8 глава

Я не переставала думать о словах бабушки, пока шла к дому. Могла ли она соврать? Но зачем? Я на мгновение остановилась, сдувая волосы с лица. Снова приходилось тащить проклятый чемодан, теперь еще и в гору.

Может, я все надумала? Я продолжила взбираться наверх. Кошки не обязаны бегать передо мной весь час. Они просто могут бояться людей. Ну да, так и есть, она же живет одна. Удовлетворившись таким ответом, я кивнула. Меньше всего мне хотелось думать о вновь обретенной бабушке, как об обманщице. Да и вообще, что я так зациклилась?

Спустя минут пятнадцать я стояла у собственного старого дома. После несмолкаемого шума бурлящей реки и звона птичьего перебоя сонная тишина вызывала невольный страх. Молчали хмурые сосны, образовывая высокую и непроходимую стену вокруг дома. Я оглянулась назад. Отсюда, с холма, были видны разноцветные крыши домов, тонкая голубая линия реки и бесконечные зеленые поля. Мой дом был словно оторван от этого разноцветного мира, погруженный в темно-зеленую, мшистую печаль.

Несмотря на пугающую тишину, я все же чувствовала, как сердце бьется от предвкушения. Целых пятнадцать лет я жила в ожидании момента, когда этот дом будет принадлежать мне.

Восторг несколько поутих, когда я обнаружила, что возле дома нет никого, хотя в смс-ке от бабушки гласило «Подходи к дому. Вера тебя ждет». Может, тетя уже внутри? Подойдя к калитке, я толкнула ее и та поддалась вперед с жутким скрипом.

Сердце бешено стучало после быстрой ходьбы. Проходя по заросшей травой дорожке к полуобгоревшему крыльцу, я отметила, что надо бы избавиться от сорняков и кучнырей вокруг дома. Садовые деревья уже сильно разрослись, и я с горечью заметила, что ветки абрикосов поломались от тяжести плодов.

Остановившись у веранды, я оценила масштаб разрушения уже вблизи. Полностью обгорели два деревянных столбика, держащие крышу, и она в любой момент просто могла рухнуть. И странно, что еще не рухнула. Я с опаской шла по рыхлым ступенькам к двери. В некоторых местах торчали обгоревшие половицы, да и в целом все крыльцо шаталось и скрипело от любого порыва ветра.

Дверь, которую я, нахмурившись, дернула за ручку, была совсем новой, металлической и надежной. К моему облегчению, она поддалась. Я прикрыла глаза перед тем, как войти внутрь. Столько лет эта мечта преследовала меня. Я засыпала и видела, как просто и буднично открываю дверь своего дома и все тревоги, все страхи, все тайны просто рассыпаются.

Открыв дверь, я осторожно вошла внутрь, оглядев холл и гостиную. Некоторое время я просто стояла, оглядывая все вокруг и не шевелилась. В доме царил полный разгром. Ободранные до штукатурки голые стены, поломанная мебель рухлядью свалена в углу, черный обгоревший потолок, старая деревянная лестница с прорехами вместо ступенек, вздыбленный линолеум.

Мое сердце с болью ухнуло, упав куда-то вниз. Слишком яркой была картинка из детства, ничуть не поблекшая с годами. Я почувствовала, как мои глаза повлажнели. Эта разруха словно была зеркалом, отражавшим мое внутреннее состояние.

– Ну вот как-то так здесь все. – Раздался сбоку голос тети Веры.

Я испуганно вздрогнула от неожиданности. И тут же облегченно выдохнула, увидев тетю, прислонившуюся к косяку арки, разделяющей прихожую и кухню. Я подошла к арке, минуя удивленно поднявшую брови Веру. Погладив гладкое дерево с облупившейся местами краской, я сказала в пустоту:

– Хорошо, хоть арка не пострадала. Просто чудо.

– Ну, поздравляю тебя. – Сухо ответила тетя Вера. – Наслаждайся чудом.

Почувствовав движение, я взглянула на тетю. Та протягивала мне ключ. Заветный, давно желанный ключ от двери этого дома.

– Спасибо. – Удивленно произнесла я, осторожно забирая ключ и сжимая его в ладони. – Ну что, ты согласна на продажу?

– Мне надо все обдумать. – Пожала плечами тетя, глядя мне прямо в глаза так холодно, что я вздрогнула. – Но пока что можешь здесь жить и заниматься тем, чем задумала.

