Кейс №1

В 2015 году было опубликовано исследование голландского Университета имени Эразма Роттердамского о 25-летнем опыте применения эвтаназии. Нидерланды были первой страной, в которой эту процедуру разрешили официально, — здесь безнадежно больной человек с согласия своего лечащего врача и комиссии по этике может совершенно легально получить смертельную дозу лекарств и прекратить свои страдания. Согласно исследованию, с годами к эвтаназии стали прибегать чаще — если в 1990 году с эвтаназией были связаны только 1,7% всех смертей, то в 2015-м этот показатель вырос до 4,5%. Практически у всех людей (92%), выбравших эвтаназию, были серьезные заболевания, трети из них было больше 80 лет.

Андрей: Понятно, почему в Голландии появилась идея легализации эвтаназии. Там продолжительность жизни одна из самых высоких в мире, и люди доживают до неприятных болезней. Они страдают, теряют возможность передвигаться, им может грозить потеря разума. Неудивительно, что люди, у которых достойные условия жизни, хотят получить и достойные условия смерти — чтобы все было опрятно, симпатично, в окружении родственников. Может быть, даже хотят выбрать число. И мне кажется, у них есть такое право.

Катя: Мы научились говорить, что нужно контролировать свой вес, свое время, свои расходы, качество жизни, рождаемость. Не будет ли на нас также давить идея, что нужно контролировать свою смерть? Не будет ли нам казаться, что смерть в муках — это такое темное средневековье? Не окажется ли, что, предлагая вариант эвтаназии — не стать обузой и уйти достойно, мы начнем давить на людей и они точно так же лишатся выбора?

А: Пока еще эвтаназия — это не такое простое дело. Нужны серьезные медицинские показания, должен согласиться врач.

К: Мне кажется, врача необязательно брать в расчет, потому что его можно убедить. Более того, если мы говорим о нашем обществе, то наверняка появятся какие-нибудь обходные пути. В конце концов, не врач же будет решать немедицинские вопросы. Например, что делать, если хочет уйти из жизни нестарый человек, у которого довольно много обязательств и, например, маленькие дети?

А: Это интересный вопрос. Ты приходишь и говоришь: «У меня терминальная стадия рака, я хочу эвтаназию», а тебе в ответ: «Нет, ты ипотеку не выплатил, живи дальше».

К: Почему человеку важно получить официальное разрешение на свою смерть? Ты хочешь умереть — умри, но сам. Почему общество в принципе хочет в этом участвовать? Почему хочет одобрять и помогать?

А: Из тех же гуманных соображений, которые влияют сейчас и на все остальное. Мы понимаем — то, что человек может сделать самостоятельно, по определению будет не так безболезненно, как то, что может сделать врач. И врач может сделать по-разному — бывает эвтаназия, когда врач совершает действие, которое приводит к смерти, и бывает ассистированное самоубийство, когда врач выписывает рецепт на лекарство и его человек уже сам принимает. Есть мнение, что надо запретить эвтаназию и разрешить ассистированное самоубийство, чтобы пациент нес ответственность до самого конца.

К: Я на секунду представила, как это выглядело бы у нас. Врачи, к которым ты стоишь за рецептом, поликлиника, в которой тебе хамят, комиссия по инвалидности, где говорят «Ну и что, что у тебя ноги нет, придешь через год, снова подтвердишь, что у тебя ноги нет, а пока ходи». В наших реалиях эвтаназия — это катастрофа. Впрочем, и там, где, казалось бы, все устроено по-другому, тоже бывают совершенно душераздирающие случаи.

Кейс №2

В 2017 году у 11-месячного английского мальчика Чарли Гарда был диагностирован синдром истощения митохондриальной ДНК — редкое заболевание, для которого не существует эффективного лечения. Врачи лондонской клиники, в которой он лежал, сказали, что вылечить ребенка невозможно. Одна из американских больниц предложила родителям Чарли попробовать экспериментальную терапию. Родители согласились, но лондонские врачи не разрешили вывезти ребенка в США. С их точки зрения, эта поездка принесла бы ему чудовищные страдания. Более того, врачи заявили, что родители, не отключая Чарли от аппарата жизнеобеспечения, совершают над ним физическое насилие. Несколько месяцев шел суд, была огромная кампания, выступали в том числе Папа Римский и Дональд Трамп. Родители суд проиграли, ребенка не выпустили, его отключили от аппаратов и он умер.

