8 Обращаясь к Западу

1850–1900-е годы

К середине XIX века система контроля, выстроенная сёгунатом Токугава, уже не выдерживала нагрузок. Конфуцианское учение утверждает, что династии падают, когда сталкиваются с «волнениями внутри и угрозами снаружи» (найю гайкан). Нарастающее недовольство в среде как крестьян, так и самурайского сословия представляло для сёгуната те самые волнения внутри; внешние же угрозы шли от западных империй, требующих, чтобы Япония открыла свои границы для торговли. Появление в 1853 году американских военных кораблей под командованием капитана Мэттью Перри положило конец столетиям самоизоляции.

Многие были недовольны неспособностью сёгуната защитить Японию от вторжения варваров. Некоторые самураи поддерживали движение за свержение власти сёгуната и восстановление на троне императора. В результате реставрация Мэйдзи, произошедшая в 1868 году, позволила централизовать власть и ресурсы, что способствовало быстрой модернизации политических институтов и началу индустриализации экономики. Реставрацию Мэйдзи обычно описывают как диалектическое явление: с одной стороны, это был возврат к императорскому суверенитету — древней форме правления, с другой — она обеспечила возможность реализации революционных, прогрессивных изменений в японском обществе и культуре.

Эти глобальные изменения в японском обществе, экономике, политике и культуре в период Мэйдзи (1868–1912) характеризуются двумя девизами. Первый — «Цивилизация и просвещение» (бунмэй кайка) — призывал страну обратиться к политическим и культурным ценностям Запада при помощи, с одной стороны, распространения западной науки, духа независимости и свободного поиска, а с другой — заимствуя и адаптируя западные политические институты. В народе «цивилизация и просвещение» ассоциировались в первую очередь с заимствованиями материальной культуры — одежды, еды и архитектуры. Второй девиз — «Богатая страна — сильная армия» (фукоку кёхэй) — стимулировал развитие государственной экономики и армии, чтобы Япония смогла остаться независимой страной в отличие от многих азиатских народов, которые были колонизированы европейцами. Чтобы этого добиться, Японии пришлось строить железные дороги и верфи, школы и научные институты. Ключевую роль в обогащении и усилении переживающей второе рождение нации сыграли текстильная промышленность и создание сети железных дорог. Третий девиз призывал людей свободно добиваться своих жизненных целей, невзирая на сословные ограничения, — «Добивайся успеха!» (риссин сюссэ). Этот призыв подвигал японскую молодежь заниматься своим образованием, упорно трудиться, добиваться успеха и зарабатывать себе имя в новом мире.

Политическое и социальное развитие

С точки зрения «внутренних смут» сёгунат в середине XIX века столкнулся с возрастающим недовольством не только обделенного народа, но и правящего сословия самураев. Главной причиной этого недовольства были коммерциализация и рост экономики. В сельских районах диверсификация производства принесла крестьянам новые источники дохода. Расширение рынков сбыта индиго, масел, кунжута, хлопка, табака, тканей и ремесленных товаров сделало для крестьян возможным накопление прибыли. Широкое распространение грамотности среди земледельцев позволяло им руководствоваться книгами по агрономии, описывающими новые способы сева, удобрения и орошения, и тем самым получать хорошие урожаи. Однако новые доходы в сельской местности потекли в первую очередь в карманы местных богачей, что создавало в деревне заметное экономическое расслоение, ведущее, в свою очередь, к социальным волнениям.

Не только крестьяне были недовольны статус-кво режима Токугава. Страдали экономически и многие самураи. Большинство самураев низкого ранга, живших на фиксированное жалованье, были не способны оплатить повседневные траты. Многие влезали в долги, занимая деньги у торговцев, или терпели унижения, занимаясь грязной работой или заставляя свои семьи зарабатывать каким-то ремеслом, чтобы свести концы с концами. Хотя самураи удерживали самую высокую позицию в моральной и социальной иерархии, они были беднее многих простолюдинов, что вызывало у них возмущение. Желание спрятать несоответствие их социального и экономического статуса отражено в пословице «Даже не поев, самурай ковыряет в зубах зубочисткой» (Самурай ва куванэдо такаёдзи), и это означает, что самурай, поддерживая свой статус, все равно будет ковырять в зубах зубочисткой, как если бы он плотно пообедал, даже если он на самом деле умирает от голода. Среди даймё также нарастало недовольство, поскольку их официальный статус далеко не всегда отражал их богатство. Ранг даймё оценивался по количеству риса, произведенного его провинцией; он определял размер и расположение усадьбы этого даймё в Эдо, место на приемах сёгуна, размер свиты санкин котай и церемониальные обязательства. Для многих княжеств официальные подсчеты, сделанные в XVII веке, больше не отражали реальные экономические доходы даймё. Некоторым было сложно оплачивать все необходимые для своего ранга расходы, другие же негодовали оттого, что не имели права демонстрировать реальное богатство и улучшить личный статус.

Начиная со второй половины XVIII века сёгунат также столкнулся с новыми угрозами из-за границы. Русские все чаще появлялись на северных окраинах Японии. Технологический прогресс в вооружении и логистике породил новый виток экспансии империалистических стран. В 1842 году японцы с тревогой наблюдали, как британские войска принудили китайскую империю Цин подписать договор с несправедливыми условиями торговли во время Опиумных войн. Освоение американцами побережья Тихого океана позволило Китаю напрямую торговать с Калифорнией, и Япония оказывалась в этой структуре удобным транзитным пунктом. Командор Перри (1794–1858) отплыл в Японию со своей миссией, чтобы заключить торговый договор. В июле 1853 года он с небольшой эскадрой кораблей высадился в заливе Эдо, угрожая вернуться с превосходящими силами, если его требования не будут выполнены. Должностные лица сёгуната оказались в сложном положении: с одной стороны, они хотели избежать боевых действий; с другой — не могли полностью открыть границы страны, поскольку это разрушило бы результаты многовековой изоляционной внешней политики. В конце концов Перри договорился, что для пополнения запасов на иностранных кораблях откроются два порта — Симода и Хакодате, потерпевшим крушение морякам окажут гостеприимство, а также будет назначен консул США в Японии. Это стало только началом, весьма далеким от полноценных торговых отношений.

Единственным европейским языком, который знали чиновники к моменту прибытия Перри, был голландский, поэтому американцам оставалось полагаться в качестве переводчиков только на потерпевших крушение японских рыбаков, спасенных американскими китобойными судами. Одним из таких людей был Накахама Мандзиро (1827–1898), рыбак из провинции Тоса, в 1841 году потерпевший крушение и спасенный американским китобоем, чей капитан отослал японца в школу в Массачусетсе. В 1851 году Мандзиро вернулся в Японию и был нанят даймё Тосы в качестве советника. Когда приехал Перри, Мандзиро выступил переводчиком с японской стороны и позднее выпустил первый англо-японский разговорник. В первой экспедиции Перри еще не было американцев, знавших японский. Перри привез с собой спасенного японского рыбака, известного как Сэм Пэтч, который отказался разговаривать с японскими чиновниками из страха быть наказанным самураями. На основе биографии Мандзиро Стивен Сондхейм написал бродвейский мюзикл «Тихоокеанские увертюры» (Pacific Overtures, 1976, восстановлен в 2004 году).

Хотя торговое соглашение подхлестнуло спрос в Америке, в самой Японии оно не создало необходимости прекратить государственную изоляцию ради одной только торговли, официально воспринимаемой как занятие низшего купеческого сословия. На самом деле сложилась обратная ситуация: приезд Перри только усилил враждебность к чужакам как у самураев, так и у простолюдинов. Ксенофобия развивалась под девизом «Почитание императора и изгнание варваров» (сонно дзёи). Изоляционистское движение было призвано сохранить национальное единство и традиции перед лицом бессилия сёгуната. Оно широко распространялось как среди проактивных самураев, так и на низовом уровне, среди крестьянства, находившегося под воздействием проповедей Хираты Ацутанэ. Активисты верили, что иностранцы колонизируют Японию и высосут все ее богатства. Соединив свои идеи с учением кокугакуха и идеологией исторической школы Мито, они утверждали, что Япония составляет единое государственное тело (кокутай) во главе с императором, прямым наследником Аматэрасу, богини Солнца. Эти идеи повлияли на реставрацию Мэйдзи в 1868 году.

Первым генеральным консулом США в Японии был назначен Таунсенд Харрис, торговец из Нью-Йорка. Он приехал в 1856 году с указанием обеспечить полноценную международную торговлю. Сёгунату не удавалось получить от Императорского двора одобрение никакой торговли, поэтому в 1858 году могущественный регент сёгуна Ии Наосукэ (1815–1860) устроил так, чтобы соглашение было подписано без императорской санкции. Это неуважение к императору усилило оппозиционные настроения против сёгуната. В 1858 году Соглашение Харриса заложило модель для торговых соглашений с европейскими государствами, начиная с Голландии, России, Британии и Франции. Соглашения эти привели к ряду последствий: они способствовали обмену дипломатическими консулами, в Японии для международной торговли открылось пять портов, а иностранные граждане могли находиться в этих портах, торговать без помех и обладать правом экстерриториальности, то есть не подчиняться японским законам. Также для международной торговли открылись Эдо и Осака, а на импорт и экспорт были установлены тарифы, невыгодные Японии. В 1860 году Соглашение Харриса ратифицировалось в Вашингтоне, куда прибыла большая миссия первого японского посольства. Это была первая официальная поездка за границу после двух столетий относительной изоляции. Посольство в США, состоявшее из 81 человека, стало первой из шести миссий на запад, отправленных до начала реставрации Мэйдзи в 1868 году. Их основной целью было обсудить вопросы относительно торговых соглашений или получить технические знания. Эти миссии открыли новые перспективы для чиновников сёгуната низкого ранга, которые начали задаваться вопросом, действительно ли традиционный социальный и политический порядок так уж мудр, и в поисках новых моделей обратили свой взор на Запад.

Жизнь в международных портах

После ратификации соглашений одним из первейших запросов торговли являлось открытие портов международной торговли, в которых разрешалось пребывание иностранцев. После двух с половиной веков изоляции изменения, необходимые для переориентирования японских городов в международные торговые порты, были болезненными и трудными. Чиновники сёгуната хотели поселить иностранцев подальше от местных жителей. До того как для международной торговли открыли Йокогаму, она была маленькой рыбацкой деревушкой, отделенной заливом от процветающего города Канагава на тракте Токайдо. Географически Йокогама занимала узкую полоску суши, окруженную водой с востока, запада и юга, что обеспечивало удобство надзора и контроля над этой территорией. Американский, британский, французский и голландский консулы обосновались в суетливой Канагаве. Чтобы вместо этого привлечь приезжих в Йокогаму, власти спешно построили в ней дома в западном стиле — жилые особняки, магазины и склады. Постепенно прибывавшие в город торговцы и владельцы магазинов были рады воспользоваться этой новой инфраструктурой, выстроенной для них в Йокогаме.

