленности.

Работа написана на основе комплекса источников земского происхождения: статистики, инструкторских описаний и т. д. Отдельные уточнения исторической картины качественной трансформации кустарных промыслов региона пореформенного периода удалось воссоздать благодаря привлечению материалов Центрального исторического архива, впервые введенных в научный оборот.

Промышленные занятия крестьян Московской губернии были опосредованы рядом социальных, политических и естественно-географических факторов. Утверждение о том, что развитие кустарных промыслов сельского населения нечерноземной деревни было обусловлено исключительно неплодородием почвы, страдает упрощением. На самом деле, корни кустарничества стоит искать как в традиции средневековых промыслов Волжско-Окского междуречья, обслуживавшего важные направления товарного транзита, так и процессами, которые в конечном итоге определили рост и величие Московской государственности. Став центром хозяйственной жизни страны, Московский край, как никакой другой, испытывал влияние развернувшейся в экономике страны модернизации, определившей основные направления эволюции, в том числе кустарной промышленности Подмосковья.

В сочетании с наличием непростых природных условий политические и социальные предпосылки создали необходимую питательную среду для промышленной деятельности сельского населения.

В отличие от других регионов Центрального Нечерноземья уже к середине XIX столетия промысловая деятельность наряду с сельским хозяйством составляла значительную часть бюджета крестьянских семей Московской губернии и охватывала практически все трудоспособное население деревни. В среднем на один крестьянский двор приходилось 1,68 работников, из них 1,53 занимались промыслами, а удельный вес всех кустарей среди трудоспособного населения составлял 87,5 %. В соседней, достаточно развитой в промышленном отношении Владимирской губернии кустари составляли 13,0 % от общего и 14,5 % от крестьянского населения.

К середине XIX в. в московской деревне сформировалась, хотя и малочисленная, группа промышленников, полностью отказавшаяся от сельскохозяйственных занятий. В нее входили кустари, обладавшие особыми мастеровыми навыками, которые за свой труд получали достойное вознаграждение, или крестьяне, «отлучающиеся для промыслов в весьма далекие места».

Крупное фабричное производство, генезис которого в столичном регионе начался значительно раньше, чем в других нечерноземных губерниях, стало фактором, активно вторгавшимся в уклад промышленной отрасли крестьянских хозяйств. В Богородском уезде Подмосковья фабрики привлекали в 23 раза больше работников, чем кустарная промышленность, в Серпуховском – в 2 раза, в Можайском – в 2 раза, в Рузском – в 3 раза, в Волоколамском – в 2 раза, в Дмитровском – в 2 раза. По словам самих сельских промышленников, например, «обучение ткачеству, особенно простых материй, которые по массе составляют главную часть здешних фабрикаций, особенно сельской, гораздо проще, нежели обучение ремеслам».

Фабрика, вторгаясь в привычный уклад жизни крестьян, деформировала эволюционный ход развития их хозяйств. В прежние времена, находя привычный заработок и пополнение денежных ресурсов в неземледельческих занятиях, сельские жители нечерноземного региона сформировали отлаженную систему преемственности навыков мелкой промышленной деятельности. Машинное производство, не требуя особого мастерства, привлекало в свои ряды значительную часть трудоспособного населения, прерывая сложившийся порядок передачи традиционных навыков. Молодежь из семейств кустарей, зная о сложности и трудности заработка в крестьянской промышленности, предпочитала работу на фабрике. Более высокая доходность работы на фабрике привлекала и тех, кто десятки лет жизни посвятил кустарному производству. В результате развития фабричной промышленности в Подмосковье многие кустари отказывались от самостоятельной промысловой деятельности и переходили в разряд домашних фабричных рабочих или становились постоянными работниками крупных промышленных заведений.

Специфические черты развития кустарного производства в значительной степени определял столичный характер региона, аккумулировавшего помимо культурного и большой экономический потенциал. Во-первых, работа в столице отличалась повсеместно значительными заработками, что иллюстрируют ниже приведенные данные:

Таблица 1

Годовые доходы крестьян Московской губернии по видам промысловой деятельности в середине XIX в.

Во-вторых, Москва и ее окрестности превратились за многовековую историю хозяйственного развития в национальный центр крестьянской промышленности не только потому, что в целом условия Нечерноземья инициировали ее бурное развитие внутри региона, но и в силу привлекательности губернии для кустарей других районов страны. Сюда шли искать «богатого заработка» мастера даже тех территорий, в которых собственный потенциал потребительского рынка был далеко не исчерпан. Например, земский статистик из Твери, говоря о направлениях отхода кустарей из губернии, констатировал: «Всякому, кто сколько-нибудь знаком с условиями, в которых находится ремесленное производство в Москве и Петербурге, известно, что два раза в течение года из разных концов России притекает туда множество обывателей, бросающих соху и косу для портняжного, сапожного и всякого другого ремесла».

Плотность кустарного населения, дополняемая активным притоком сторонних промышленников, создавала особую конкурентную среду, определяющую активность модернизационных процессов в крестьянской промышленности страны.

