14.2. Шерстяная промышленность: причины поражения

Казалось, переворот должен был начаться с шерстяной промышленности – главной отрасли промышленности Англии, тем более что сырье для этой отрасли производилось дома. Спикер палаты общин сидел на мешке с шерстью, потому что именно шерстяную промышленность англичане считали основой процветания страны. В конце XVII в. в Англии насчитывалось 12 млн овец, с которых настригалось шерсти на 2 млн фунтов стерлингов. К 1741 г. число овец достигло 17 млн., а шерсти настригалось на 3 млн фунтов стерлингов. В 1774 г. было получено шерсти даже на 4,5 млн фунтов. Шерстяных тканей в конце XVII в. готовилось на 7 млн фунтов стерлингов, в 1741 г. – на 8 млн, в 1774 г. – на 13 млн. Англия была главным поставщиком сукна на мировой рынок. В начале XVIII в. сукно составляло 2/3 экспорта, к 70-м гг. этого столетия – 1/3 [9, с. 272–272]. Заметим, впрочем, что его доля уже стала сокращаться.

Одной из причин поражения шерстяной промышленности в соревновании с хлопчатобумажной было то обстоятельство, что она существовала в форме рассеянной мануфактуры и была разбросана почти по всей территории Англии.

Даниэль Дефо, автор «Робинзона Крузо», так описывал в 1720 г. этот промысел в районе Галифакса: «Местность была разделена на маленькие огороженные участки в 2–7 акров каждый… Вряд ли встречался один дом, удаленный от других больше, чем на расстояние человеческого голоса… Мы заметили перед каждым домом раму для растягивания ткани, а на каждой раме – кусок обыкновенного сукна, каразеи или саржи» [6, с. 29].

Дом, окруженный участком земли, – это приусадебное хозяйство. Пашни, тех полосок в открытом поле, о которых говорилось выше, у хозяина дома не было. На окружающем дом участке паслось несколько голов скота. Очевидно, это крестьяне, которые уже потеряли пахотную землю в результате огораживаний, но сохранили приусадебные хозяйства. Ведь законы против огораживаний реально защищали эти дома и хозяйства, да эти клочки и не представляли ценности в качестве пастбища для овец.

Основным источником существования этих людей стало производство шерстяных тканей. Здесь было семейное разделение труда: жена и дочери пряли шерсть, мальчики были заняты ее чесанием, а отец семейства работал за ткацким станком.

Впрочем, здесь было не только семейное разделение труда. Хозяином промысла был купец, который раздавал шерсть, скупал грубые необработанные ткани, а для того, чтобы их продать, он должен был содержать мастерскую, где эти ткани подвергались аппретуре и окрашивались. Поэтому мы можем считать такой промысел мануфактурой.

Социальной основой ее были люди, которые сохранили дом с приусадебным хозяйством, но не имели пашни, потерянной еще на первом этапе огораживаний. Но второй этап захватывал и эту группу людей, и социальная база рассеянной мануфактуры сужалась. А перейти к фабричному производству на этой социальной базе было невозможно.

Второй причиной застоя шерстяной промышленности было то, что она была скована административной регламентацией, корни которой уходили в цеховое ремесло. Так, правила определяли размер и вес каждого куска ткани.

Правительство защищало эту отрасль от конкуренции. Было запрещено вывозить не только шерсть, но и овец, и даже стричь их разрешалось не ближе пяти миль от морского берега. Закон разрешал хоронить покойников только в шерстяном саване. Государственный протекционизм, ставя отрасль в монопольное положение, затормозил ее развитие. Артур Юнг писал: «Хотите вы, чтобы над все увеличивающимся процветанием Манчестера (центра хлопчатобумажной промышленности. – С. С.) нависла черная туча? Дайте ему монополию хлопчатобумажного производства» [6, с. 59].

Развитие шерстяной промышленности стало одной из предпосылок промышленного переворота в хлопчатобумажной: здесь формировались кадры ткачей и прядильщиков, складывался слой предпринимателей-текстильщиков, рождались первые изобретения, а государственное покровительство ставило хлопчатобумажную промышленность в условия жесткой конкуренции, ускорявшей технический прогресс.