Нагасаки, веками служивший портом международной торговли, также вошел в списки соглашения. В 1860 году, через год после официального открытия этого порта, население Нагасаки насчитывало 65 000 человек, из которых более сотни были европейцами, а более четырех сотен — китайцами. К 1864 году там проживало уже 7000 иностранцев. Поскольку новые соглашения разрешали причаливать в новых портах кораблям только тех стран, которые подписали этот договор, китайцам было непросто получить официальное разрешение на проживание. Они нашли остроумное решение, нанимаясь слугами к тем иностранцам, кому было официально разрешено находиться в Японии. Получив таким образом защиту, некоторые китайцы ударялись в незаконные дела, например азартные игры и контрабанду. Чиновники портов с трудом могли различить, кто настоящий слуга, а кто только притворяется.

Важнейшей организацией в любом международном порту была таможня, которая не только собирала пошлины, но и меняла валюту и драгоценные металлы, помогала найти работу, а также служила связующим звеном во всех делах, которые могли потребовать вторжения чужеземцев в жизнь местного населения. Таможенные чиновники даже взяли на себя обязанность искать иностранцам любовниц, проверяя кандидаток на наличие венерических болезней.

Пока дипломатические и торговые переговоры велись в должном порядке государственными мужами, на реальную ситуацию зачастую влияли разномастные группы иностранцев и японцев, которые не всегда заботились о тех же самых вещах, что и их правительства. К огорчению местных консулов, первыми торговцами, добравшимися до новооткрытых портов, были обычно неприятные и нежелательные типы, стремившиеся только к наживе и приключениям. Католический епископ Нагасаки замечал, что новоприбывшие в основном состояли из «беспорядочных типов из калифорнийских искателей приключений, португальских головорезов, беглых матросов, преступников-пиратов и вообще всякого отребья из европейских стран». Когда в порты начали заходить иностранные корабли, салуны и бордели стали делать неплохую выручку. Власти устроили для иностранцев отдельный бордель — чайный дом Ганкиро в Йокогаме. Дипломатам стран, подписавших соглашение, постоянно приходилось спасать своих компатриотов от сил японского правопорядка и отчитываться за бесчинства, устроенные пьяными матросами и бездельниками.

Иностранцам было запрещено уезжать в глубь страны более чем на 30 километров от порта, что весьма затрудняло осмотр достопримечательностей, если не вовсе исключало его. Жить за пределами этой территории разрешалось только по состоянию здоровья или тем, кто состоял на японской службе. Изнывающие от скуки европейские и американские военные и торговцы пытались сами себя развлечь, устраивая клубы и участвуя в скачках. В 1864 году английские войска завезли собак и основали знаменитый Охотничий клуб Йокогамы, ночные мероприятия которого стали центральным событием в жизни иностранного сообщества. За охотой следовал изысканный пир, на котором играл полковой оркестр. Иностранные охотники добывали в огромных количествах фазанов, диких гусей, уток, кабанов и оленей, задевая чувства местных жителей: буддийские воззрения запрещали подобную беспорядочную бойню.

Жизнь в иностранных поселениях была небезопасной. Акти­висты-ксенофобы продолжали свою деятельность до 1860-х годов, нападая и убивая иностранцев и тех местных, что с ними сотрудничали. В ответ иностранные консулы привозили собственную охрану и войска; в определенный момент в Йокогаме квартировали около 1000 английских и 300 французских солдат.

Реставрация Мэйдзи

На протяжении 1860-х годов продолжало нарастать напряжение между сёгунатом и активистами, желавшими свергнуть режим Токугава и восстановить императорскую власть. Два внешних княжества (тодзама), Сацума и Тёсю, не имевшие права занимать должности в центральном аппарате сёгуната, возглавили оппозиционные силы. Они заручились поддержкой молодых активистов сонно дзёи, которые устраивали террористические акты, убив даже голландца Генри Хюскена, бывшего секретарем Таунсенда Харриса. Сёгунат запросил помощи французов, чтобы укрепить военную мощь Токугава и помочь наказать недовольные княжества. В 1866 году фракции Сацумы и Тёсю заключили секретный договор о взаимной поддержке в случае нападения сёгуната. Сацума наладила масштабные поставки вооружения из Британии, которая, в свою очередь, хотела уменьшить французское влияние в Японии. В 1865 году Тёсю создал призывную крестьянскую армию, но ей недоставало современного вооружения. Посредником этого секретного соглашения выступил Сакамото Рёма (1835–1867), безрассудный активист из Тосы. Когда летом 1866 года сёгунат объявил карательную экспедицию против Тёсю, Сацума отказалась высылать войска на помощь правительству; то же сделали и некоторые даймё. Армия Тёсю с легкостью заставила бежать малочисленные батальоны сёгуната. На следующий год назначенный новым сёгуном Токугава Ёсинобу (1837–1913) объявил, что намерен и далее наращивать военную мощь сёгуната, чтобы уничтожить мятежные княжества. Союз Сацума — Тёсю, в свою очередь, вместе с даймё близлежащих княжеств и помощниками из числа придворных начал строить собственные планы о том, как опрокинуть сёгунат. В конце 1867 года вооруженные мятежники выдвинулись к Императорскому дворцу в Киото, строго охраняемому Синсэнгуми — силами сёгуната, набранными из безработных ронинов, вооруженных мечами. Их предназначением было помешать переговорам между двором и поддерживавшими его проимператорскими силами.

3 января 1868 года проимператорские войска ворвались во дворец, где их приветствовали придворные. Годом ранее на трон взошел пятнадцатилетний кронпринц Муцухито под именем императора Мэйдзи, что значит «просвещенное правление». Он выпустил манифест о том, что упраздняет титул сёгуна, восстанавливает императорское правление и создает новое правительство из придворных, даймё и других «талантливых людей». Третий и последний сёгунат официально закончился. Тем не менее еще более года императорские войска, возглавляемые Сацума — Тёсю, сражались с приверженцами Токугава в Эдо и в провинциях на Северном Хонсю и Хоккайдо, куда стекались остатки сил, верных сёгунату. Эти конфликты известны под названием война Босин (1868–1869). Общее число погибших, составляющее около 3500 человек, сравнительно невелико относительно масштабных гражданских войн в других странах. Из-за этого ранние истории Японии восхваляли реставрацию Мэйдзи как «бескровную революцию», или «революцию сверху». После того как Эдо захватили императорские войска, он был переименован в Токио, что значит «восточная столица», а юный император переехал из Киото в бывший дворец сёгуна.

В марте 1868 года император Мэйдзи собрал в Императорском дворце около 400 должностных лиц, где им зачитали положение о новой государственной политике — так называемую «Высочайшую клятву в пяти статьях»:

1. Мы будем созывать совещания и управлять народом, считаясь с общественным мнением.

2. Люди высших и низших классов, без различия, будут единодушны в деле управления страной.

3. Не только гражданским и военным чинам, но и простым людям будет позволено исполнять свое призвание так, чтобы не было недовольных.

4. Отжившие дурные обычаи прошлого будут уничтожены, и управление будет основано на великом Пути Неба и Земли.

5. Знания будут заимствоваться во всем мире, и это послужит укреплению императорского правления.

Статьи этой клятвы выступили базой для принципиальных всеохватных изменений, намеченных в управлении и обществе. Первый пункт обращается к государственному единству, изворотливо заявляя, что небольшая группа революционеров из Сацума — Тёсю не будет монополизировать принятие решений, а, наоборот, включит в политический процесс и другие влиятельные фигуры. Следующие два пункта поясняют эту идею, предлагая людям любого статуса возможность менять свое положение и участвовать в развитии государства. Последние два пункта обращаются к внешней политике, убеждая другие государства, что Япония намерена стать стабильным и уважаемым членом международного сообщества под опекой «цивилизованных» западных стран.

Лидеры Мэйдзи запустили революционную программу реформ, чтобы обеспечить независимость страны и заложить фундамент будущего процветания. Прежде чем пересматривать унизительные невыгодные соглашения, поставившие Японию в положение полуколониальной страны, нужно было сначала поспособствовать объединению нации, обрести мощь и богатство. Всего за какие-то 30 лет лидерам Мэйдзи удалось переделать социальную структуру, создать конституционное государственное устройство и парламент, а также стимулировать развитие капитализма быстрой индустриализацией. С этого момента они усвоили западный империалистский подход, сначала «колонизировав» айнов на Хоккайдо и рюкюсцев на Окинаве, а затем в 1876 году силой принудив Корею к открытию торговли при помощи дипломатии военных кораблей. Первая Китайско-японская война (1894–1895 гг., см. главу 10) позволила Японии продемонстрировать эффективность своей модернизированной армии, быстро доведя дело до победы, изумившей и впечатлившей другие страны. В результате Япония получила контроль над собственными колониями на Тайване, Пескадорских островах (Пэнхуледао) и Ляодунском полуострове.

«Цивилизация и просвещение»

Политические реформы

Самым насущным вопросом лидеров было создание централизованной политической структуры, которая позволила бы им управлять всей страной. В качестве основного политического органа была учреждена Палата большого Государственного совета, в которую вошли предводители Сацумы и Тёсю и их союзники. Окубо Тосимити (1830–1878) и Сайго Такамори (1828–1877) из Сацумы, Ито Хиробуми (1841–1909) и Ямагата Аритомо (1838–1922) из Тёсю, а также принц Ивакура Томоми (1825–1883) на десятки лет монополизировали контроль над государственной политикой. Хотя новое государство на словах вернуло власть императору, на самом деле страной управляли именно эти люди, тогда как юный император был лишь символической фигурой. Государственный совет убедил даймё отказаться от их традиционной широкой автономии в обмен на щедрые финансовые компенсации и аристократические титулы. В 1871 году император Мэйдзи упразднил княжества и учредил 302 префектуры с императорскими управляющими, назначенными советом. Позже в том же году количество префектур сократили до 72, а в 1888 году — и вовсе до 47, что сохраняется и поныне.

В 1869 году Государственный совет отменил четырехсословную систему Токугава, сняв препятствия для свободного выбора профессии и изменений социального статуса. Простолюдинам возможности брать себе фамилию, заключать браки и усыновлять детей, невзирая на сословия, пришлись по вкусу, тогда как многие бывшие самураи были недовольны. Они не только потеряли свою монополию на фамилии, — им запретили носить мечи, и, что было важнее всего, государство понемногу лишало их наследственного жалованья, заставляя самураев вместо этого получать процентные облигации на определенный срок, что компенсировало государственной казне только половину годовых затрат. Другим мероприятием, разочаровавшим многих экс-самураев, было создание призывной армии. Сначала лидеры Мэйдзи планировали превратить бывших самураев в профессиональную армию. Однако Закон о призыве 1873 года основывался на практике современных европейских армий, требовавших, чтобы все мужское население по достижении 20 лет отслужило три года, а далее еще четыре года находилось в резерве. Лидеры Мэйдзи надеялись, что новый закон укрепит узы верности между простым народом и новым государством. Однако в сельских районах вскоре вспыхнули крупные протесты против обязательной военной службы, прозванной «кровавым налогом», поскольку она забирала необходимых работников с полей. Ходили слухи, что это название было буквальным: у призывников откачивали кровь и использовали ее для различных целей, например для окраски одеял и для шлифовки телеграфных проводов.

