Невидимые кольца

Признание этих ископаемых не оказалось ни быстрым, ни простым. Впервые их заметили в осадочном слое на территории Центральной Англии в 1866 или даже в 1844 г.:

Какой бы ни была причина этого, в Чарнвуде в сланцах не найдено следов [окаменелостей], кроме нескольких любопытных упорядоченных бороздок на поверхности слоев породы (в одном из карьеров Ситленда). Г-н Дж. Плант из Лестера немедленно после их находки несколько лет назад, когда обнажилась поверхность, уделил им большое внимание и сделал слепки наиболее интересных экземпляров. Г-н Плант считает их кораллами. Профессор Рэмзи предположил, что это водоросли. В каждом случае концентрических бороздок и углублений несколько. Имеется три или четыре хорошо сохранившихся экземпляра, остальные, в несколько худшем состоянии, обнаружены на той же поверхности.

Диаметр кольцеобразных структур достигает 30 см. Дольше века их изучением никто толком не занимался. Титаны геологии, в том числе Томас Бонни из лондонского Университетского колледжа, еще в 1890-х гг. сочли “кольца” неорганическими структурами, и всякий интерес к ним пропал. В толстом томе о чарнвудской геологии 1947 г. об этих ископаемых вообще не упоминается.

Теперь перенесемся в 1956 г. Именно в тот год школьница Тина Негус, собиравшая ежевику у скалы там, где теперь начинается территория чарнвудского гольф-клуба, нашла странные отпечатки. Когда девочка рассказала о своей находке учителям, они не поверили ей.

17 апреля 1957 г. школьники Ричард Аллен и Ричард Блэчфорд заметили на том же камне отпечаток, напоминающий лист папоротника. Они показали его своему товарищу Роджеру Мейсону, который рассказал о находке Тревору Форду с геологического факультета Лестерского университета. Форд также усомнился в правдивости истории, и мальчику пришлось призвать в свидетели своего отца, также видевшего отпечатки. Вместе им удалось уговорить Форда съездить с ними на место. Вскоре стало ясно, что обнаружены одни из наиболее хорошо сохранившихся (и, следовательно, наиболее убедительные) из всех известных ученым ископаемых позднего докембрия, названных чарнией. Глава Геологической службы Джеймс Стаблфилд (Стабби) понял всю важность находки, и по его поручению местные каменотесы, знакомые со сланцами, извлекли 200-килограммовые блоки. Позднее они были выставлены в Лестере на всеобщее обозрение.

Тревор Форд, к его чести, с осторожностью отнесся к определению названного чарнией существа, напоминающего папоротник. Никто и никогда прежде не видел ничего подобного. Поэтому Форд предположил, что это отпечаток некоей водоросли – возможно, из-за сходства окаменелости с современной водорослью Caulerpa.

Водоросль, которая не была водорослью

Впрочем, скоро Тревор Форд оставил осторожность и выдвинул гораздо более привлекательную идею: чарния и ее родичи – не что иное, как предки древнейших животных. Эта догадка привлекла внимание, ведь отыскать наших древнейших предков-животных – это заветная мечта ученых, своего рода “чаша Грааля”. А роль короля Артура в этом приключении с 1959 г. играл Мартин Глесснер. Начало его научной карьеры оказалось очень непростым.

Глесснер кое-что поведал мне за обедом, когда в Лондоне в 1983 г. пригласил меня в “Фортнем и Мейсон”. У нас были общие интересы. Мы оба написали учебные пособия о микрофоссилиях, оба занимались эволюцией фораминифер, и оба были беззаветно влюблены в древнейших ископаемых животных. За салатом с омарами Глесснер рассказал, что его изыскания начались в Вене, в Австрии. Затем, уехав в Москву, Глесснер перешел к изучению микроокаменелостей. Война, по словам Мартина, застала его в советском госпитале, куда он попал из-за скарлатины и где ему было нечем заняться. Чтобы не томиться от безделья, Глесснер, выпросив у больничного начальства бумагу, засел за сочинение учебника о микрофоссилиях. Рукопись, обеззараженную страница за страницей, он переправил в Вену жене – для перепечатывания. В конце Второй мировой войны Глесснер переехал в Австралию и вскоре заинтересовался эдиакарской биотой. И вот тут-то и следует начать рассказ о поиске докембрийских животных.