Я только кивнула. Внутри закралось подозрение – тетя не могла так просто сдаться. Здесь чувствовалось второе дно. Вера, отнеся стакан обратно на кухню, прошла мимо, постаравшись меня не задеть, и двинулась к выходу. На полпути она обернулась.

– Знаешь, это запрещенный ход – втягивать в это дело бабушку. – Сказала Вера почти с яростью. – Ты с ней толком не знакома даже, и не тебе о ней заботиться, перенервничай она.

Я почувствовала легкое смятение от слов тети. Но сразу же подавила возникающее чувство стыда и просто улыбнулась ей. Эти слова можно обратить себе на пользу.

– Я могу и позаботиться. Оказалось, что у меня замечательная бабушка. И даже о котах могу позаботиться.

– Ну-ну, – задумчиво усмехнулась Вера. – Насчет кошек не знаю, но бабушка тоже с характером, не надо ее за дуру считать.

– И мысли не было. – Покачала головой я, мысленно вздохнув с облегчением. Ответ Веры прозвучал неопределенно, но все же насчет котов бабушка, скорее всего, не врала.

Вера ничего не ответила и ушла, оставив меня в полной тишине и пустоте родного дома. Я невольно обхватила себя руками, ощущая кожей все переплетения историй и жизней, которые увидели эти стены. Казалось, дом мог дышать, и он наблюдал за своей первой обитательницей за столько лет. Затаившись, стены оценивали меня, переглядываясь. Я почувствовала этот безжизненный взгляд, рассматривающий меня со всех сторон.

Как плохо, что у меня нет собаки, я бы не чувствовала себя так тоскливо и жутко. Встряхнув головой, я осторожно двинулась на кухню. Она не так сильно пострадала, но все же на потолке виднелись последствия пожара, а плитка на полу и стенах треснула.

Я с умилением смотрела на грязно-бежевые кружевные занавески, на заполоненный магнитами древний холодильник, покрытую пылью старую посуду. Некоторое время бродила по крошечной кухне, хватая то кружку, из которой пила мама, то любимую тарелку отца. Погладила пальцами потемневшую лакированную поверхность шкафчиков.

Повернувшись к гостиной, от которой уже ничего не осталось, я с грустью обнаружила, что любимая барная стойка отца тоже частично обгорела. Я вспомнила, как он возмущенно бурчал, увидев очередную мою наклейку на деревянной поверхности стойки и улыбнулась. Немного помешкав, я подошла к камину, рядом с которым и располагалась когда-то Стена славы. Сделав два шага назад, я оказалась на месте, где раньше стоял обеденный стол.

Я закрыла глаза, прислушиваясь к себе. Здесь, в этой комнате, на этом самом месте сгорели мои родители. Я мысленно перематывала время назад, пытаясь вспомнить все до единой детали. Что могло вызвать этот пожар? Почему в одночасье кто-то или что-то решило, что их жизнь должна быть уничтожена? И что моя жизнь должна превратиться в ад?

Но внутри царила такая же тишина, что и снаружи. Казалось, что и дом вместе со мной затаил дыхание. Ни единого шелеста, ни одного воспоминания. Я перестала сдерживать слезы, и они просто текли без малейшего усилия.

– Я ничего не могу вспомнить. – Сказала я шепотом, глядя на бетонный пол под вздувшимся линолеумом. – Или не хочу.

И дом молчаливо согласился.

Я не знала, сколько времени просто ходила по дому, разглядывая каждый закуток. Что-то осталось прежним – гараж отца, совмещенный с домом, ванная, пыльная кладовка. С некоторой опаской я поднялась на второй этаж по полуразрушенной лестнице, мысленно отметив, что ее нужно починить в первую очередь, если я не хочу оказаться со сломанной шеей.

На улице начинало темнеть, и второй этаж встретил меня почти кромешной тьмой. На мгновение мне показалось, что на меня смотрят чьи-то глаза из глубины узкого коридора. Дыхание перехватило, и я судорожно выдернула из кармана джинсов телефон, освещая себе путь. Нет, все в порядке.

Пройдя вперед, я на интуитивном уровне нашла выключатель и уже приготовилась зажмуриться от света, но коридор остался темным.

– Черт! – Я совсем забыла, что электроэнергию в доме давно отключили, чтобы не платить лишнее за коммунальные услуги.

Я решительно прошла дальше и повернула к спальне родителей, толкнув дверь вперед. Комнату освещал свет из окна и балконной двери, и липкий страх перед темнотой отступил. Я с интересом оглядела комнату. Меня сюда пускали в исключительных случаях, хотя я всегда не теряла надежды проникнуть в тайное помещение. Даже сейчас я привычно чуть вжала голову в плечи, ожидая грозного оклика мамы.