Многие бывшие самураи, раздосадованные потерей привилегий, также участвовали в восстаниях 1870-х годов. Самый крупный протест возглавлял Сайго Такамори — герой войны за реставрацию и член Государственного совета. Расстроенный утратой боевого духа среди бывших самураев, Сайго предложил в качестве выхода из этой фрустрации вторгнуться в Корею, однако идея не была поддержана другими членами Совета. Тогда Сайго отказался от своего места в политике, вернулся домой в Кагосиму на Кюсю и открыл там частные школы для нескольких тысяч молодых людей из бывших самураев, где учил их военной тактике и классике конфуцианства. В 1877 году он с 40 000 последователей поднял восстание против центрального правительства, однако всего за несколько месяцев был разбит национальными войсками, состоявшими из 300 000 призывников и бывших самураев. Так называемое Сацумское восстание — лебединая песня сословия самураев. После 1878 года лидеры Мэйдзи могли выполнять свою программу без опасности жестоких восстаний, поднятых реакционерами, пытавшимися свергнуть новое правительство.

Голливуд обыграл историю Сайго в фильме «Последний самурай» (2003), однако картина полностью вводит зрителей в заблуждение. Хотя исторический Сайго действительно сражался, защищая «путь воина», однако его больше волновала потеря социального статуса и наследственного жалованья, нежели абстрактное чувство «чести» или сохранение традиционного уклада жизни. Войска Сайго использовали современные ружья и пушки и были обмундированы по-запад­ному, переходя к саблям, только когда заканчивались боеприпасы.

Вероятнее всего, Сайго ближе к концу битвы совершил самоубийство, а его тело было найдено соратниками, однако вокруг популярного военачальника, любимого многими как последний образец самурайской доблести, крутились всевозможные слухи. Некоторые говорили, что ему удалось перебраться за границу и там он сражается с империалистическими силами в Индии и Китае; другие — что он вернется в Японию вместе с русским царем, чтобы свергнуть режим Мэйдзи. В одной истории вообще утверждалось, что упала комета с изображением Сайго. В 1889 году Государственный совет гарантировал своему бывшему соратнику посмертное прощение — возможно, из уважения к нему, но на самом деле это явилось отголоском традиции умиротворения гневного духа, ярким примером которой была деификация Сугавары-но Митидзанэ много веков назад.

Западные уроки: иностранные специалисты и миссия Ивакуры

Другим аспектом реформ Мэйдзи была стремительная вестернизация институтов. В 1868 году открылись ворота для западной науки, и уже в ближайшее десятилетие несколько сотен японцев учились в американских и европейских университетах. Еще больше иностранцев приехали в Японию по приглашению как центрального правительства, так и администраций префектур, чтобы обучать японцев западной политике, медицине, праву, технологиям и образовательным методикам.

«Иностранные специалисты» (о-ятои гайкокудзин), служившие советниками лидеров Мэйдзи, помогали модернизировать японские институты при помощи обмена технологиями и консультаций. За 30 лет правительство наняло более 3000 таких экспертов, и еще больше наняли частные лица. Иностранцам щедро платили: в 1874 году жалованье 520 иностранцев забирало более трети годового бюджета молодого государства. Обычно иностранцам предлагали разовые трехлетние контракты и требовали при этом обучить своему ремеслу японцев, которые и займут их места после окончания срока и возвращения домой. Однако некоторые проникались любовью к Японии и решали там остаться. Эта официальная система закончила свое существование в 1899 году.

Среди наиболее влиятельных иностранных специалистов были Джосайя Кондер (1852–1920), Бэзил Чемберлен (1850–1935), Хёрн Лафкадио (1850–1904) и Эрнест Феноллоза (1853–1908). Они стали знатоками японского искусства и литературы, что повлияло и на японские, и на западные взгляды на японскую культуру.

В 1877 году Кондер приехал из Британии в Токийский императорский университет в качестве первого профессора архитектуры. Он выучил первое поколение современных японских архитекторов, а также спроектировал и построил легендарные объекты, такие как павильон Рокумэйкан и район Маруноути в Токио, который должен был напоминать деловой район Лондона. Кондер проявил глубокий интерес к японскому искусству, особенно к икебане и ландшафтным садам, и написал несколько популярных книг, знакомивших западного читателя с этими явлениями. Он остался в Японии на всю жизнь.

Чемберлен преподавал в Японской императорской военно-морской академии, но прославился переводами японской литературы на английский, включая многие хайку и «Кодзики» (1882). Самая популярная его книга, «Японские заметки» (Things Japanese, 1890), представляет собой собрание разнородных сведений о Японии — от самураев до суеверий, от паломничеств до керамики — для просвещения европейских и американских путешественников.

Хёрн, журналист и профессор английского языка Токийского императорского университета, стал практически местным: женился на японке и принял имя Якумо Коидзуми. Самую большую известность ему принесли сборники японских легенд и историй о привидениях, например «Мимолетные впечатления о незнакомой Японии» (1894) и «Кайдан: история и очерки об удивительных явлениях» (1904).

Американец Феноллоза приехал преподавать философию в Императорском университете и проявил чрезвычайный интерес к японскому искусству и буддизму. В начале периода Мэйдзи в угаре стремительной вестернизации многие традиционные жанры искусства отвергались в пользу западного искусства, преподаваемого иностранцами о-ятои, например масляной живописи. Феноллоза посоветовал лидерам Мэйдзи заняться охраной традиционных японских видов искусства. Вместе со своим учеником Окакурой Какудзо (1862–1913) он по заказу правительства провел инвентаризацию государственных хранилищ произведений искусства. Феноллоза со своим богатым другом Уильямом Бигелоу собрал большие коллекции произведений искусства и старинных предметов буддийского культа, которые они завещали Музею изящных искусств Бостона и Художественной галерее Фрира в Вашингтоне. Также Феноллоза участвовал в создании Токийской школы изящных искусств и Токийского императорского музея.

Кроме того, Феноллоза и Окакура оказали огромное влияние на становление и развитие нихонга, или живописи в японском вкусе, — нового синкретического стиля, сочетавшего традиционные художественные приемы и материалы с западными — перспективой, светотенью, реалистичностью. Этот стиль был назван «нихонга», чтобы отличить его от собственно западной живописи, которую называли ёга. Работы нихонга выполняли кистями на японской бумаге-васи или на шелке. Они могли быть как монохромными, выполненными тушью, так и полихромными с использованием пигментов, изготовленных из природных материалов — минералов и полудрагоценных камней. Первоначально нихонга экспонировались в виде свитков, на ширмах-бёбу или на раздвижных перегородках-фусума, однако со временем возобладал западный способ оформления в рамы.

Поскольку иностранные советники помогали строить будущее Японии, лидеры Мэйдзи озаботились международным положением своей страны. В 1871 году Ивакура Томоми возглавил посольство из 49 членов правительства, отправленное в Европу и Америку на долгий срок. У миссии Ивакуры было три основных цели: нанести визиты доброй воли главам 15 государств, с которыми Япония имела официальные дипломатические отношения, обсудить возможные изменения в несправедливых торговых соглашениях и выяснить секрет европейского успеха, изучая их институции, общество и культуру. Посольство очень скоро осознало, что эти страны не собираются пересматривать торговые договоры до тех пор, пока Япония не докажет, что на равных входит в международное сообщество. Для этого ей придется изменить собственные законы и институты таким образом, чтобы они максимально напоминали европейские. Раздосадованные послы удвоили усилия в разведывании секретов европейской цивилизации. Они разделились на подгруппы, нацеленные на разные сферы: одни изучали конституции и политические системы, другие — торговлю и экономику, включая производство, банковскую сферу, налогообложение и валюты, третьи исследовали образовательные системы и философию. Все посольство посетило множество разнообразных мест: тюрьмы и полицейские участки, школы и музеи, шахты и коммерческие палаты, верфи, текстильные фабрики и сахарные заводы. Темпы неумолимо наращивались.

Участники миссии убедились, что необходимо срочно закрывать экономический и социальный разрыв между Японией и так называемыми цивилизованными странами. Многие пришли к мысли, что превосходство европейцев основывалось не только на гораздо более развитой науке и технологиях, но и на прогрессивных культурных и социальных ценностях западного мира. Также участники посольства начали осознавать конкуренцию между странами с точки зрения социального дарвинизма — направления мысли, применявшего теории эволюции и естественного отбора Чарльза Дарвина к человеческим сообществам. Они пришли к мысли, что в мире, в котором выживут только самые приспособленные страны, ими станут именно те, в которых развиваются современные технологии, «цивилизованные» институции и западные либеральные ценности, и им суждено управлять международной обстановкой. Тем же странам, которые не воспримут этих новшеств, уготована судьба колоний или вовсе исчезновение. Япония должна быть непреклонной в своих усилиях завоевать международное уважение и избежать участи слабых стран.

Конституция Мэйдзи

После возвращения миссии Ивакуры японские лидеры осознали, что им не удастся добиться пересмотра несправедливых торговых договоров, пока они не учредят избираемый парламент и не создадут конституцию — идеализированные атрибуты западной политической культуры. Начав планировать эти новые институты, своими основными целями они поставили объяснение суверенитета императора и продолжение концентрации власти в руках правящей верхушки, делегируя народным собраниям как можно меньше реальной власти. Согласно этим принципам император будет царствовать, но не править — как и в прошедшие века.

Пока олигархи размышляли, бывшие самураи, интеллектуалы и богатые селяне начали требовать расширения политических прав. К концу 1870-х годов «Движение за свободу и права народа» (Дзию минкэн) включало больше 1000 организаций, в которых состояло не менее четверти миллиона человек, требовавших, чтобы новые политические институции были более демократическими и репрезентативными. Эти группы распространяли массовые петиции, некоторые даже составляли собственные проекты конституции, предполагавшие более широкие полномочия граждан, чем вариант, задуманный олигархами. Лидеры Мэйдзи пытались уничтожить эти движения, сочетая репрессивные законы с рядом стратегических уступок. В 1875 году они выпустили строгие законы, ограничивающие прессу и право проведения собраний, чтобы помешать сорганизоваться движению за права народа. Ордонанс о прессе закрывал любую газету, чья деятельность могла, по мнению правительства, угрожать существующему порядку. На всех массовых политических собраниях необходимо было присутствие полиции, а обсуждать разрешалось только предварительно согласованные темы. Более того, посещать политические собрания запрещалось солдатам, полицейским, учителям, учащимся и женщинам. Чтобы смягчить активистов, правительство в 1878 году согласилось на учреждение собраний в префектурах и городах, а в 1881 году пообещало созвать общенациональный парламент к 1890-м годам.