В-третьих, емкость столичного рынка способствовала формированию в кустарной промышленности Подмосковья большого сегмента, ориентированного на производства для горожан, что также ускоряло переход кустарей к изготовлению нетрадиционных товаров и изменение организационных форм промысла. Условия, порождающие «кустарное перенаселение» региона уже в предреформенные годы, определи основные направления трансформации мелкой сельской промышленности в последующие несколько десятилетий и являлись причиной активного выталкивания за пределы Подмосковья значительной массы квалифицированных кустарных промышленников, «развивая в крестьянах понятия, деятельность и предприимчивость», что отмечали военные статистики Генштаба. «Жители Московской губернии, – писали они, – знают не один свой край, но чуть не всю Россию. Многие сами прошли ее вдоль и поперек, другие наслушались о ней от людей бывалых. Здешним жителям известны не только дела, касающиеся собственно их быта, но и движение торговой и мануфактурной промышленности. Они знают, что требуется в том или ином крае России. Такие люди, при местной невзгоде, не затруднятся идти даже за море, чтобы найти себе хлеб и деньги».

В процессе модернизации традиционного хозяйства крестьян Нечерноземья, протекавшей здесь особенно активно в силу интенсивности товарных отношений, кустарные промыслы, находившиеся целиком в их сфере, дифференцировались на структурные сегменты с разными социальными функциями и хозяйственным укладом.

Либерализация экономики, сопровождаемая активным внедрением крупного производства и капиталистического порядка, имела глубокие последствия в структуре и хозяйственном строе традиционных кустарных промыслов. Наметившиеся в предшествующие периоды процессы эволюционной протоиндустриализации кустарных занятий крестьян испытывали со второй половины XIX в. революционизирующее влияние общенациональной модернизации, формируемой «сверху». Сопровождающее революционную ломку традиционного общества население страны привело к кардинальной смене потребительского спроса, в том числе сельского населения. Крестьяне Московской губернии во второй половине XIX в. в большинстве своем отказались от лаптей, стали носить сапоги, картузы и т. д., из обихода ушли и другие предметы традиционного быта.

Вот что по этому поводу писали земские исследователи середины XIX в.: «Что потребности крестьян Московской губернии действительно возросли сравнительно с тем, каковы они были прежде, на это указывает почти повсеместное введение чаепития, некоторое улучшение в устройстве жилищ, выражающееся в замене курных изб белыми с большим количеством окон; но в чем особенно выразилась разница между настоящим и прошлым, это в изменении одежды и обуви. Достаточно указать на то, что расход на кожаную обувь в настоящее время для крестьян считается необходимым, что деревенское франтовство требует теперь от молодых парней сапогов с галошами, стоящих 16–18 р.».

Расширение потребительского спроса, инициируемое урбанизацией, увеличило набор видов мелкого производства, которые кустари успешно осваивали. Так, например, традиционный медный промысел дал основание изготовлению оправ для очков; гранильное производство, «изстари» занимавшее крестьян, выросло в предприятия по выпуску оптических линз; женщины, занятые ранее кустарным льноткачеством, перешли на выпуск папиросных гильз и т. д. Диверсификация мелкой промышленной деятельности кустарного производства в связи с преобразованием социально-экономического строя страны приобрела широкий размах наряду с пополнением выходцами из кустарной среды рядов рабочего класса.

Капитализация хозяйства привела в том числе к капитализации сырьевой базы экономики, что, безусловно, отразилось на состоянии и перспективах развития тех отраслей мелкой промышленности, которые функционировали на «даровом» природном сырье (глине и лесе).

Вот что сообщал корреспондент П. И. Миткевич-Далецкий из Подольского уезда Краснопахорской волости: «В нашей местности живут кустари: щеточники, крючочники, тележники, работающие приборы для сбруи. Для щеточников существуют еще кустари, приготовляющие дощечки для щеток и фанеры для оклейки щеток. Лица, и их довольно много, занимающиеся распилкой дерева на дощечки, приобретали самое дерево березу незаконным путем (порубкою в чужих лесах); но так как такое приобретение неверно, то и самое занятие у них было урывками».

Внедрение в повседневную жизнь новых средств транспорта также отразилось на промышленных занятиях сельского населения. В пореформенные десятилетия пришли в упадок целые отрасли кустарного производства, занимавшиеся ремонтом саней, экипажей, карет и, как ни парадоксально, изготовлением веревок из канатов, в основном служивших для упаковки дров, доставляемых гужевым транспортом в Москву. Корреспондент Звенигородского уезда, священник П. И. Розанов писал: «Местные крестьяне издавна занимаются кручением веревок и витьем канатов. С проведением железных дорог и уменьшением сплава дров и леса по Москва-реке этот промысел упал.

Однако взаимоотношение крупного и мелкого кустарного производства, так же как и весь ход трансформации, не может быть описано элементарно посредством формулы замещения и вытеснения последнего из области промышленности. Крупный капитал использовал огромный резерв извлечения прибыли из так называемой организации «домашнего производства» кустарей. С другой стороны, благодаря выгодности ручного труда кустарей в технологических операциях, не требующих особой квалификации, но затратных по времени, на селе возникали целые отрасли мелкой промышленности, работавшие в тандеме с фабрикой. Появились отрасли кустарной промышленности, утилизировавшие отходы крупного производства: зольщики, терпужники, бусники и т. д.

Включение кустарной промышленности в общенациональный модернизационный процесс изменило ее институциональный облик, описание которого в формате одной, даже самой выверенной теоретической системы или организации не представляется возможным. Попытка определить единое направление или вектор развития мелкой крестьянской промышленности Нечерноземья во второй половине XIX в. также обречена на неудачу.

Земские исследователи второй половины XIX в. хорошо понимали не-плодотворность единого подхода к описанию кустарной промышленности в целом. Вот что по этому поводу писал один из них – В. Орлов: «На пространстве Московской губернии развито громадное число крестьянских промыслов, различных между собой и по техническим приемам, и по организации, и по экономическим условиям их существования».