Рассуждения о кругах…

Знаменитые эдиакарские окаменелости в Южной Австралии открыл не Мартин Глесснер. Это сделал австралийский маркшейдер Реджинальд Спригг, готовивший отчет о закрытых шахтах в районе хребта Флиндерс. Однажды Спригг, перевернув обломок песчаника, нашел на обратной стороне камня любопытные следы.

Овцеводческое хозяйство, вблизи которого это происходило, носило старое, на языке аборигенов, название: Эдиакара. Теперь эдиакарским называют не только определенный комплекс ископаемых остатков, обнаруживаемый по всему миру, но и соответствующий геологический период.

И возникла проблема. Дело в том, что эдиакарские окаменелости Спригга в этом районе залегают на несколько сотен метров ниже древнейших из известных трилобитов. Но в 1947 г. бытовало мнение, что докембрийские породы не содержат крупных, хорошо различимых ископаемых остатков животных, и, следовательно, породы с такими ископаемыми неизбежно кембрийские! Хуже того: никто не заинтересовался открытием Спригга, нашедшего окаменелости, напоминающие чарнию, и массу не менее странных существ. Когда он показал находки губернатору Южной Австралии Томасу Плейфорду, тот воскликнул: “Лучше дайте мне побольше меди и свинца!” (Австралия нуждалась и нуждается в полезных ископаемых.) А когда Спригг выступил на крупной научной конференции в Австралии (и даже на Международном геологическом конгрессе в Лондоне в 1948 г.), коллеги сочли его находки “удачно сохранившимися следами неорганического происхождения”. Редакция “Нейчур” недолго думая отказалась от публикации его сообщения как не представляющего научный интерес. Неудивительно, что бедолага Спригг забросил окаменелости и обратился к поискам нефти.

С 1957 г. Мартин Глесснер мог уже сравнительно спокойно заниматься поиском ответа на загадку эдиакарской биоты. По правде говоря, он посвятил описанию и определению этих вымерших животных большую часть своей жизни. К тому времени, когда Тревор Форд назвал чарнию ископаемой водорослью, Мартин Глесснер уже пришел к заключению, что напоминающие чарнию австралийские формы – вовсе не водоросли, а остатки мягких кораллов, напоминавших современные морские перья. Иными словами, он отнес чарнию к внешне примитивной группе животных, известных зоологам как стрекающие (они располагают стрекательными клетками книдоцитами, нужными для защиты и охоты). Впрочем, о книдоцитах знает всякий, кто имел дело с медузой или огненным кораллом. Как мы узнали на Барбуде, книдоциты вызывают ощущение покалывания, такое же, как ожог крапивой или ядовитым плющом. “Гарпуны” книдоцитов достаточно надежны для того, чтобы парализовать и убить маленькое животное.

“Определение” Глесснером эдиакарских окаменелостей десятилетиями считалось великим открытием – он будто нашел наконец предшественников кембрийского взрыва. Их полагали (воспользуемся терминологией того времени) эволюционными недостающими звеньями. Считалось, что древнейшие ископаемые можно сравнить с некоторыми из наиболее примитивных ныне живущих существ. В 1958–1984 гг. Мартин Глесснер и Мэри Уэйд аккуратно описали, отнеся к современным таксономическим категориям, десятки интересных окаменелостей из Эдиакарских гор.

Всякое новое описание выводило на свет еще одного прародителя нынешней группы животных: первая медуза, первый червь, предки крабов, предшественник морских ежей. Вскоре подоспели почести, премии и медали.