Конституция Мэйдзи была провозглашена 11 февраля 1889 года. Рано утром император, одетый в старинное придворное облачение, сообщил своим предкам о новом фундаментальном законе государства, совершив приношения божествам и душам предков в дворцовых святилищах. После он переоделся в европейский костюм и появился в Тронном зале, отделанном в европейском стиле (возвышение для трона было украшено красными коврами и ковровыми дорожками), в образе современного благодетельного правителя, дарующего нации конституцию. Противопоставление столь разных церемоний подчеркивало двойственность реставрации Мэйдзи: с одной стороны, это было возвращение к древним формам правления, а с другой — плацдарм для радикальных изменений в японском обществе и культуре.

Тем не менее в начале периода Мэйдзи император оставался далекой от масс фигурой, невидимой им. Чтобы обрести народное доверие к конституционной монархии, лидеры Мэйдзи отправили юного императора в путешествие по всем уголкам Японии. На протяжении двух с половиной столетий правления Токугава император покидал Киото только трижды, в то время как за 45 лет своего правления император Мэйдзи совершил более 100 выездов, включая шесть так называемых великих высочайших выездов в 1870–1880-х годах. Таким образом в критически важные первые десятилетия нового режима император в основном отсутствовал в тех органах власти, где принимались решения, а вместо этого проезжал тысячи километров, посещал главные острова, принимал здравицы от крестьян и останавливался у местной знати, которая устраивала в своих домах отдельные туалеты специально для императора. Чтобы и далее подпитывать националистические чувства, сконцентрированные на фигуре императора, лидеры Мэйдзи разработали особые формы императорских церемоний, смоделированных по образцам впечатляющих европейских торжеств — свадеб, похорон и годовщин военных побед.

Материальная культура Мэйдзи

Клятва в пяти статьях также предписывала отринуть «дурные» обычаи прошлого, и поэтому как государство, так и интеллектуалы предпринимали попытки реформировать традиционную материальную культуру. В 1872 году должностным лицам было приказано одеваться и стричься на европейский манер. Также заимствовали солнечный календарь, заменивший традиционные лунные циклы, от которых зависело проведение ритуалов и крестьянские работы. Правительство издало указы на местном и общегосударственном уровне, попытавшись ограничить те обычаи и привычки, которые приезжающие иностранцы могли счесть неприглядными, устаревшими или суеверными. Поденщикам запретили снимать набедренную повязку (фундоси), справляя малую нужду на улице, а женщинам — появляться с обнаженной грудью на публике. В попытках развить западную медицину объявили вне закона многие практики традиционного лечения, которое осуществляли экзорцисты или шаманоподобные религиозные деятели. Целью этих запретов было доказать западным странам, что Япония тоже цивилизованное государство и несправедливые соглашения уже пора бы отменить. Однако официальные воззвания зачастую не оказывали никакого влияния на население, продолжавшее жить своей привычной жизнью.

Тем не менее среди населения городов и территорий, примыкавших к международным торговым портам, новые элементы западной материальной культуры набирали все большую популярность. Мужчины начали носить короткие стрижки и бороды. Вместо кимоно шиком стали считаться костюмы с брюками и кожаные ботинки; одними из самых процветающих ремесленников в Токио были портные и башмачники. Попытки выглядеть на западный манер часто приводили к невероятной смеси японского и европейского стилей; например, в эпоху Мэйдзи нередко встречались господа в кимоно и шляпах-котелках. Зонтики, золотые часы, кольца с бриллиантами превратились в заметный признак просвещенности и богатства. Как правило, в начале периода Мэйдзи европеизация касалась только мужчин, даже в императорской семье; император обычно появлялся в европейском официальном костюме или военной форме, но императрица при этом надевала традиционные церемониальные одежды.

Другой пример — изменения рациона. Посредством международных портов по всей стране распространились пирожные, мороженое и хлеб. В моду уверенно вошли говядина и пиво. Традиционно есть говядину запрещал буддизм, а немногочисленные стада держали в качестве тяглового скота. Тем не менее в 1872 году император Мэйдзи одобрил употребление говядины и баранины, чтобы нация стала физически сильной. В рацион японской императорской армии включили тушеную говядину и другие адаптированные европейские блюда. Процветали мясные лавки, где горожане могли попробовать новый модный продукт; само по себе употребление говядины даже стало символом цивилизованности. В рассказе Робуна Канагаки «Агуранабэ» («Сидя у кастрюли») 1871 года высмеиваются горожане, без разбору бросающиеся на все чужеземные новинки. История повествует о хвастливом «человеке лет тридцати пяти», который уже купил себе только что привезенный одеколон, ходит с европейским зонтиком и беспрестанно посматривает на дешевые часы. Обедая в одном из новых ресторанов, подающих говядину, он вступает в разговор с другим посетителем, сначала восторженно говоря: «Мы должны быть весьма благодарны за то, что даже такие люди, как мы, ввиду того что Япония неуклонно приближается к цивилизации, могут есть мясо». Он продолжает распространяться о чудесах западных изобретений, например телеграфа и парового двигателя, но из его нескладных объяснений быстро становится ясна вся глубина его невежества.

В период Эдо голландцам приходилось ввозить пиво; в начале периода Мэйдзи иностранцы продолжали пить импортированный через международные порты напиток. В 1869 году в Йокогаме американский пивовар Уильям Коупленд основал компанию, которая со временем превратится в пивоварню «Кирин» — одного из крупнейших производителей пива в современной Японии. В 1876 году правительство основало «Саппоро», второй из трех крупнейших пивных заводов, на острове Хоккайдо, чтобы стимулировать там экономику, а третий, «Асахи», появился в Осаке в 1889 году. Пиво варили в стиле немецких лагеров, которые были слишком дорогими для простого рабочего, но быстро обрели популярность среди богатых горожан. Около 1900 года начали открываться доступные по цене пивные в немецком стиле, в которых подавали кружки сравнительно дешевого пива; это расширило рынок и на менее обеспеченные слои населения. К 1920 годам группы рабочих, отдыхающих по вечерам в пивных, стали привычной картиной.

Что касается архитектуры, заметно изменился облик японских городов, поскольку новые здания проектировали западные архитекторы и их успешные японские ученики. После того как в 1872 году сгорела Гиндза (квартал бедных лавок в центре Токио), ее отстроили как образец западной городской архитектуры — с кирпичными зданиями и широкими улицами, освещенными газовыми фонарями. Гиндза стала физическим воплощением «цивилизации и просвещения»: там были европейского типа аптеки, модные кафе, а также часовая компания «Сэйко» (основана в 1881 г.). Правительство наняло Джосайю Кондера для постройки неподалеку от Гиндзы, в районе Хибия, павильона Рокумэйкан — двухэтажного кирпичного здания, богато украшенного во французском стиле, с огромными обеденными и бальными залами и даже с бильярдной. Рокумэйкан воплощал в себе стремление правительства выглядеть наравне с «цивилизованными» империями, чтобы ускорить пересмотр несправедливых торговых соглашений. Для японской элиты, одетой в импортные смокинги и вечерние платья, он стал основным местом, где можно танцевать и общаться с иностранцами, пробовать французскую кухню, пить американские коктейли и курить британские сигареты. Многие японские консерваторы были в ужасе и от цен, и от скандалов, которые, по слухам, происходили в павильоне. Некоторые иностранные гости также были беспощадны в своих оценках. Французский морской офицер и новелист Пьер Лоти называл балы во французском стиле «мартышкиными представлениями», а его соотечественник Жорж Биго выпустил карикатуру, в которой сравнивал японскую элиту с обезьянами, отвратительно передразнивающими своих более искусных товарищей. Некоторых японских писателей и карикатуристов также возмущала преувеличенная страсть ко всему европейскому, и они тоже высмеивали неразборчивое тотальное заимствование элементов западной культуры.

«Богатая страна — сильная армия»: поезда и ткани

В начале периода Мэйдзи перспективы японской экономики выглядели мрачно, поскольку внутренний рынок наводнили импортные европейские товары. Хлопчатобумажная ткань из Европы, изготовленная при помощи станков, была прочнее и дешевле, чем японский домотканый хлопок. Импортную шерсть ценили за тепло и умеренную цену. Традиционное масло для ламп, которое выжимали из семян, не шло ни в какое сравнение с более дешевым и эффективным заграничным керосином. В период с 1868 по 1881 год импорт превышал экспорт во много раз. Чтобы сбалансировать международную торговлю, Японии предстояло развить собственную экономику, начать производить отечественные аналоги западных товаров, а также разработать товары на экспорт.

Логистика

Лидеры Мэйдзи осознавали необходимость развивать промышленную инфраструктуру, включавшую сеть железных дорог, новую почтовую систему и рационализированную банковскую структуру. Для развития промышленности в целом ключевое значение имели железные дороги; они также были стратегически необходимы для обороноспособности страны. Для японцев XIX века, как и для их современников на американском Диком Западе, паровоз был ключевым символом прогресса и цивилизации, апогеем современной промышленной мощи. Железные дороги оказали огромное влияние на японское общество, произведя революцию в сухопутных перевозках людей и товаров и помогая воспитывать чувство причастности к своей нации. Также железные дороги преобразовали японскую культуру, изменив отношение населения к пространству, времени, скорости и к путешествиям для удовольствия.

В 1854 году командор Перри преподнес японцам дары, демонстрирующие механические чудеса промышленной революции, включая модель железной дороги в четверть натуральной величины с крошечным паровозиком, вагончиками и несколькими километрами пути. Менее чем через 20 лет, в 1872 году, император Мэйдзи официально открыл первую в стране современную железную дорогу между Токио и Йокогамой. В начале периода Мэйдзи репортеры в основном восхищались появлением скорости; о поездах говорили, что они «дают людям крылья». Другой журналист восклицал, что можно добраться от станции Симбаси в Токио до Йокогамы «быстрее, чем страдающий от геморроя опустошит свой кишечник». Первые пассажиры были шокированы скоростью перемещений. Когда один из первых поездов дошел от токийской станции Симбаси в Йокогаму, сообщали, что пассажиры отказывались выходить из вагонов, поскольку не верили, что смогли добраться настолько быстро.

За первый год работы линия Токио — Йокогама перевезла полмиллиона пассажиров, в основном чиновников, дельцов и иностранцев, поскольку поначалу цена билета далеко превосходила возможности простых японцев. По мере расширения железнодорожной сети пассажиров становилось больше, цены ниже, а обслуживание лучше. С 1890 по 1900 год количество пассажиров железной дороги подскочило с 23 до 114 миллионов.