Фактический материал представляет богатую палитру оттенков и красок общей картины трансформации кустарных промыслов сельского населения Подмосковья: по направлениям эволюции (развитие, упадок); фактическому результированию происходивших изменений (концентрация, вытеснение, формирование функционального пространства мелкого производства); степени освоения нового содержания и специализации и т. д.

Даже при анализе процессов в рамках некогда однородной традиционной отрасли промышленного труда становится очевидной дифференциация парадигм социального развития отдельных видов производств с последствиями, результирующимися в формировании принципиально отличных организаций с разным хозяйственным укладом и перспективой дальнейшего развития.

Также не представляется возможным организация материала по схеме «мелкое – крупное производство», к которой нередко прибегало и прибегает сегодня немало исследователей кустарной промышленности. В структуре производства, функционировавшего в дофабричной форме и основанного в основном на ручном труде, прослеживаются по крайней мере три группы предприятий: деградирующее мелкое производство; мелкое производство, эволюционировавшее в собственное функциональное пространство, ограниченное общественной целесообразностью сохранения ручного труда, высокохудожественных умений мастеров-кустарей и наличием индивидуальных и мелкосерийных потребностей населения малосерийных потребностей населения; и, наконец, мелкое производство, имевшее потенциал эволюции в крупную мануфактуру и фабричную промышленность.

Имущественную и социальную дифференциацию кустарей достаточно скрупулезно в полемике с народниками описали Г. В. Плеханов и В. И. Ленин. В конкретно историческом контексте этот сюжет хорошо показан в книгах П. Г. Рындзюнского.

В отечественной историографии много сказано по поводу деструктивного влияния индустриализации на кустарные промыслы. Начиная с либеральных народников, этот аспект модернизации экономики второй половины XIX в. занимал внимание многих исследователей.

Совсем иначе обстоят дела с освещением третьей парадигмы развития мелкой промышленности в эпоху модернизации, а именно эволюционное смещение ее функционального поля в определенную, присущую именно мелкому производству экономическую «нишу».

Детальное описание земской статистикой позволяет представить масштабы этого сегмента и общую картину структурно-функциональной дифференциации кустарных промыслов Московской губернии 1880-х годов.

Границы функционального пространства в новой индустриальной «архитектуре» экономики определялись общественной целесообразностью сохранения малосерийных, высокохудожественных потребностей населения, а также отраслей, где основную или значительную долю вновь создаваемой стоимости товара составляли индивидуальные умения мастеров ручного труда.

Уникальные производства с наивысшим (более 50 %) удельным весом оплаты труда мастера в стоимости конечного продукта не имели определенной отраслевой принадлежности. Сфера приложения высококвалифицированного труда рукодельника-кустаря имела место во всех отраслях кустарной промышленности. Так, например, в металлообработке производствами, отличающимися высокой оплатой труда промышленников, являлись: изготовление кованых кроватей, замков, скобяного товара, металлической посуды, ламп и т. д.; в обработке дерева таковым являлось мебельное производство (изготовление рам для зеркал, сундуков, паркета, производство экипажей, деревянной посуды, баляс, чубуков, мундштуков, разных мелких деревянных изделий и т. д.), в целом гранильный промысел, щеточный, лаковых произведений из папье-маше, чулочный, кружевной и т. д.

На первый взгляд прямо противоречили высказанному положению данные по некоторым не требующим особых умений промыслам. Например, выше половины от стоимости конечного продукта составлял заработок кустарей в гончарном производстве (простой крестьянской посуды), изготовлении простого деревянного сельскохозяйственного инвентаря: сох, борон, граблей, метел и веников, выжигании угля, скорняжном промысле, занимавшихся утилизацией мелких обрезков и т. д. Однако такое положение противоречит сказанному лишь на первый взгляд. На самом деле, высокая доля оплаты труда обусловливалась тем обстоятельством, что затраты на сырье в этих производствах были минимальными или вовсе отсутствовали. Для ясности представления о формировании собственного функционального поля кустарной промышленности в индустриальную эпоху следует обратить внимание еще на одну деталь, связанную с характеристикой производств, обретавших место в экономической «нише» мелкого производства. Такие производства, как правило, утрачивали тенденцию к концентрации.

Так, средние показатели численности работающих на предприятиях с высокой оплатой труда мастеров в восьми производствах колебались от одного до двух, в шести – от двух до трех, в четырех – от трех до четырех и только в одном производстве превышали пять человек.

Исследования Московской губернской земской управы, осуществленные под руководством А. Исаева в 1870-е годы, дают возможность детального анализа кустарных промыслов этой группы. Одним из них являлся мебельный промысел, охватывающий в середине 50-х годов XIX в. 87 селений. Мебельный район не был однородным и включал в себя несколько округов, специализировавшихся на определенном виде продукции. Округ корпусной мебели сосредотачивался вокруг села Лигачево Московского уезда Черкизовской волости и обнимал 32 селения. От деревни Брехово, лежащей на границе Московского и Звенигородского уездов, на запад к Воскресенску, тянулись 24 селения, население которых изготавливало белые стулья. За Воскресенском располагалось девять селений, производящих ломберные и гостиные столы. В одном селении, находящемся у Звенигорода, делали исключительно трюмо. Десять селений, не имеющих определенной специализации, были разбросаны по всему мебельному району.

История столярного производства уходила корнями в глубокую древность. По крайней мере, первые упоминания о нем встречались в источниках XVI в. Однако его облик до XIX в. существенно отличался от того, который предстал взору исследователей.