Но оглядев помещение, я разочарованно вздохнула. Все детство представляла, что здесь, как минимум, прячется приведение или в шкафу есть проход в Нарнию, но это была совершенно обычная комната. Оливкового оттенка обои, простая уютная кровать, потертый туалетный столик матери, комод с одеждой. Я провела по столику пальцем, оставляя след на слое пыли. Не первый и не последний мой след в этом доме.

Я скинула на кровать рюкзак, который не решилась оставить на первом этаже, и вышла на балкон. Он не был застеклен и поток холодного ветра, пропитанного сладостью запаха сосновой коры, окутал меня. Я замерла от восхищения, оглядывая возвышающийся над домом склон горы, покрытый многовековыми соснами. Они чуть наклонялись вперед, глядя прямо на меня, но я знала, что даже сильный порыв ветра не сможет заставить тяжелые, глубоко въевшиеся корни сосен оторваться от крепко держащей их почвы. Я вздохнула, улыбнувшись. Я тоже вопьюсь корнями в свою почву.

Затем мой взгляд упал на массивный ящик в самом углу балкона, под окном. Приблизившись, я поняла, что это закрытый подрамник для картин матери и судорожно вздохнула. Сколько раз я умоляла маму показать мне картины? Но все безуспешно. И вот теперь я чувствовала себя преступницей, открывая подрамник. Я словно вторгалась на совершенно чужую мне территорию, хотя и понимала, что сейчас мама была бы не против. Ведь я ищу ответы. А в этих картинах находились ответы на все волнующие вопросы. Меня переполнял адреналин и нетерпение.

Но я не торопилась доставать картины. Меня понемногу охватывал страх. Казалось, что я уже знаю, что найду. Словно какая-то часть мозга отталкивала руку, не давая узнать разрушающую правду. Я закусила губу, прислушиваясь к своим эмоциям. Все внутри вопило: «Не надо, не сейчас, еще рано».

– Нет. – Упрямо сказала я вслух и достала первую картину.

А затем вторую, и следующую. И с недоумением нахмурилась. Моя интуиция ошибалась – картины не изображали ничего невероятного. Просто зарисовки моего собственного детского лица.

На улице становилось все темнее, но я еще могла рассмотреть рисунки. Вот мое лицо в профиль, анфас, вот я стою у пруда рядом с домом, глядя чуть исподлобья. Да, это были мои портреты, но все же что-то отличалось от оригинала. Не было шрама над бровью, да и сама энергетика картин отличалась от моей истиной. На всех рисунках я выглядела напряженной и серьезной. Мои зеленые глаза сверкали энергетикой и внутренней силой, немыслимой для пятилетней девочки. Словно я жила уже сотни лет. Эти глаза заворожили меня и я села прямо на грязный пол, поджав под себя ноги и вглядываясь в свой портрет.

Неужели мама видела меня такой? Такой… мудрой? Я завороженно смотрела в собственные нарисованные глаза. Это не глаза ребенка, а глаза сильной, пережившей что-то очень плохое женщины. Я боялась сама себе признаться, что это взгляд был даже в чем-то злым. Эта нарисованная девочка была преисполнена уверенностью, силой и яростью. Я провела пальцем по шершавому полотну, чувствуя подушечками мазки краски.

– Мама. – Еле слышно произнесла я. – Может, это и не мои глаза?

Эта внезапная мысль потрясла меня. Может, мать никогда не показывала мне эти портреты из-за того, что изображала на них свою собственную боль? И рисуя свои глаза в теле ребенка, пыталась вернуться в детство. Исправить прошлое кистью.

Я просидела так еще долго, перебирая рисунки до тех пор, пока солнце совсем не скрылось за горизонтом, и глаза не перестали различать изображение. Очнувшись, я поднялась с пола, чувствуя, как затекла каждая мышца в ногах. Пора подумать и о делах насущных.

Убрав картины обратно в подрамник, я зашла в спальню. Стало совсем темно, и я с ужасом подумала, что мне придется снова идти по темному коридору и спускаться по опасной лестнице в еще большую темноту. Неуверенно открыв дверь в коридор, я почувствовала, как меня захлестывает страх. Тьма казалась живой, двигающейся и дышащей. Казалось, что я просто оказалась в толпе враждебных и голодных существ. Не людей, кого-то более злого и ощутимого только на уровне эмоций. Я ощутила покалывание на руке, словно кто-то почти прикоснулся ко мне.