К середине 1890-х годов железные дороги становятся частым сюжетом литературных произведений. Художники наводнили рынок красочными ксилографиями поездов — даже если поезд не был основным сюжетом изображения, он часто виднелся где-то на фоне. Линия Токайдо, параллельная старому почтовому пути от Токио до Кобэ, в период Мэйдзи перевезла более трети всех пассажиров железных дорог. Традиционно этот путь занимал 12–14 дней пешком или в паланкине. Недавно появившиеся пароходы преодолевали такое расстояние за несколько дней. Но поезд мог пройти его всего за 20 часов. Пассажиры экономили не только время, но и деньги, не имея необходимости платить за постой и еду в дороге. Результатом этой новой экономики времени и пространства стало изменение восприятия времени и расстояния в умах людей.

Железные дороги изменили восприятие времени, поскольку для них было важно точное расписание. Это стимулировало привычку к пунктуальности и усиливало у пассажиров ощущение ценности времени, в том числе с экономической точки зрения. В период Токугава ко времени в дороге относились расслабленно, беспечно: у речных паромов не было определенного расписания, они отправлялись, когда набиралось достаточно пассажиров. Однако поезда ходили по расписанию и не ждали опоздавших. Железнодорожники понимали важность пунктуальности и то, что людей необходимо информировать вовремя. С конечной станции поезда отправлялись точно в какой-то час, однако на промежуточные станции они прибывали в какие-то минуты часа. Это породило кардинально новое понимание времени, измеренного до минуты. Поездка на поезде требовала обращения к часам, что практически отсутствовало в начале периода Мэйдзи, но вскоре стало повсеместным.

Также железные дороги изменили у населения восприятие путешествий и отдыха. В период Эдо путешествия для собственного удовольствия так или иначе сводились к паломничествам в знаменитые святилища и храмы. На этой традиции разбогатело несколько частных железнодорожных компаний, основанных с целью доставлять верующих к популярным паломническим объектам. Идея небольшого путешествия на выходные родилась в конце 1890-х годов, когда богатые токийцы начали ездить на поездах на окрестные курорты — в Камакуру, Хаконэ и на Эносиму. К 1900-м годам появились специальные групповые тарифы, позволявшие в том числе простым японцам совершать развлекательные поездки, а железные дороги запустили специальные экскурсионные поезда, ходившие в популярных направлениях и в наиболее живописные места. В 1909 году групповые скидки в 40–60% предоставлялись предприятиям, на которых трудилось более 50 сотрудников. С подобными скидками многие из тех, кому поездки были не по карману, смогли съездить на экскурсии в святилища, храмы и к другим достопримечательностям в компании соседей, одноклассников или коллег. Таким образом, несмотря на то что железные дороги закрепили социальное расслоение наличием разных классов обслуживания, они также имели уравнивающий эффект, дав возможность самым разным людям путешествовать и обмениваться опытом, что способствовало возникновению национальной идентичности.

Другим типом транспорта периода Мэйдзи были рикши (яп. дзин-рикися) — люди, запряженные в европейскую коляску. В Эдо запрещался колесный транспорт, и высокопоставленные особы передвигались в паланкинах, которые несли два человека. Экипаж рикши шел мягче и с бóльшим комфортом для седока. К 1872 году таких повозок было более 40 000; они предоставляли работу огромному количеству городских рабочих. Туристам и переселенцам из Европы и Америки эти рикши особенно нравились, поскольку представляли собой необычный и экзотический вид транспорта. Вскоре японские производители начали экспортировать это изобретение в Китай и в азиатские колонии. Средняя скорость бегуна была около восьми километров в час, а в день они могли пробежать от 30 до 50 километров. Поначалу они обходились гораздо дешевле поезда и стоили значительно меньше, чем, скажем, билет во второй класс. Но по мере развития пассажирских перевозок и снижения цен рикшам становилось все сложнее конкурировать с более быстрой и комфортной поездкой на поезде. К 1930-м, когда широко распространились различные автоматические средства передвижения, рикши почти исчезли. После Второй мировой войны, когда бензин был в дефиците, они ненадолго вернулись на улицы городов, но уже воспринимались как что-то постыдное, причем как в Японии, так и за ее пределами, — как символ расового и классового неравенства.

Текстиль

Производство шелковых и хлопчатобумажных тканей фактически обеспечивало японские усилия по модернизации, принося иностранную валюту, необходимую для построения армии и промышленности. Машинное шелкомотание было первой отраслью, в которой развивались крупные фабрики. Работниками таких фабрик в основном были женщины и подростки, составлявшие большую часть рабочей силы в Японии на протяжении первых десятилетий индустриализации. Эти женщины внесли двойной вклад в японскую модернизацию: с одной стороны, доходы от текстильной промышленности оплачивали модернизацию Мэйдзи, а с другой стороны, зарплата, которую они приносили в дом, позволяла сельским беднякам платить аренду землевладельцам, которые, в свою очередь, вкладывали деньги в другие отрасли промышленности и направления модернизации. Производство шелка обеспечивало рабочие места далеко не только на фабрике. Деревенские семейства занимались шелководством: выращивали тутовые деревья, разводили гусениц и пряли нити. Выращивание гусеницы-шелкопряда было важным дополнительным заработком для многих крестьянских семей, однако требовало огромных усилий, чтобы выкормить гусениц, съедавших в 30 000 раз больше шелковичных листьев, чем весило их собственное тело. Некоторые продавали гусениц более богатым соседям, которые открывали небольшие производства, нанимая с десяток женщин на ручное прядение. Другие продавали коконы торговцам шелком, которые распределяли их между крестьянками, чтобы те пряли на дому.

В первые годы периода Мэйдзи европейские шелкопряды были поражены тяжелыми болезнями, что дало прекрасную возможность Японии заработать так необходимую им зарубежную валюту, удовлетворяя европейские запросы на шелк. Правительство Мэйдзи начало поддерживать эту отрасль, напрямую и косвенно обеспечивая финансовую и техническую поддержку, чтобы производить высококачественный шелк на экспорт. Современное шелкопрядение началось в 1870-х годах с открытия государственных фабрик, на которые нанимали итальянских и французских коконщиков (размотчиков коконов шелкопряда) в качестве наставников для японских работников. Самым амбициозным проектом была большая фабрика в Томиоке, построенная в 1872 году, на которой современному машинному шелкопрядению могли учиться одновременно до 400 женщин. Правительство с особенным радушием приглашало молодых женщин из уважаемых семей бывших самураев или богатых крестьян, давая им возможность научиться новому ремеслу. С ученицами Томиоки обращались прекрасно: выдавали им новую одежду, обеспечивали регулярные перерывы на отдых и вдоволь еды. Жили они в просторной спальне, а в инфраструктуру фабрики входила современная больница и красивые сады. Закончив обучение, мастерицы часто основывали собственные шелкопрядильни в своих префектурах на деньги государства или частных инвесторов.

Однако эти прекрасные условия на фабриках заметно ухудшились в 1880-х годах, когда на рынок вернулись европейские производители и суровая кризисная государственная политика. Качество японского шелка все еще не дотягивало до европейского; его преимуществом являлся дешевый труд, поскольку юным прядильщицам платили очень мало. Государственные предприятия, такие как Томиока, были проданы в частные руки, в результате чего качество еды и общих условий ухудшилось, а времени на отдых стало меньше. Чтобы остаться конкурентоспособными, частные шелкопрядильни удлиняли рабочее время, вводя газовое и электрическое освещение, вследствие чего работницы, приходя в 4:30 утра, оставались работать после заката. Небольшой перерыв предусматривался только на обед. Фабрики строили общежития, больше похожие на тюрьмы, окруженные высокими заборами, наверху которых ставили битое стекло или колючую проволоку, чтобы работники не разбежались. Спальни были тесными, условия в них антисанитарными: туалетов и умывальников не хватало, а доступ к ним разрешался только в определенное время. В результате смертность от различных инфекций, особенно от туберкулеза, среди фабричных работниц была намного выше, чем в среднем по стране. Быстрое развитие промышленности обгоняло рост доступной рабочей силы. По мере ухудшения условий труда уважаемые семейства больше не посылали своих дочерей на шелкопрядильни; у бедных крестьян вербовщики хитростью или под огромным давлением забирали девушек на фабрики: они предлагали семьям деньги, критически важные для многих хозяйств, погрязших в долгах. В 1886 году объединение производителей и торговцев шелком в одностороннем порядке устанавливало размер оплаты труда и назначало огромные штрафы за нарушение дисциплины или некачественный продукт.

Чтобы поднять моральный дух работников, подточенный ужасающими условиями труда, компании прилагали особые усилия, сочиняя патриотические песни, воспевающие вклад работников шелкового производства в построение нации. К примеру, была такая песня:

Шелк-сырец,

Пряди, пряди нить.

Нить — сокровище империи!

Стоит более ста миллионов йен на экспорт.

…

Трудись изо всех сил,

Это для тебя,

Это для твоей семьи,

Это для всей Японии!

Также компании распространяли среди рабочих нравоучительные книги с уроками, воспевающими долг перед родиной и самопожертвование. Эти книги восхваляли работниц как солдат мира, которые производят ткань и тем самым позволяют Японии зарабатывать деньги экспортом. Также книги пропагандировали обязательное подчинение правилам фабрики и начальству, пунктуальность, умеренность в еде, питье и речи, терпение, сдержанность, честность и экономность. Девушки с фабрики знали, что если они не будут работать изо всех сил, то «Япония будет становиться беднее и беднее».

Несмотря на подобный высокоморальный тон, весьма немногие работницы проявляли рвение в службе родине или в выматывающем труде на шелкопрядильной фабрике. Одни смирялись со своей судьбой, другие открыто протестовали. Их собственные песни, как, например, следующая, со всей ясностью описывают чувства девушек относительно условий работы:

Тюремная жалоба

Работа на фабрике — работа тюремная,

Только без железных цепей.

Хуже, чем птице в клетке, хуже, чем в тюрьме,

Живется нам в фабричном общежитии.

Как деньги в моем рабочем договоре,

Я остаюсь опечатана.

И если рабочий парень положит на тебя глаз —

Ты останешься даже без рубашки.

Как хочется, чтобы общежитие смыло волной,

Фабрику спалило огнем,

А сторож чтобы умер от холеры!