Начинался промысел как производство «простейших и наиболее употребительных предметов»: деревянной посуды, «грубые виды которой не что иное, как выдолбленные бруски дерева», кадок, корыт и т. д. Причем значительная часть продукции кустарей-«древоделов» употреблялась или в пределах общества или в соседних крестьянских общинах. Даже в середине XIX в. в мебельной области присутствовали свидетельства давней истории деревообработки. Так, крестьяне с. Русовка Московского уезда изготавливали предметы традиционного деревенского быта.

Важную роль в становлении на основе традиционной деревообработки мебельного промысла сыграл московский пожар 1812 г. В пожаре сгорело практически все, что могло гореть, в том числе деревянная мебель. Сразу после Отечественной войны цены на мебель удвоились и даже утроились, что побудило крестьян-столяров взяться за ее изготовление. Распространению мебельного промысла способствовало то обстоятельство, что еще до войны Петр Семенович Зенин, крестьянский мальчик, прошедший обучение по велению своего помещика, начал производство мелкой мебели. Около 1823 г.

Зенин начал самостоятельное дело в с. Лигачево. По мере взросления в мастерскую пришли четверо младших братьев Петра. Так была создана «семейная ассоциация братьев Зениных». Начав с незатейливых изделий (березовых стульев), Зенины после заключения договора с мебельным торговцем из Москвы, Болотовым, стали производить корпусную мебель. Торговец снабжал семейную мастерскую красным деревом и «моделками». Постепенно пришлось полностью отказаться от традиционного «дарового» материала – березы и перейти на использование покупной древесины – фанеры и красного дерева. По мере приобретения известности Зенины стали производить сложные виды продукции – гнутую мебель. К 1850-м годам в мастерской было подготовлено более 70 учеников, а после раздела братьев промысел стал быстро распространяться в округе.

История создания и становления мебельного промысла показывает, как на основе традиционного деревообрабатывающего производства возникла новая развивающаяся отрасль кустарной промышленности, функционирующая на основе уникальных мастеровых качеств кустарей.

Распространение мебельного промысла способствовало специализации мастеров по выпуску определенного вида продукции и появлению собственных мастеров, непревзойденных в производстве конкретного товара. Например, в с. Козино работал уникальный мастер Уточкин, искуснейший «кривьевщик».

Место мебельного промысла в иерархии хозяйственных структур, выполнявшей определенную общественную функцию удовлетворения малосерийных, высокохудожественных потребностей жителей г. Москвы, определило его стабильную социальную перспективу.

Неоднородным было крупное производство, функционировавшее на основе кустарной промышленности. Часть крупного промышленного производства генерировалась из самой кустарной среды и несла в себе «родимые пятна» патриархальных отношений. Этот выходивший из недр традиционного общества индустриальный сегмент, как правило, полностью не прерывал связь, тесно скреплявшую все стороны крестьянского хозяйства, включая его основную отрасль – земледелие, и потому не актуализировал ригоризм социальных противоречий, порождаемых буржуазным порядком.

В ряду других отраслей кустарного производства, имевших тенденцию к концентрации, особый интерес представлял собой кожевенный промысел, структурированный таким образом, что одна его часть представляла исходный «материал» процесса рождения крупной промышленности, другая же являла собой результат логического завершения этого процесса.

Традиционный кожевенный промысел крестьян Московской губернии получил особый импульс к развитию «в войну 1812 года, Венгерскую кампанию, Крымскую войну, во времена Польского восстания и войны с Турцией».

Центром кожевенного района было с. Ивашково, располагавшееся на границе Московской и Тверской губерний. На протяжении пореформенных десятилетий в промысле активизировался процесс имущественной дифференциации, и среди общей массы кожевенников-ивашей земские корреспонденты выделяли три неравные в экономическом отношении группы: крупных, средних и мелких промышленников.

По оценке земцев, структурная дифференциация выглядела следующим образом: «крупными торговцами называются люди, обладающие капиталом от 1000 до 50 000 рублей. На капитал в 50 000 рублей насчитывается в районе четыре торговца, в Ивашково один, в Манасеино один, в Корневском один и в Маркове один. На капитал от 10 до 15 тысяч имеются два прасола, в Ивашково и в Корневском. На капитал от 1000 до 5000 рублей ведут свои дела 5 ивашей, в Ивашково 3, в Дулепово один и в Корневском… Средние прасолы ездят по деревням, закупая всякие шкуры, и отъезжают от дома на дальнее расстояние в губернии: Смоленскую, в Гжатск, в Вязьму, Сычевку, в Псковскую – в Порхов, Торопец, в Калужскую – в Медынь, Мещевск, Мосальск, во все уезды Тверской губернии и во все уезды Московской губернии. Эти прасолы обладают капиталом от 100 до 500 рублей… Остальные иваши представляют из себя мелких торговцев, девиз которых – пользоваться случаем, они собирают кошек, собак, щетину, рога, копыта, тряпки, кости, одним словом, все, что только попадется под руку и окажется по карману».

Соответственно имущественной дифференциации промысел структурировался по специализации на производство мелких и крупных кож. Наиболее капиталистые кожевники сосредоточились на переработке крупных, наиболее востребованных кож.

Кустари, перерабатывающие крупные кожи, как правило, представляли собой капиталистических предпринимателей, в то время как их односельчане, выделывавшие мелкое кожевенное сырье, являлись типичными мелкими товаропроизводителями. Конечно, это совсем не означает, что группа производителей крупных кож была однородной, сказанное говорит лишь о том, что именно в этой группе кустарей генерировалась достаточно значительная прослойка представителей крупного, рожденного на собственной основе промышленного производства.