14.3. Хлопчатобумажная промышленность: цепь изобретений

Хлопчатобумажное производство с древних времен было развито в Индии. Оттуда ткани из хлопка привозили в Англию, и здесь они находили ороший сбыт, потому что были дешевыми и легкими. Особым успехом

пользовались набивные ткани с пестрым рисунком. Чтобы оградить шерстяную промышленность от конкуренции, в 1700 г. импорт набивных тканей был запрещен. Это создавало стимул для производства аналогичной продукции в самой Англии. Через некоторое время жалобы суконщиков на конкуренцию бумажных тканей возобновились. Ткачи шерсти нападали на улицах на людей, одетых в хлопчатобумажную одежду, разрывали и сжигали ее. В 1719 г. издается новый закон, который запрещал не только ввозить индийские ткани, но даже торговать ими и носить хлопчатобумажную одежду. Однако эти запреты лишь подстегнули развитие производства.

Правда, оказалось, что английская пряжа хуже индийской: она была или слишком толста и груба, или слаба и рвалась. Поэтому здесь ее употребляли в смеси с льняной пряжей. И в 1720 г. такие смешанные ткани в Англии были разрешены, поскольку они не являлись чисто хлопчатобумажными.

Вначале хлопчатобумажная промышленность представляла точную копию шерстяной. Здесь была та же рассеянная мануфактура в сельской местности. Хозяин-«бумазейщик» покупал льняную пряжу и хлопок и раздавал ткачам. Ткач работал в своем коттедже, окруженном участком земли. Женщины и дети чесали хлопок и пряли.

В 1760 г. в центре хлопчатобумажной промышленности Манчестере по случаю коронации Георга III было организовано большое шествие ремесленных цехов. В нем участвовали портные, сапожники, столяры и т. д. Ткачей хлопка здесь не было: деревенские ткачи цеха не составляли.

В 1727 г. Манчестер насчитывал 9-10 тыс. жителей, в 1801 г. – 95 тыс. В начале XVII в. Ланкашир, район, окружающий Манчестер, представлял пустыню, покрытую лесами и болотами. Ливерпуль, в будущем ближайший к Манчестеру порт, через который в Англию двинется поток хлопка, был рыбачьей деревней у входа в залив. Но уже к середине XVIII в. он занял второе место после лондонского порта.

Итак, перед английскими промышленниками стояла задача усовершенствовать производство, чтобы готовить ткани дешевле и не хуже индийских. Эта задача и была выполнена в результате серии изобретений.

Началось с того, что ткач и механик Джон Кэй изобрел «летучий челнок», который перебрасывался ударами ракеток с одной стороны ткацкого станка на другую. Раньше это приходилось делать вручную, и ширина ткани ограничивалась длиной рук ткача. Теперь можно было ткать широкие ткани и делать это гораздо быстрее.

Изобретение Кэя не нарушило социальной организации производства, не требовало перехода к фабрике. Станок с «летучим челноком» можно было ставить в жилище ткача, там, где стоял и прежний станок. Более того, «летучий челнок» использовался и в шерстяной промышленности. Тем не менее изобретение Кэя было встречено враждебно ткачами, которые боялись потерять работу. Ткачи разгромили его дом. Кэй бежал в Манчестер, откуда выбрался в мешке с шерстью и уехал во Францию.

К 60-м гг. «летучий челнок» применялся уже во всех отраслях текстильной промышленности. Изобретение Кэя намного ускорило работу ткачей, но теперь им не хватало пряжи. Недостаток пряжи вызвал ее вздорожание. Возникла диспропорция между двумя операциями – прядением и ткачеством. Надо было что-нибудь изобрести и для прядильщиков. В 1761 г. «Общество поощрения искусства и промышленности» предложило премию за изобретение прядильной машины.

Правда, еще до этого плотник Джон Уайетт и сын французского эмигранта Льюис Пауль в 1738 г. взяли патент на прядильную машину. Но это изобретение не получило распространения. Пауль был посажен в тюрьму за долги. Изобретение было продано издателю Кэву. Кэв построил фабрику, машины которой приводились в движение водой. Фабрика прекратила существование в 1764 г. Таким образом, первая попытка оказалась неудачной. Однако уже в 60-х гг. были сконструированы две новые машины, судьба которых была успешной.