Хлопковое производство было сложнее и дороже в модернизации по сравнению с шелковым, поскольку требовало развития других технологий. Тогда как международный спрос на шелк подстегнул спад разведения шелкопряда в Европе, ситуация в хлопковой промышленности первоначально была хуже. Японскому хлопку приходилось конкурировать с дешевым и более качественным иностранным материалом, который хлынул в Японию вследствие несправедливых договоров. К 1878 году лидеры Мэйдзи решили, что импортный хлопок представляет угрозу, и решили открыть государственные фабрики, а также субсидировать частное предпринимательство. Они заказали из Англии оборудование для десяти фабрик, намереваясь нанять на работу бедняков из бывшего самурайского сословия. К 1886 году усилия государства увенчались успехом: появилось современное хлопчатобумажное производство, хотя фабрики в основном были небольшими. Открытие Осакской хлопкопрядильни в 1882 году ознаменовало начало новой эпохи в производстве хлопчатобумажной ткани. Фабрика была создана Сибусавой Эйити (1840–1931), одним из наиболее успешных предпринимателей эпохи Мэйдзи. На Осакской фабрике работало 10 500 веретен, что было в пять раз больше, чем у следующей за ней по размеру фабрики. Вместо того чтобы нанимать бывших самураев и предоставлять им жилье, руководство предпочитало городских бедняков Осаки, которые сами приходили на работу. Чтобы увеличить доходность, хлопкопрядильня работала круглосуточно и платила рабочим меньше, чем на других фабриках. Постоянно происходили несчастные случаи и возгорания, особенно по ночам. В одном большом пожаре 1892 года погибли 95 рабочих и серьезно пострадали еще 22.

Изменение гендерных норм

Встревоженные ростом индивидуалистических настроений в городах, лидеры Мэйдзи искали способы заново внедрить идеологию послушания и подчинения. Консервативные бюрократы тревожились о том, что отдельный человек стал заменять семью в качестве ячейки общества. Эти консерваторы мечтали вернуть строгий патриархальный уклад, который царил некогда в семьях самураев. В 1898 году они выпустили Гражданский кодекс, который делал расширенное домохозяйство (иэ) юридически обязательной корпоративной структурой.

Привилегия принимать решения была целиком возложена на мужчину — главу семейства, который выбирал место жительства, управлял всей собственностью дома и его делами, а также имел право разрешать или запрещать браки своих детей, вплоть до достижения дочерьми 25 лет, а сыновьями — 30. Женщины полностью подчинялись патриарху: их первичной обязанностью было рожать наследников и вести домашнее хозяйство. Выйдя замуж, женщина не могла выступать в суде, предъявлять иски, заниматься бизнесом без согласия мужа или инициировать развод, за исключением случаев исключительно жестокого обращения. Женская измена, в отличие от мужской, являлась основанием для развода и уголовного преследования. Идеальная женщина должна была быть «хорошей женой, мудрой матерью» (рёсай кэмбо), которая посвящает себя воспитанию образованных, просвещенных детей и создает своему мужу место отдохновения от рабочих трудностей. Этот закон в первую очередь касался женщин среднего и высшего классов, которым не требовалось работать за деньги. Многие женщины из рабочего класса достаточно цинично относились к новой морали викторианской женственности, принятой государством и основными слоями общества.

В 1872 году государство провозгласило обязательное начальное образование, которое удлинилось до шести лет в 1907 году. Поначалу образование девочек отставало от образования мальчиков как по качеству, так и по посещаемости. Закон о высшем женском образовании 1889 года требовал, чтобы в каждой префектуре было не менее одной бесплатной четырехлетней средней школы для девочек, получивших четырехлетнее начальное образование. Однако эти школы не смогли обеспечить девочкам тот же уровень образования, что и у мальчиков, в основном занимаясь подготовкой учениц к будущей роли «хорошей жены и мудрой матери» и обучая их морали, этикету и ведению домашнего бюджета. В 1910-х годах школьная программа также стала включать чайную церемонию и икебану, первоначально считавшиеся мужскими искусствами, но в тот период уже входившие в необходимый набор навыков хорошо воспитанной японки.

Некоторые возражали против подобного подхода к женскому образованию. Японка по имени Цуда Умэко (1864–1929) в шестилетнем возрасте попала в Америку в качестве самой младшей участницы посольства Ивакуры и провела там 12 лет. Вернувшись в Японию в 1882 году, она обнаружила, что почти забыла родной язык. Цуду раздражала подчиненная позиция японской женщины. В 1885 году она начала работать в школе для дочерей знати, но была разочарована ее ориентацией на «институт благородных девиц». Цуда вернулась в Америку и поступила в колледж Брин-Мар в Филадельфии. После принятия закона о высшем женском образовании Цуда основала в Токио Женский институт английского языка, целью которого являлось предоставление возможности образования в области свободных искусств всем женщинам независимо от статуса.

Тем не менее в глазах иностранного сообщества Япония, как и другие азиатские страны, оставалась слабой, феминной нацией, ассоциирующейся с искусством и культурой, а не с военной и экономической мощью. Подобные взгляды отражались в западной популярной культуре. Например, в опере «Мадам Баттерфляй», написанной в XIX веке композитором Джакомо Пуччини, изображена японка, обманутая и брошенная американским любовником, а в комической опере «Микадо» Гилберта и Салливана 1885 года японцы представлены отсталыми и нецивилизованными. Чтобы переломить такое восприятие, лидеры Мэйдзи настаивали на заимствовании всех западных норм и материальной культуры разом. Соответственно, в период Мэйдзи начали развиваться идеи маскулинности.

Основной традиционный идеал маскулинности воплощал архетипический самурай — образованный, совестливый, экономный, ценящий верность и честь превыше личной выгоды. Когда же правительство Мэйдзи повелело должностным лицам изменить свой облик и принять западные ценности, например независимость и карьеризм, образ идеального мужчины раздвоился. Принявших идеал модного современного джентльмена — со всеми их цилиндрами, фраками, золотыми очками и прогулочными тростями — называли «высокими воротничками» (хайкара) за белые крахмальные воротники, которые они носили. Таким образом одевались государственные деятели, в таких костюмах они участвовали в роскошных приемах в западном вкусе в Рокумэйкане. Ито Хиробуми, одного из наиболее влиятельных олигархов эпохи Мэйдзи, особенно ассоциировали с этим иностранным стилем, а его администрацию пренебрежительно прозвали «танцующим кабинетом». Критики правительственной группировки, возглавляемой лидерами Сацума — Тёсю, высмеивали олигархов с их пышностью за декадентство, коррупцию, отступление от традиций и изнеженность. В качестве оппозиции подобному образу возник другой маскулинный стиль под названием банкара (суровый и грубый). Мужчины банкара одевались нарочито немодно, в деревянные башмаки и поношенные кимоно с характерно засученными рукавами, чтобы продемонстрировать мускулы на руках. Они ассоциировались с политическим активизмом и борьбой за развитие страны, в отличие от мужчин хайкара, заботившихся о собственном финансовом успехе. По мере того как мужчины в начале XX века переодевались в западную одежду, эти контрасты сгладились, но так и не исчезли совсем. К концу периода Мэйдзи слово «хайкара» обозначало вообще все стильное и новое. Даже школьницы, повязывавшие волосы лентами и ездившие в школу на велосипеде, тоже считались хайкара.

Интеллектуальная жизнь, литература и религия эпохи Мэйдзи

Многие интеллектуалы откликнулись на призыв Мэйдзи к вестернизации. Перевели и широко издавали работы западных политических теоретиков Джона Милля и Алексиса де Токвиля, что стимулировало японцев развивать гордый независимый дух и подчеркивало важность выражения собственных политических взглядов. Популярны были переводы «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо — важнейшей истории о независимом человеке, полагающемся только на себя; труды Бенджамина Франклина; бестселлер Сэмюэла Смайлса 1845 года «Помоги себе сам», подчеркивавший необходимость просвещения и образования для рабочего класса, чтобы все могли жить цивилизованно и совершать великие дела. Романы Жюля Верна «Вокруг света за 80 дней» и «Путешествие на Луну» поддерживали идеи эпохи о научном прогрессе и новых горизонтах.

В 1870-х годах наиболее влиятельным пропагандистом западного знания был Фукудзава Юкити (1835–1901), чей портрет изображен на японской банкноте в 10 000 йен. Фукудзава родился в семье незнатного самурая. Он выучил голландский и английский и служил переводчиком в посольстве 1860 года, ратифицировавшем договор Гарриса. Два года спустя он отправился с другим посольством сёгуната в Англию, Францию, Голландию, Португалию и Россию, где взял от западной цивилизации все, что мог. Фукудзава рассудил, что Япония была слабой и отсталой, поскольку традиционная культура не поощряла научного поиска, опоры на собственные силы и идеи индивидуальных достижений. Чтобы привить эти ценности своим соотечественникам, он стал писателем и просветителем, основав в 1868 году школу, которая позже станет Университетом Кэйо, а также влиятельную газету «Дзидзи Симпо» и написав более сотни книг. В часто переиздаваемой «Автобиографии Фукудзавы Юкити», написанной незадолго до его смерти в 1901 году, автор заявляет, что цель его жизни была достигнута: феодальные привилегии и институции отменены, а Япония победила в первой Японско-китайской войне 1894–1895 годов.

В «Кратком очерке теории цивилизации» (1875) Фукудзава утверждал, что всякая цивилизация должна пройти три стадии: «примитивную», сообщества в которой недолговечны и зависимы от природы относительно еды и удовлетворения повседневных нужд, «развивающуюся», в которой сообщества постоянны и могут удовлетворять повседневные нужды своих членов, а также имеют базовые структуры управления, хотя люди еще привержены традиции и неспособны на оригинальное мышление, и «цивилизованную», где люди стремятся к знаниям, действуют независимо и планируют будущее. Фукудзава признает, что западные страны продвинулись по пути цивилизации дальше, чем азиатские страны: например, Китай, Япония и Турция были «полуцивилизованными», а Африка и Австралия оставались «совершенно примитивными землями». Он полагал, что уровень развития страны нельзя оценивать только по лидерам, поскольку «цивилизация — это не вопрос знания или невежества отдельных людей, но дух всей страны». Как показывает следующий отрывок, Фукудзава призывал всех образованных людей способствовать принятию западных норм и ценностей, которые, с его точки зрения, непререкаемо превосходили отечественные достижения:

Если сравнить развитие западного человека и японца в литературе, искусстве, торговле или производстве, от больших вещей до самых малых, в тысяче случаев или в одном, не будет ни одного случая, в котором другая сторона не превзошла бы нас… Только самые невежественные могут полагать, что японское образование, искусство, торговля или производство — ровня западным. Кто сравнит повозку, влекомую человеком, с паровым двигателем, или японский меч с ружьем?.. Пока мы воспринимаем Японию как священный остров богов, они путешествуют по всему миру, открывая новые земли и основывая новые страны.

Появление на японском рынке западной литературы вдохновило молодых писателей заимствовать и адаптировать самые новые западные литературные подходы и приемы. Они столкнулись с большой проблемой, поскольку их традиционная литература была написана в классическом стиле, который не отражал разговорную речь. Кроме того, в японском появились многочисленные заимствования из других языков. Запущенные в 1880-х годах реформаторские движения за стандартизацию письменного стиля (гэмбун-итти) понемногу проникали в японскую литературу. В 1900 году Министерство образования объявило реформу, нацеленную на облегчение чтения и письма путем стандартизации слогового письма кана, ограничения количества преподаваемых в школе китайских иероглифов (кандзи) и стандартизации их произношения.