Для подтверждения сказанного, обратимся к данным о величине предприятий этой группы.

Таблица 2

Величина предприятий группы производителей крупных кож

Собственно, мастерские предпринимателей составляли в этой группе почти 40 %. На каждое такое предприятие приходилось в среднем по 13 наемных рабочих, в то время как мелкие кожевенные мастерские (34,3 % общего числа) объединяли не более двух семейных рабочих и, как правило, выполняли подсобные операции (например, очистку кож от шерсти, мздры, сбор щетины и отходов) в технологическом процессе предпринимательских заведений.

В группе производителей мелких кож преобладали предприятия с числом рабочих от 2 до 6 человек.

В половине заведений этой группы использовался наемный труд, но число привлекаемых рабочих со стороны не превышало двух человек.

Кустари первой и второй групп отличались и по уровню культуры, и по бытовым условиям. Мастера по выделке крупных кож в значительном количестве имели каменные дома, были поголовно грамотными и даже являлись постоянными читателями различных газет и журналов: «Голос», «Новое время», «Русские ведомости», «Русский курьер», «Московский телеграф» и т. д.

Другая сторона присутствия крупного производства в мелкой промышленности была полностью обусловлена форсированной капитализацией и индустриализацией экономики России. Проникновение промышленного капитала «извне» революционизировало содержание хозяйственного уклада кустарей, прерывало естественный путь его эволюции. Однако, как это было отмечено выше, влияние врывавшегося в традиционный хозяйственный строй экономического порядка было не всегда деструктивным. Было бы правильным сказать, что оно катализировало процессы, характерные для протоиндустриализации, и прежде всего формирование функциональной «ниши» мелкой промышленности, хотя, конечно, в общем, формирование индустриализации сужало сферу экономического присутствия традиционных кустарных промыслов.

Так, например, ткачество, повсеместно представлявшее собой домашнюю форму организации крупной промышленности, в большей или меньшей степени было развито во всех 13 уездах Московской губернии и занимало почти 10 % всего трудоспособного населения. Кустари-ткачи в 1870 г. выработали продукции на 20 млн рублей, что составляло четверть ценности тканей, произведенных в России, а полученная ими заработная плата покрыла половину всех платежей и повинностей, приходящихся на все податное население Московской губернии.

Помимо уже указанных направлений трансформации кустарных промыслов еще одним последствием модернизации стала актуализация нового явления – дальнего отхода кустарей Московской губернии. Мелкие промышленники Подмосковья в большом количестве уходили на заработки в южные, юго-западные губернии страны, Приуралье, Сибирь, вновь освоенные территории Средней Азии. Причем отходничество московских кустарей отличалось от аналогичного явления, например, Владимирской губернии. Там промышленники в основном отлучались для работы в столицах и других близлежащих городах. Отход, как правило, не прерывал связи с традиционным хозяйством. Отличался и профессиональный состав кустарей. Если владимирцы в основном являлись представителями строительных специальностей, то отходники из кустарной промышленности Московской губернии были представлены мастерами практически всех специальностей.

Отходничество кустарей Московской губернии приобрело массовый характер. Если средний удельный вес промышленников, уходивших на заработки за пределы населенного пункта постоянного проживания, составлял 21,7 %, то этот же показатель без учета женских промыслов, дававших практически нулевые его значения, достигал 38,4 %. Семья, сохранявшая свой социальный статус института социального общества, препятствовала вовлечению в отходничество женщин, являвшихся центральной фигурой, поддерживающей ее незыблемыми устои.

Главным обстоятельством, толкавшим кустарей на новые места, являлась ломка традиционных хозяйственных устоев, заставлявшая их искать возможность привычного «комфортного» заработка. Например, корреспонденты Н. В. Дворяшин и А. С. Гнезднов из Аксиньинской волости Звенигородского уезда так описывали причину массового отхода крестьян этой волости: «…хозяев кустарей прибывает, а спрос остается малым, и потому каждый стремится продать свои изделия, хотя с очень малой пользой, через что сами сбивают цены своих изделий».

Таблица 3

Распределение крестьян, занятых местными отхожими кустарными промыслами, по видам производств в 1880 г.

Другой корреспондент, Ф. В. Шувалов, из Шараповской волости того же уезда пишет: «Прежде здесь занимались тканьем кушаков, а в селе – витьем веревок, но теперь этим стали заниматься очень немногие по неимению работы и по низкой цене, новых промыслов никаких не возникает. Молодые мужчины почти все живут на стороне в разных ремеслах и приходят домой лишь на праздники и на короткое время летом во время сенокоса, а пожилые занимаются домашними работами» .

Таким образом, под действием модернизации в организме кустарных промыслов происходили изменения, ведущие к их трансформации в новое качество. Характеризуя структурно-функциональную дифференциацию, следует признать, что схематическое, хотя и основательно фундированное конкретным материалом, определение направлений социально-экономической трансформации кустарной промышленности неизбежно несет в себе определенную долю условности, так как действительный облик любой отрасли или вида производства кустарей был значительно богаче даже самой выверенной схемы. И тем не менее для описания таковых мы попытались организовать материал в таблицу, позволяющую представить общую картину этого процесса. Открывшаяся благодаря земской статистике картина состояния кустарных промыслов в 70-80-е годы свидетельствует о наметившихся глубоких качественных изменениях в их содержании и направлениях развития. К концу 1880-х годов чуть больше половины (56 %) кустарных производств имели непосредственную связь с традиционными промышленными промыслами крестьян, в основе появления других лежали причины и условия, опосредованные модернизацией. Причем только 34,0 % отраслей кустарного производства сохранили традиционный облик и хозяйственный уклад. Другие (22 %) рукоделия, сохранявшие связь с традицией, поменяли специализацию, технологию и организационную форму. Как правило, один традиционный промысел, сохраняя в качестве одной из нескольких прежнюю специализацию, давал жизнь нескольким новым производствам. Но иногда, как в случае с игрушечным производством, в основе новой специализации лежало сразу несколько привычных для крестьян промышленных занятий.