В 1765 г. плотник Джеймс Харгриве или, по другим источникам, Харгрейве, построил прялку «Дженни», названную так по имени его дочери. «Дженни» изготовлялась из дерева, не требовала силового двигателя, помещалась в жилище прядильщика и была предназначена для домашнего производства. В 1767 г. Харгривс изготовил несколько машин для продажи. Прядильщики ворвались в его дом и разрушили машины. Однако прялка «Дженни» нашла широкое применение, и в 1788 г. таких станков уже насчитывалось около 20 тысяч.

В 1767 г. Томас Хайс сконструировал ватерную машину, которая должна была приводиться в движение от водяного колеса. Хайс был талантливым механиком, но не предпринимателем. Его изобретение присвоил цирюльник Ричард Аркрайт. Ватерную машину уже нельзя было установить в жилище прядильщика, для ее использования надо было построить фабрику. В первом заведении Аркрайта машины, вопреки их названию, приводились в движение конной силой. Скоро, однако, была построена крупная фабрика при речной плотине, на которой было занято 300 рабочих и действовало несколько тысяч веретен. Затем Аркрайт построил еще несколько фабрик.

Он, однако, не смог закрепить за собой звание изобретателя. В ходе судебного процесса выяснилось, что ватерную машину изобрел не он, и его патент был аннулирован. Это обстоятельство ускорило распространение прядильной машины: при внедрении машин не надо было платить изобретателю.

Аркрайт не был изобретателем, но он был способным предпринимателем, и именно он положил начало фабричному производству в хлопчатобумажной промышленности.

Ватерная машина и «Дженни» имели существенные недостатки. Ватерная машина давала толстую нить, а «Дженни» – тонкую и непрочную, так что ее можно было использовать лишь в смеси с льняной. В 1779 г. Сэмюэль Кромптон сконструировал мюль-машину (т. е. машину, приводимую в движение мулами), которая не имела этих недостатков. Она давала тонкую и прочную нить, которая позволяла готовить чисто хлопчатобумажные ткани, действительно не уступающие индийским. О значении этого изобретения свидетельствует тот факт, что до сих пор прядильные машины называются «мюлями», хоть, конечно, в движение они приводятся не мулами.

Отец Кромптона был деревенским ткачом и прядильщиком, работником рассеянной мануфактуры. У изобретателя не было средств для оформления патента. Он решил передать свое изобретение в общее пользование промышленникам, предполагая, что они сами его вознаградят. По подписке была собрана мизерная сумма в 67 фунтов стерлингов. Позже Кромптон сконструировал еще одну машину – для кардования, но, подумав, сломал ее.

Теперь возникла обратная диспропорция – ткачи не успевали за прядильщиками. Пряжи готовилось слишком много, она не находила сбыта, и цены на нее падали. С 1779 по 1799 г. пряжа подешевела в 5,5 раза [8, с. 115]. Прядильщики были вынуждены увеличивать производство, чтобы получать прежний доход, а в результате количество пряжи увеличивалось еще больше. Теперь надо было снова увеличивать производительность труда ткачей.

В 1785 г. священник Эдменд Картрайт взял патент на ткацкий станок своей конструкции, который увеличивал производительность труда ткачей в 40 раз. Изобретатель построил небольшую ткацкую фабрику в 20 станков, которые сначала приводились в движение силами рабочего скота, а с 1789 г. паровым двигателем. Картрайт стал получать угрожающие письма от конкурентов, а затем его фабрику сожгли.

Чтобы завершить серию изобретений в хлопчатобумажной промышленности, отметим, что в 1783 г. Томас Белл сконструировал цилиндрическую набивную машину. Ведь особой популярностью пользовались индийские набивные ткани. До изобретения Белла рисунок на ткань наносился вручную досками – штампами. Цилиндрическая машина Белла заменяла 100 рабочих.