Писатель Цубоути Сёё в своей революционной работе «Сущность романа» (1885) впервые предлагает новую японскую литературу, которая преодолеет наследие «фривольных» писаний конца периода Эдо и произведений гэсаку начала эпохи Мэйдзи. Он утверждал, что роман — это серьезный жанр, который должен стремиться к реализму, выражать человеческие эмоции и новую самость. Первым успешным японским романом нового стиля обычно считают «Плывущее облако» Футабатэя Симэя (Укигумо, 1887). Главный герой Уцуми Бундзо — неудачливый интеллектуал, пытающийся завоевать любовь своей двоюродной сестры. Однако она предпочитает друга Уцуми Нобору — амбициозного молодого человека, обладающего всеми способностями для достижения успеха в новой эпохе Мэйдзи. В романе описываются глубины душевных страданий Бундзо, а создан он в новом стиле гэмбун-итти.

Мори Огай (1862–1922) и Нацумэ Сосэки (1867–1916) — писатели, глубоко отрефлексировавшие модернизацию Мэйдзи. Оба учились за границей: Огай в качестве офицера императорской армии учился в Германии медицине, а Сосэки изучал в Англии литературу. Опыт жизни за границей и круг чтения западной литературы глубоко повлияли на жизнь и творчество обоих. Огай с равным успехом писал художественную литературу, эссе и биографии. Его повесть «Танцовщица» 1890 года написана в доверительном автобиографическом стиле, который позже завоюет популярность под названием «Повесть о себе» (Ватакуси сёсэцу). Сюжет заключается в том, что молодой человек по имени Ота, живущий в Берлине, вступает в любовные отношения с немецкой девушкой. Однако позже он получает вызов обратно на родину, чтобы занять правительственный пост, и вынужден покинуть свою возлюбленную беременной и страдающей от нервного срыва. В романе Огая «Дикие гуси» в нескольких частях (Ган, 1911–1913) молодая женщина решает помочь своему стареющему отцу, став содержанкой у подлого денежного мешка. Теряя иллюзии относительно новой роскошной жизни, она влюбляется в молодого студента-медика Окаду, который ходит мимо ее балкона. Однако Окада уезжает из Японии учиться медицине в Германии.

Сосэки — один из наиболее уважаемых романистов Японии: его портрет красуется на 1000-йеновой банкноте. Он был болезненным, страдал от язвы и ментальных расстройств. Закончив изучение английской литературы в Токийском императорском университете и получив приглашение на место профессора в этом престижном учебном заведении, он завоевал популярность в 1906 году двумя юмористическими повестями: «Ваш покорный слуга кот» (Вагахай ва нэко де ару) и «Мальчуган» (Боччан). Первая повествует о коте, который в снобистской аристократической манере высмеивает глупость своего «хозяина» среднего класса и его друзей, а вторая — о мальчике-хулигане из Токио, который становится учителем на Сикоку. Одна из самых известных работ Сосэки — «Кокоро» («Сердце», 1914), роман из двух отдельных частей. В первой части юный студент-медик повествует о своих взаимоотношениях с необщительным старшим мужчиной, которого он называет Сэнсэй — словом, которым уважительно обращаются к наставникам и старшим, — и которого он встретил на берегу моря. Вернувшись в Токио, он навещает Сэнсэя и его супругу Сидзу и безуспешно пытается выяснить, отчего его старший товарищ так глубоко несчастен. Далее студент вынужден вернуться в провинцию к умирающему отцу; там он получает от Сэнсэя длинное письмо. Вторая часть романа представляет собой собственно письмо — предсмертное послание самоубийцы. В нем Сэнсэй рассказывает, что в молодости он вместе со своим лучшим другом К. был влюблен в Сидзу. Когда Сэнсэй получил от матери девушки разрешение жениться на любимой, К. почувствовал, что его предали, и совершил самоубийство. С тех пор Сэнсэя мучила совесть, а Сидзу так и не узнала причину смерти К. и не могла понять причину меланхолии своего мужа. Он объясняет, почему решил довериться своему молодому другу, но умоляет его никогда не открывать правды Сидзу:

И в довершение всего вы начали настаивать на том, чтобы я развернул перед вами, как некий свиток, картину своего прошлого. В тот момент я впервые почувствовал уважение к вам. Потому, что вы выказали решимость взять без стеснения из моей груди что-то живое. Потому, что вы захотели разбить мое сердце и глотнуть теплого, текущего кровяного потока. Тогда я еще жил. Тогда я не хотел еще умирать. Поэтому я и отклонил тогда ваше требование, обещав вам исполнить его в другой раз. Теперь я хочу сам разбить свое собственное сердце и брызнуть на ваше лицо его кровью. Я доволен буду уже тем, что в тот момент, когда остановится его биение во мне, в вашей груди зародится новая жизнь».

Сэнсэй объясняет, что совершить самоубийство его подтолкнули действия генерала Ноги Марэсукэ, героя Русско-японской войны, который совершил дзюнси (ритуальное самоубийство вслед за господином) в ночь погребения императора Мэйдзи в 1912 году. Самоубийство Ноги спровоцировало жаркие дебаты в обществе Мэйдзи об уместности традиционного кодекса чести и самурайской доблести в современном мире. После того как погребальная процессия вышла из дворца, Ноги совершил сэппуку (ритуальное вспарывание живота), а его жена повела себя должным для верной супруги самурая образом — вскрыла себе яремную вену (дзигай). Общественные комментаторы обсуждали значение этих смертей. Некоторые осуждали эти действия как варварский пережиток вышедшего из употребления феодального кодекса. Другие утверждали, что этим Ноги выразил свое отвращение к упадку духовных ценностей. В предсмертной записке говорилось, что это искупление за многие смерти, за которые он как генерал чувствует свою ответственность. Ноги стал символом верности и самопожертвования, о котором многие вспоминали и в последующие эпохи.

Религии в эпоху Мэйдзи

Реставрация Мэйдзи произвела значительные изменения в религиозном климате Японии. В эпоху Токугава буддийские школы действовали как полуофициальные государственные органы, ратующие за законы против христиан. В большинстве крупных религиозных комплексов сочетались буддийские и синтоистские элементы. Однако первое правительство Мэйдзи планировало использовать императора в качестве священной фигуры основателя нового государства и поэтому подняло синтоизм на уровень государственной религии, заняв твердую антибуддийскую позицию. Критики буддизма обвиняли его в том, что это завезенная, чужая религия, полная суеверий, иррациональная и, более того, не занимающаяся социальной деятельностью и благотворительностью, как христианство в западных империалистических странах. С точки зрения критиков, буддизм больше не имел ничего общего с синтоизмом, который теперь официально воплощал «истинный» японский дух, столкнувшийся с вызовом модернизации. Государственные чиновники предпринимали меры, чтобы принудительно отделить буддизм от синтоизма, что приводило к тому, что в первое десятилетие периода Мэйдзи по всей Японии масштабно разрушали буддийские храмы, уничтожали изображения и тексты. В период с 1868 по 1874 год исчезло более 1000 буддийских храмов. В синтоистских святилищах, в которых ками сначала ассоциировали с буддийскими божествами, теперь уничтожали любые следы буддийских изображений и ритуалов.

Храмовые земли отошли казне, а буддийских монахов заставили стать синтоистскими священниками или отречься от сана. В 1872 году правительство Мэйдзи изменило законы относительно буддийских священников, разрешив им есть мясо, жениться, отращивать волосы, одеваться в гражданскую одежду и делать многие другие вещи, которые были раньше запрещены духовенству. Важные изменения в религиозной политике создали тот японский буддизм, который мы знаем и сегодня, — во всем мире он считается аномальным, поскольку практически все буддийские священники женаты и передают свой приход по наследству сыновьям. Несмотря на короткий период гонений, буддийские школы сохранили богатство и популярность и вскоре начали восстанавливать свой авторитет и влияние.

Одно буддийское учение под руководством просветителя Иноуэ Энрё (1858–1919) пыталось представить буддизм как прогрессивную и рациональную религию с точки зрения западной теории социальной эволюции. Они отделяли японский буддизм от традиций Тхеравады, распространенных в Юго-Восточной Азии и на Шри-Ланке. Европейские востоковеды, изучавшие учения Тхеравады, утверждали, что буддизм — религия атеистичная и идолопоклонническая и что пассивность, привитая им, виновна в относительном отставании Азии в развитии. Японские буддисты боролись с этой точкой зрения, утверждая, что их форма буддизма — это этическая вера, находящаяся на одной волне с Просвещением, в отличие от христианства, которое основывается на мифах. Лидеры этого «нового буддизма» заявили о своем существовании в 1893 году в Чикаго на Всемирном парламенте религий, пытаясь убедить иудео-христианских религиозных лидеров в «цивилизованной» природе японской религии, которая может подсказать христианству решение вопроса, как увязать их веру с наукой.

После реставрации Мэйдзи синтоизм стали воспринимать скорее как инструмент объединения нации под предводительством императора, смешанный с поклонением ками, культом предков и верностью семье и нации. Император, будучи священным потомком богини Солнца, выступал не просто главой государства, а еще и верховным жрецом синтоизма, ответственным за проведение ритуалов, обеспечивающих благополучие страны. Священникам синтоизма было приказано пройти стандартизованное обучение, однако многие не были согласны с официальным пантеоном, отдававшим предпочтение Аматэрасу перед ками Окунинуси из Идзумо, который воспринимался многими как равный или даже превосходящий богиню Солнца. Поскольку эта идея ставила под угрозу легитимность государства Мэйдзи, правительство решило разделить синтоизм на ритуальную часть, выполняемую уполномоченными от государства и воспринимаемую как часть гражданской ответственности любого японца, и доктринальную, основанную на индивидуальных религиозных верованиях и представлениях.

Чтобы распространять правильное понимание синтоизма как основы государства и препятствовать широкому распространению христианского прозелитизма, правительство запустило агитационную кампанию «Великого учения» (то есть синто), которая продолжалась с 1869 по 1885 год. Чиновники, ответственные за эту кампанию, были учениками Хираты Ацутанэ. Они создали штат государственных пропагандистов, куда входили как синтоистские, так и буддийские священники, прошедшие обучение в Токио и в каждой префектуре, чтобы просвещать местное население относительно новой государственной доктрины, сочетавшей элементы синтоистской мифологии и конфуцианской этики с внушением необходимости быть патриотом, благодарным императору. Чтобы рассказывать простому народу о «цивилизации и просвещении», лекторы также касались таких тем, как налогообложение, армия и международные отношения. Пропагандистам было запрещено «проповедовать» или участвовать в «религиозных» мероприятиях, например проводить похороны или заговаривать болезни. Как можно догадаться, это движение не обрело популярности в народе, который собирался в местных святилищах для общего праздника, а не на скучные проповеди. Однако его деятельность продолжалась до 1885 года, когда эти функции взяла на себя начальная школа.