Таблица 4

Структурно-функциональная дифференциация кустарной промышленности Московской губернии к концу 1880-х гг. (без отхожих промыслов)

Кардинальным образом модернизация отразилась на структурно-функциональном содержании кустарной промышленности. Представленная таблица говорит о том, что классическая схема развития кустарных промыслов в эпоху модернизации, подробно описанная в трудах В. И. Ленина, согласно которой признавались обоснованными лишь две парадигмы социально-экономической трансформации кустарной промышленности: имущественная дифференциация и включение в домашнюю систему крупной промышленности, требует существенной корректировки.

В результате естественной эволюции крестьянской промышленности процесс дифференциации и рождения хозяйственных единиц, кардинально отличающихся социальным статусом от основной кустарной массы, не достиг сколько-нибудь ощутимых масштабов. Даже к концу 1880-х годов в мелких предпринимательских мастерских было занято около 7 % кустарей. И это при том, что формирование всероссийского рынка и проникновение товарных отношений, прежде всего во внеземледельческие отрасли крестьянского хозяйства, должны были подстегнуть дифференциацию промысловиков.

Другое дело, что капитализация, привнесенная в кустарную промышленность «извне» в форме домашней системы крупного производства, объединила больше половины мелких промышленников. Кроме этого, форсированная индустриализация оказывала деформирующее действие на ход эволюции кустарной промышленности в целом. Часть кустарей уходила на «легкие» фабричные заработки, другая часть была вынуждена искать сферу приложения труда в производствах, не доступных или не выгодных для крупной промышленности, составлявших собственное функциональное пространство мелкой промышленности.

К концу 80-х годов XIX в. экономическая «ниша» мелкого промышленного производства уже начала формироваться. В производствах, находившихся вне функционального пространства крупных промышленных форм (прежде всего тех, в которых основная часть вновь создаваемой товарной стоимости составляли трудовые затраты кустарей).

Деформирующее влияние форсированной индустриализации и капитализации в 80-е годы XIX в. не приобрело тотального характера. В значительных масштабах (11,8 %) сохранялось мелкое производство, продолжавшее естественный эволюционный путь развития, и только 1,9 % промысловиков работали в традиционных отраслях кустарной промышленности, постепенно сужавших свою деятельность или находившихся на грани исчезновения. Соответственно структурной дифференциации выглядела и социально-экономическая организация кустарной промышленности Московской губернии. Более половины кустарей были заняты домашней работой на фабрику.

Закономерный ход эволюции мелкой промышленности включал в себя два пути концентрации производства. Содержание первого оставляли процессы кооперации мелкой собственности, существо второго – рожденные в результате экспроприации самостоятельных товаропроизводителей частнокапиталистические предприятия мануфактурного типа. Первое направление – кооперирование – объединяло в пореформенный период 12,5 % московских кустарей, второе – 7,9 %. Каждый из путей имел свои преимущества и границы функциональности. Например, кооперативная форма организации общественного хозяйства являлась оптимальной в условиях перехода от традиционного к индустриальному обществу и могла существовать лишь в условиях, когда субъективный фактор (сам человек) под воздействием машинизации не утратил своего ведущего положения. Превалирующая роль собственника, объединяющего имущество, умения и навыки, получавшего выгоду от кооперации, имело институциональное значение в коллективных союзах. Поэтому индустриализация, постепенно превращающая работника в элемент конвейера, являлась как бы отрицанием такой организации и сужала границы ее экономической «ниши» до пределов, обусловленных необходимостью сохранения ручного труда, уникальных навыков или отраслей, где человеческий фактор оставался определяющим.

Таблица 5

Социально-экономическая организация кустарной промышленности Московской губернии к концу 1880-х годов

Капиталистический уклад в промышленности так же, как кооперативный, имел черты ограниченности и несовершенства. Открывая простор личной инициативе предпринимателей, капиталистическая организация порождала мощный импульс модернизации, позволяющий говорить о промышленном перевороте или революции. Вместе с тем капитализм навсегда утрачивал присущие традиционному обществу черты как коллективизм, сознательное отношение к труду и т. д., а приобретая доминирующее положение, оказывал деформирующее воздействие на традиционные формы общественного хозяйства.

Модернизация кустарно-ремесленной промышленности открывала широкий простор другому пути концентрации производства – на основе слияния мелкой собственности. Материалы земских исследований показывают сохранение кооперативных связей кустарей в отраслях, малопривлекательных для частнокапиталистической инициативы.

Проникновение товарных отношений в кустарно-ремесленную промышленность меняло ее облик, способствовало появлению организационных форм производства с различной степенью адекватности индустриальной цивилизации. Природе капиталистического уклада, стремившегося возместить утраченные в результате разрушения традиционного общества качества труда, было имманентно внедрение машин и крупномасштабного производства. В свою очередь, кооперативные союзы, сохраняя превалирующее значение человеческого фактора, играли роль переходной структуры и должны были в перспективе занять место, ограниченное общественной потребностью в малых экономических формах и сохранении ручного труда. Являясь переходной к индустриальному устройству хозяйства реалией, кооперация обладала целым рядом видовых черт, характерных прежнему экономическому порядку. Двойственное содержание, но не тождественность другим традиционным институтам.