Вскрикнув, я отступила назад, закрывая за собой дверь. Благо, она запиралась на замок. Прижавшись к двери спиной и опустившись на пол, я обхватила себя руками и заплакала от страха. Теперь уже неважно, что это мой родной дом. Важно, что я здесь совершенно одна, ночью, в полной темноте и неизвестности.

Я сжала телефон, словно этот глоток света мог меня спасти, и вошла в галерею с фотографиями. Раньше я делала снимки намного чаще, но за эти четыре дня все мои прежние привычки отступили на задний план. Я пролистывала фотографии закатов и рассветов, общих прогулок с Тимуром, массу селфи, снимки из студенческой жизни, моего класса, где я была классным руководителем в школе, и страх немного отступил. Фотографии словно напомнили, кем я была все это время, и в каком мире жила.

Мой палец замер напротив имени Тима на экране. Безумно хотелось позвонить, услышать родной голос, но я знала, что у него уже совсем поздно. И я не знала, что могу услышать. Пожалуй, этого я боялась больше всех призраков на свете. Несмотря на прошлый разговор, мы все же расстались. И теперь он может делать все, что ему угодно.

Пора быть взрослой. Я глубоко вздохнула. В моем мире нет призраков и чудовищ, не считая некоторых людей. Конечно, отсутствие света выбивало из колеи, и я начинала злиться на себя за то, что не продумала этот момент. Единственное правильное решение – вернуться в съемный дом. Но спускаться вниз по полуразрушенной лестнице в темноте просто опасно. Здесь некому мне помочь, если я упаду.

И даже если я доберусь до дома без травм, то утром придется возвращаться, и я опять потрачу много времени. Да и если не кривить душой, то мне жутко не хотелось покидать дом побежденной. Тем более утром я могу просто не попасть в него снова. Нет, ночевать буду здесь. Я решительно поднялась с пола.

Включив на телефоне фонарик, я поставила его на туалетный столик так, чтобы он освещал всю комнату. Мое собственное лицо бледным пятном отразилось в зеркале. Я поискала в тумбе новое белье. То, что покоилось на кровати, выглядело чистым, но мне претила мысль спать на белье, пролежавшим здесь неизвестно сколько времени. Скорее всего, Вера меняла его, но меня не покидало ощущение, будто на этой же кровати спали мои покойные родители. В тумбе нашелся совсем новый комплект белья и упакованный в вакуум теплый махровый плед.

Оправившись от испуга, я деловито сменила постельное белье, сложив старое так же аккуратно в тумбу, и достала из рюкзака спортивный костюм. Спать в джинсах и майке жутко неудобно, но и раздеваться до пижамы я еще не могла. Дом был родным, но пока что совсем неосвоенным и враждебным. Я не могла избавиться от ощущения, что он живет своей жизнью. И за пятнадцать лет его порядок до меня никто не нарушал.

Желудок сводило от голода – за весь день в него кроме кофе ничего не попало. Я вспомнила про рюкзак. Благо, моя голова хотя бы предусмотрела, что в доме нет еды, и взяла с собой купленные в киоске снеки и печенье. Устроившись на кровати, я мрачно захрустела чипсами, глядя на проглядываемый за светом телефонного фонарика собственный силуэт в зеркале. После картин мамы теперь даже это отражение пугало. Словно мать видела во мне другого человека. Казалось, что силуэт шевельнется без моей воли, и я увижу, кто все это время прятался во мне.

– Кто ты? – Одними губами спросила я у самой себя, откладывая пачку чипсов.

Но в ответ была только тишина. Я замерла, вслушиваясь в нее. Стрекот кузнечиков доносился из-за незакрытой балконной двери, и я чуть прилегла на бок, вслушиваясь в этот умиротворяющий звук. Иногда из леса доносилось гулкое уханье совы. От знакомых, привычных звуков тело накрыла волна умиротворения. Я чувствовала, как усталость от событий всего дня сваливает с ног.

Набравшись смелости, подошла к телефону и выключила фонарик. Вернувшись в кровать, я постаралась не смотреть в зеркало. И не вслушиваться в звуки самого дома. Было страшно от того, что я могла услышать. Я постаралась просто слушать звуки природы, закутавшись в плед и глубоко дыша. Мое сердце потихоньку успокаивалось. А вслед за ним и все тело затихало, пока вовсе не погрузилось в глубокий сон.