Параграф 28 конституции Мэйдзи, который гарантировал японцам свободу вероисповедания «в рамках, не наносящих ущерб миру и порядку и не противоречащих выполнению их гражданского долга», был тщательно сформулирован таким образом, чтобы защитить первенство нового государственного синтоизма, при этом гарантируя возможность выбора веры — важный пункт для западных стран, которые страстно желали получить возможность проповедовать в Японии христианство. В рамках этой конституции выполнение синтоистских обрядов и прохождение синтоистского обучения было необходимой частью национальной этики, требуемой от всех жителей, а не просто «религией» как таковой.

Синтоистские группы, которые придерживались собственных учений и практик и не могли уместить свои верования в новую национальную идеологию синтоизма как гражданского долга, были помещены в отдельную категорию — синтоистских сект. Существовало 13 таких официально одобренных групп, которые весьма различались по верованиям и практикам: некоторые основывались на поклонении горам; другие ставили в центр ритуальное очищение, аскезу или лечение силой веры; некоторые совмещали буддийские и синтоистские идеи. В числе одобренных сект были также новые монотеистические религии: например, куродзумикё, конкокё и тэнрикё, которые появились в XIX веке в сельской местности. Некоторые из этих новых религий отрицали власть и легитимность государства Мэйдзи и растущий культ императора и мечтали об эгалитарном социокультурном порядке. Зачастую харизматические основатели этих взыскующих спасения групп завоевывали себе первоначальную репутацию как целители или одержимые божествами.

Накаяма Мики (1798–1887), основательница тэнрикё, прославилась своими способностями лечить оспу и облегчать боли роженицам. Считаясь сосудом и голосом Бога-Отца (Оягами-сама), она писала пророчества, проводила духовные практики, включавшие пение и танец, и поощряла благотворительность, ведя бедную и аскетичную жизнь. Тэнрикё часто выступала против законов и нарушала их, и Мики нередко попадала в тюрьму по различным поводам. Когда группа выросла до заметных размеров, государственные газеты клеймили ее как иррациональную и неортодоксальную. После смерти Мики ее сын реформировал ее учение, чтобы оно согласовалось с государственной позицией, и получил одобрение этой идеологии как тринадцатой и последней секты синтоизма. С тех пор любые новые группы, заявлявшие свое толкование синтоистских верований или практик, считались неортодоксальными и подлежали преследованию со стороны государства.

Одной из таких школ была «Оомото», основанная в 1892 году Дэгути Нао (1836–1918), необразованной крестьянкой. Нао выразила свое неудовольствие реформами Мэйдзи, описав рай на земле как место, где люди сами будут выращивать себе еду, а относительно остальных потребностей, например жилища и одежды, полагаться на природу. Денег не будет; никто не будет есть мясо; не будет шелка, табака, западной одежды, конфет и выпечки, азартных игр. Не нужно будет учиться, поскольку все будет простым и ясным для любого. Законы и полиция тоже не понадобятся, поскольку все будут честны и чисты духом. Этот утопический взгляд полностью отвергал вестернизированную урбанизированную капиталистическую модель, поддерживаемую правительством Мэйдзи. Учение приобрело национальные масштабы в 1920-х годах, когда его возглавил харизматический зять Нао, Дэгути Онисабуро (1871–1948) — одаренный спиритуалист, создававший ритуалы и практики на основе «древнего синтоизма».

Другим религиозным трендом периода Мэйдзи было распространение протестантизма среди японцев: многие полагали его фактором успеха западных стран. Протестантские миссионеры активизировались в международных портах в конце 1850-х годов. Многочисленные члены бывшего самурайского сословия, поддерживавшие режим Токугава и оттого чуждые режиму Мэйдзи, полагали, что христианство способно помочь им восстановить свой статус и построить будущее страны. Некоторые стали просветителями и открывали бесплатные колледжи. Среди процветающих христиан был Ниидзима Дзё, также известный под именем Джозефа Харди Ниидзимы (1843–1890), который учился в США и позднее открыл в Киото Университет Досися. Ниидзима считал, что христианство, вестернизация и цивилизация были неразрывной троицей, на которой стоит прогресс нации. Нитобэ Инадзо (1862–1933) крестился под влиянием Уильяма Кларка — иностранного специалиста и миссионера-мирянина, учредителя сельскохозяйственного колледжа Саппоро. Обучаясь в Америке, Нитобэ принял квакерскую веру и женился на американке из этой общины. Вернувшись в Японию, он занимал высшие государственные и преподавательские посты и был соучредителем Токийского христианского женского университета. Вероятно, лучше всего он известен благодаря книге «Бусидо: душа Японии» (Bushido — The Soul Of Japan, 1899), написанной по-английски в попытках объяснить традиционное японское поведение западной аудитории: «путь воина» он назвал источником национальных ценностей — чести, верности, искренности и самоконтроля.

Наконец, еще один обращенный Кларком по имени Утимура Кандзо (1861–1930) прославился тем, что, будучи учителем, в 1891 году на школьной церемонии поклонения портрету Мэйдзи отказался кланяться, и на основании этого акта неуважения его заставили подать в отставку. В дальнейшем он разочаровался в протестантизме из-за расизма, с которым столкнулся в среде западных христиан, и основал движение Не-церковь (Мукёкай) — местное учение, отстранившееся от профессионального клира и священнодействий в поисках настоящей христианской жизни. Утимура пишет в своем широко известном эссе «Два И» (1925):

Я люблю два И, и третьего не будет: один — Иисус, а второй — Япония.

Я не знаю, кого я люблю больше, — Иисуса или Японию.

Мои соотечественники ненавидят меня из-за Христа как ясо [Иисуса, т.е. христианина], а иностранные миссионеры — из-за Японии, которая сконцентрирована на себе и узка…

Я знаю, что одно придает сил другому; Иисус укрепляет и очищает мою любовь к Японии; Япония освещает и объективирует (sic!) мою любовь к Иисусу. Если бы я не любил их обоих, я стал бы по меньшей мере мечтателем, фанатиком, рядовым аморфным человеком.

Несмотря на подобных примечательных людей, христианству никогда не удавалось завоевать большую популярность в Японии: на протяжении периода Мэйдзи его последователями были не более 1% населения, и в дальнейшем эта цифра не увеличивалась.

Подведем итоги. Два столетия экономического роста стали угрожать строго зарегулированному социальному порядку, предписываемому сёгунатом. В 1853 году, когда Америка потребовала, чтобы Япония открыла границы для торговли и приняла исключительно невыгодные для себя торговые соглашения, вера в сёгунат была подорвана еще больше, постепенно приведя к восстановлению императорского правления. Небольшая группа олигархов монополизировала власть в новом правительстве Мэйдзи и начала проводить фундаментальные реформы в обществе и экономике, которые помогли бы Японии справиться с угрозами вторжений на свою территорию и с вызовами построения современного индустриального общества. Многие их инициативы, от приглашения иностранных консультантов до провозглашения конституции и созыва национального собрания, были направлены на то, чтобы доказать, что Япония — «цивилизованное» в западных понятиях государство. В городах многие приветствовали появление элементов западной материальной культуры — еды, одежды, архитектурных стилей; интеллектуалы и писатели также старались привить своим соотечественникам западные ценности. Однако лидеры Мэйдзи стремились построить весьма жесткое патриархальное общество патриотически настроенных граждан и издавали законы, направленные на ограничение индивидуальных прав, особенно женских.

Первые усилия по модернизации страны были предприняты из-за ощущения внешней угрозы, а также чувства неполноценности, вызванного социальными теориями XIХ века о расовых и цивилизационных иерархиях. В последующие десятилетия экономическое развитие и образование позволили сократить этот разрыв с империалистическими странами, который ощущался Японией. К 1920-м годам Токио и другие крупные города Японии были современными мегаполисами, равными по своим показателям городам других индустриальных стран, и следовали тем же глобальным тенденциям: развитию массового потребления, средств массовой информации и появлению политической философии социализма и коммунизма, угрожавших политическому режиму.

Дальнейшее чтение

Cwiertka, Katarzyna J. Modern Japanese Cuisine: Food, Power, and National Identity. London: Reaktion Books, 2006.

Fujitani, Takashi. Splendid Monarchy: Power and Pageantry in Modern Japan. Berkeley: University of California Press, 1998.

Gluck, Carol. Japan’s Modern Myths: Ideology in the Late Meiji Period. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1987.

Howell, David L. Geographies of Identity in Nineteenth-Century Japan. Berkeley: University of California Press, 2005.

Jansen, Marius B. The Emergence of Meiji Japan. New York: Cambridge University Press, 1995.

Karlin, Jason. Gender and Nation in Meiji Japan: Modernity, Loss and the Doing of History. Honolulu: University of Hawaii Press, 2014.

Keene, Donald. Emperor of Japan: Meiji and His World, 1852–1912. New York: Columbia University Press, 2005.

Ketelaar, James E. Of Heretics and Martyrs in Meiji Japan: Buddhism and Its Persecution. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1993.

Miller, Ian J. The Nature of the Beasts: Empire and Exhibition at the Tokyo Imperial Zoo. Berkeley: University of California Press, 2013.

Phipps, Catherine L. Empires on the Waterfront: Japan’s Ports and Power, 1858–1899. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2015.

Stalker, Nancy K. Prophet Motive: Deguchi Onisaburo-, Oomoto, and the Rise of New Religions in Imperial Japan. Honolulu: University of Hawaii Press, 2007.

Рекомендованные фильмы

«Перевал Номуги» (1979) — художественный фильм режиссера Сацуо Ямамото. Историческая драма о тяжком труде юных девушек, попавших в потогонную систему шелкопрядильных фабрик в начале 1900-х годов.

«Бродяга Кэнсин» (2012) — художественный фильм режиссера Кэйси Отомо. История о бывшем наемном убийце, который в эпоху Мэйдзи странствует по стране, предлагая свою помощь тем, кто в ней нуждается. Основан на популярном сериале манга и аниме.

«Табу» (1999) — художественный фильм режиссера Нагисы Осимы, повествует о гомосексуальных отношениях между Синсэнгуми в конце эпохи Токугава.

«Рикша» (1958) — художественный фильм режиссера Хироси Инагаки, повествующий о бедном рикше, который становится приемным отцом мальчику из среднего класса в начале ХХ века.

«Повесть о поздней хризантеме» (1939) — художественный фильм режиссера Кэндзи Мидзогути. Мелодрама о семье актеров Кабуки в Токио и Осаке, действие происходит около 1885 года.

Отправить