Начиная с народников, объединявших в своих представлениях о самобытном «русском пути» развития общину и кооперацию, в отечественной историографии дискутировался вопрос о соотношении этих двух институтов в российском историческом процессе. Думается, вопрос должен ставиться несколько шире: «Какие черты традиционного общества (в том числе присущие общине) унаследовала кооперация?»

Исходным моментом коллективных предприятий мелких товаропроизводителей являлась крестьянская семья – основной институт традиционного общества. Объединения самостоятельных хозяев на первоначальных ступенях кооперации как бы дополняли недостающие звенья семейного разделения труда. «Так как от 1/3 до И крестьянских семей имеют в своем составе 2 и более взрослых мужчин, а в семьях, состоящих из одного мужчины-работника, находятся взрослые женщины и подростки, – писал В. П. Воронцов, – то огромное большинство крестьян, занимающихся кустарным промыслом, имеют возможность вести последний не единолично, а артелью; и там, где доход от промысла играет достаточно видную роль в бюджете крестьянина, участие его семьи в промысловом заработке делается более или менее систематическим и организованным, что дает возможность мелкому промышленнику пользоваться преимуществами разделения труда». Примеров семейной кооперации в кустарных промыслах множество. Мелкотоварное производство, вышедшее из недр домашней промышленности, не могло миновать семейной ассоциации, как наиболее выгодной с точки зрения понижения издержек и дополняемой сторонними хозяйственными связями лишь в случаях крайней необходимости.

Кровнородственные отношения в первых коллективных объединениях играли настолько заметную роль, что порой оставались определяющими даже тогда, когда размеры предприятия перерастали рамки одной отдельно взятой семьи. Показателен в этой связи пример с мастерской Самсоновых деревни Митино Черкизовской волости Московского уезда, объединявшей коллектив из шести взрослых родственников: двух дядей с племянниками. В течение не менее столетия (со второй половины XVIII в.), несмотря на семейные разделы, «все-таки оставались прямые потомки этих первоначальных столяров Самсоновых, и число их никогда не было меньше 4–5. Сознавая преимущества общего производства, они крепко держались друг за друга, стараясь всеми средствами устранять возникавшие несогласия. Считая возможным работать выгодно при таком числе членов, они никогда не принимали наемных рабочих и учеников…».

Необходимость замещения недостающего технологического звена в семейной кооперации, а в большинстве случаев замены семейного рабочего более квалифицированным трудом мастера, вели к сужению возможностей коллективов родственников и расширению сферы деятельности объединений самостоятельных товаропроизводителей. Процесс вытеснения патриархальной семьи из сферы товарного производства приобретал все более ясные очертания по мере того, как рынок и его законы оказывали доминирующее влияние на внутренний строй промысловых хозяйств.

Несмотря на эволюцию самой кооперации мелких товаропроизводителей, ее историческая связь с патриархальной семьей обусловила наличие в кооперативных объединениях «генетической памяти» традиционных черт, конкретно проявлявшихся в организационных принципах, нравственных нормах и хозяйственных устоях.

Специфика развития кустарной промышленности Подмосковья, обусловленная интенсивностью процесса модернизации, становится очевидной при сопоставлении ее социально-экономической структуры и направлений социальной мобильности 1879-1889-х годов с аналогичными показателями Нижегородской губернии. Основное, что явно следует из сравнения, – изменения мелкого кустарного производства Нижегородской губернии в первые послереформенные десятилетия носили выраженный эволюционный характер.

Включение кустарных промыслов Нижегородчины в формирующиеся национальные рыночные связи способствовало трансформации традиционного хозяйственного уклада кустарей, однако эта трансформация шла постепенно, обеспечивая преемственность организационных форм и институтов.

В новых экономических условиях только 5,7 % кустарей были объединены в промыслы, уже испытывавшие деструктивные влияния индустриализации и капитализации. Значительная часть мелких сельских промышленников (73,5 %) были вовлечены в отрасли кустарного производства с неопределившимся вектором социально-экономической трансформации.

Таблица 6

Социально-экономическая организация кустарного производства Нижегородской губернии в 1870–1880 годы

К концу 1880-х годов в структуре крестьянской промышленности страны сохранялся значительный сегмент нетронутых товарными отношениями патриархальных форм, организации (22,3 %) домашнего производства и сельского ремесла, остатки которых в Подмосковье были «размыты» еще до крестьянской реформы. Кустарная промышленность Волжского района не подверглась давлению капитала «извне». Мелкотоварное производство, не испытывавшее влияние жесткой конкуренции, сохраняло социальную стабильность. Удельный вес мелких товаропроизводителей в социальной структуре Нижегородчины превосходил этот показатель Подмосковья на 24,3 %. Эволюционный характер модернизации кустарной промышленности Нижегородской губернии проявился в значительно превосходящих (на 21,8 %) размерах кооперативного направления концентрации.

Таким образом, очевидно, что даже в губерниях с тождественной специализацией общественного хозяйства процессы, происходившие в промышленной отрасли крестьянских хозяйств, обусловленные либерализацией экономики, отличались значительным своеобразием. Темпы, глубина и содержание модернизационных процессов в кустарной промышленности лишь отчасти определялись нечерноземным характером регионов. Значительно в большей степени новый облик мелкой сельской промышленности формировал уникальный набор факторов, выстраивающий его очертание в неповторимую палитру «тонов» и «оттенков», заметных только в детальном конкретно-историческом контексте.