Но изобретением всех этих прядильных, ткацких и набивных машин переворот даже в одной только хлопчатобумажной промышленности не был закончен. Дело в том, что машина в принципе состоит из двух частей: рабочей машины (машины-орудия), которая непосредственно обрабатывает материал, заменяя орудие в руке рабочего, и двигателя, который приводит в движение эту рабочую машину. Поэтому машины мануфактурного периода были только «половинками» машин. Правда, Маркс говорит о трех частях машины, добавляя сюда «передаточный механизм». Но, поскольку он не имеет самостоятельного значения, мы будем говорить о двух частях.

Промышленная революция началась с машины-орудия. Если до этого рабочий мог работать одним веретеном, то машина могла вращать много веретен, соответственно увеличивая производительность труда.

Но если рабочий прежде был сам и двигателем, т. е. сам двигал орудие труда, то теперь, когда материал обрабатывала машина, за ним осталась только функция двигателя – он должен был приводить в движение эту рабочую машину. Но человек – слишком несовершенный двигатель: он слаб и нуждается в большом расходе на свое содержание. Чтобы приводить в движение прядильные и ткацкие станки, требовалась более дешевая и мощная сила. Сначала прибегли к паллиативу, используя силу рабочего скота или падающей воды. Первые машины не случайно назывались мюль-машинами (т. е приводились в движение мулами), ватерными машинами (действующими от водяного колеса).

В мануфактурный период именно водяное колесо использовалось как главный двигатель, и первые фабрики назывались мельницами (mills), причем это название некоторое время сохранялось и при использовании парового двигателя. Но лошадь – относительно слабый двигатель, нуждается в отдыхе, водяное колесо может работать только часть года, его действие зависит от уровня воды в пруду. Для этого действия нужно обязательно строить плотину на реке.

Полностью использовать преимущества машинного производства оказалось возможным только с появлением парового двигателя, и поэтому изобретение парового двигателя считается центральным событием промышленного переворота.

Первые паровые машины появились еще в XVII в., но их назначение было узким – это были, в сущности, паровые насосы для откачки воды из шахт. Универсальный паровой двигатель, который можно было применять в разных отраслях промышленности и на транспорте, сконструировал механик университета г. Глазго Джеймс Уатт в 1782 г. Он не был членом цеховой корпорации механиков, поэтому городские власти не могли ему разрешить заниматься изобретательством. Он мог закончить свою работу только в университетских лабораториях, потому что университеты пользовались автономией и были неподвластны городу.

История паровой машины лишний раз доказывает, что промышленный переворот – не просто цепь изобретений. Русский механик И. И. Ползунов сконструировал паровой двигатель раньше Уатта, но в России того времени она оказалась не нужна и о ней забыли, как забыли и обо многих других «несвоевременных» изобретениях.

Первоначально паровой двигатель стал использоваться в хлопчатобумажной промышленности. Первая фабрика с паровыми двигателями начала действовать в 1785 г. К началу XIX в. основным потребителем паровой энергии и была хлопкопрядильная промышленность. Но даже и в хлопкопрядильном производстве массовый переход к паровым двигателям происходил лишь в 1801–1804 гг. В ткачестве переход не только к паровым двигателям, но и вообще к машинному производству начался еще позднее. Ткацкие фабрики стали строиться в основном в 20-30-х гг. XIX в.

До 1790 г. машинное производство ограничивалось хлопчатобумажной промышленностью Ланкашира. Лишь позже оно распространилось на шерстяную и другие отрасли промышленности.

Таким образом, переход от мануфактуры к фабрике даже в хлопчатобумажной промышленности происходил в основном в XIX в. Но мы не можем на основании этого считать, что промышленный переворот вступил в силу только в XIX в., потому что результаты внедрения первых машин, начиная с «летучего челнока» и прялки и прялки «Дженни», даже в условиях рассеянной мануфактуры резко ускорили производство.

Переработка хлопка в Англии выросла с 2 млн фунтов в 1720 г. до 11 млн в 1785 г. (в 5 раз за 65 лет) и с 11 млн в 1785 г. до 52 млн в 1800 г., т. е в 5 раз за 15 лет. Экспорт хлопчатобумажных товаров за последние 20 лет XVIII в. увеличился в 15 раз – с 355 тыс. до 15 млн фунтов стерлингов. А за 130 лет с 1741 по 1871 г. переработка хлопка выросла в 1000 раз [8, с. 115; 9, с. 291].