Литература

1. Рыбников А. А. Мелкая промышленность России. Сельские ремесленно-кустарные промыслы до войны. М., 1923. – 137 с.

2. Военно-историческое обозрение Российской империи. Московская губерния. СПб., 1853. Т. VI. Ч. III.

3. Воронцов В. П. Артель в кустарном промысле. СПб., 1895. – 204 с.

4. Восьмой съезд РКП(б). Март 1919 года. Протоколы. М., 1958.

5. Егоров В. Г., Зозуля О. А., Моркунцов С. А. [и др.]. Кустарные промыслы Нижегородской губернии второй половины XIX – начала XX века. СПб., 2013. – 272 с.

6. Исаев А. Промыслы Московской губернии. М., 1876.

7. Кабанов В. В. Крестьянская община и кооперация России XX века. М., 1997. – 155 с.

8. Ленин В. И. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов // ПСС. Т. 1. – 589 с.

9. Ленин В. И.. Кустарная промышленность 1894/95 годов в Пермской губернии и общие вопросы «кустарной» промышленности // ПСС. Т. 2. – 678 с.

10. Ленин В. И. Развитие капитализма в России // ПСС. Т. 3. – 609 с.

11. Материалы для статистики России, собираемые по ведомству Министерства государственных имуществ. СПб., 1858.

12. Мещерский А. А., Моздалевский В. М. Свод материалов по кустарной промышленности в России. СПб., 1874. – 630 с.

13. Нижегородский сборник. Т. VIII. Н. Новгород, 1889.

14. Нижегородский сборник. Т. IX. Н. Новгород, 1890.

15. Орлов А. С. Кустарная промышленность Московской Губернии и содействие кустарям со стороны земства, разных учреждений и частных лиц. М., 1913. – 397 с.

16. Орлов ВБоголепов И. Промыслы Московской губернии. М., 1879.

17. Памятная книжка Владимирской губернии на 1848 год. Владимир, 1848. С. 89. (Расчеты выполнены авторами.)

18. Петров Г. П. Промысловая кооперация и кустарь. М., 1917. Т. 1–2.

19. Плеханов Г. В. Наши разногласия. Гл. 2. Капитализм в России // Избранные философские произведения Т. I. М.: Госполитиздат, 1956.

20. Промыслы Московской губернии. М., 1876.

21. Промыслы Московской губернии. М., 1882. Т. VII. Вып. 1.

22. Промыслы Московской губернии. Сборник статистических сведений по Московской губернии. Отдел хозяйственной статистики. Женские промыслы Московской губернии / сост. М. Горбунова. Т. VII. Вып. II. М., 1882.

23. Пругавин В. Промыслы Владимирской губернии. Александровский уезд. М., 1882.– 184 с.

24. Пругавин В. Сельская община, кустарные промыслы и земледельческое хозяйство Юрьевского уезда Владимирской губернии. М., 1884.

25. Рындзюнский П. Г Утверждение капитализма в России. 1850–1880 гг. М., 1978. – 290 с.

26. Рындзюнский П. Г. Крестьянская промышленность в пореформенной России (60–80 годы XIX в.). М.: Наука, 1966. – 261 с.

27. Рындзюнский П. Г. Крестьянская промышленность в пореформенной России (60-80-е годы XIX в.). М., 1996. – 161 с.

28. Сборник статистический сведений о Тверской губернии. Т. IV. Старицкий уезд. Тверь, 1890.

29. Сборник статистических сведений по Московской губернии. Отдел хозяйственной статистики. М., 1882. T.VII. Вып. III. Ч. I.

30. Сборник статистических сведений по Московской губернии. Отдел хозяйственной статистики. Т. VII. Вып. III. Ч. III. Приложение. М, 1883.

31. Сборник статистических сведений по Московской губернии. Отдел хозяйственной статистики. Т. VII. Вып. III. Ч. I. М., 1883.

32. Сборник статистических сведений по Московской губернии. Отдел хозяйственной статистики. Т. VII. Вып. III. Ч. II. М., 1883.

33. Статистический Ежегодник Московского губернского земства. 1888 г. (Приложение к докладу Управы). М., 1889.

34. Статистический ежегодник по Московской губернии за 1889 г. М., 1889.

35. Тарновский К. Н. Мелкая промышленность России в конце XIX – начале XX вв. М.: Наука, 1995. – 318 с.

36. Труды комиссии по исследованию кустарной промышленности в России. Т. VI. СПб., 1880; Т. VII.

37. Харизоменов С. Промыслы Владимирской губернии. Александровский уезд. М., 1882.

38. ЦИАМ. Ф. 11. Он. 12. ед. хр. 5. Л. 26.

39. ЦИАМ. Ф. 184. Он. 14. Ед. хр. 71. Л. 35.

40. ЦИАМ. Ф. 184. Он. 14. Ед. хр. 71. Л.31.

41. ЦИАМ. Ф. 184. Он. 3. Ед. хр. 117. Л. 21.

42. ЦИАМ. Ф. 184. Оп. 4. Ед. хр. 151. Л. 105.

43. ЦИАМ. Ф. 184. Оп. 7. Ед. хр. 14. Л. 3.

44. ЦИАМ. Ф. 188. Оп. 2. Ед. хр. 16. Л. 18.

45. ЦИАМ. Ф. 188. Оп. 4. Ед. хр. 301. Л. 4.

46. ЦИАМ. Ф. 192. On. 1. Ед. хр. 32. Л. 2–2 об.