Андрей: Это чудовищная история, но она не имеет отношения к эвтаназии.

Катя: Прямого — нет, но здесь точно так же именно общество дает разрешение на то, чтобы остановить мучения. Только вот спрашивает это разрешение не сам человек и даже не родители, а врачи.

А: Действительно, это тонкий момент. Когда решение вопроса жизни и смерти становится будничным медицинским делом, врачи резонным образом начинают считать, что это их епархия. Пару лет назад было большое исследование эвтаназии в Бельгии, где она разрешена практически так же давно, как в Голландии, и оказалось, что около 2% пожилых людей, которые умирают в результате эвтаназии, не дают на самом деле на нее явного согласия. Происходит это так: врач всерьез хочет помочь, он все знает про боль и страдания и про перспективы вылечиться, и раз уж общество не против эвтаназии, а с родственниками договориться трудно, потому что они религиозные или просто нервные, то эту конкретную проблему он решает сам.

К: Синдром бога.

А: Мы сами, как общество, наделяем врачей такой властью. И история Чарли Гарда это доказывает.

К: В случае Чарли Гарда врачи не просто взяли на себя решение жить или нет другому человеку, они еще лишили родительских прав его папу и маму, вмешались в одну из самых важных и хорошо работающих инстинктивных связей в мире — родительско-детскую. Я не согласна, что у врачей должна быть такая власть. Более того, мы знаем огромное число случаев, когда врачи ошибались. Есть даже клуб терминальных больных, которым обещали, что они умрут меньше чем через год, а они до сих пор живы. Врачи ошибаются, и ошибаются хорошие врачи. Дело даже не в человеческом факторе, а в том, что наука и медицина все время движутся вперед.

А: Если ты взрослый дееспособный человек, ты можешь сам принимать решение. У Чарли Гарда такой возможности не было. Получилось, что врачи не просто отключили его от машины, которая поддерживала в нем жизнь, но и запретили пробовать его вылечить. Это было активное действие, направленное против Чарли Гарда. А эту границу, мне кажется, вообще нельзя пересекать. За ней нужно следить не только, когда речь идет о детях. Недееспособные взрослые тоже находятся в зоне риска. В Швейцарии есть организация Dignitas, которая занимается как раз сложными вопросами, связанными с эвтаназией. Лет 10-12 назад суд Лозанны рассматривал дело женщины, которая была психически нездорова, ее мучили депрессии. Она боролась за право покончить с собой, притом что из-за своего диагноза была за себя не в ответе. От ее имени судился Dignitas и выиграл.

К: Это тонкий момент, потому что бывает депрессия, бывают состояния, когда ты не хочешь больше жить. И порой единственное, что тебя останавливает, — твое неприятие суицида.

А: Потому что суицид противоречит самому базовому человеческому инстинкту. Проблема в том, что этот инстинкт зависит от возраста. В обществе только 20-летних людей вопрос эвтаназии вообще бы не стоял. Его обсуждают в Голландии, Бельгии и в Швейцарии, потому что эти страны — чемпионы по продолжительности жизни, а у пожилых людей инстинкт самосохранения слабее.

Кейс №3

16 октября 2018 года на сайте была опубликована статья «Умереть после Пасхи» про пожилую швейцарскую пару, которая решила закончить свои дни вместе. По закону муж имел право на эвтаназию — у него был рассеянный склероз, а жена — нет, она была абсолютно здорова, поэтому муж стал откладывать часть своих лекарств для жены. План был такой: сначала жена должна выпить лекарства, потом муж наденет на ее голову пакет, чтобы она случайно не выжила, после чего то же самое проделает с собой. Однако в назначенный день оказалось, что после смерти жены свою часть договора пожилой мужчина выполнить не смог. Его увезли в больницу, потом перевели в психиатрическое отделение. Через некоторое время выпустили, и он опять начал планировать эвтаназию. Однако ее опять пришлось отложить — на этот раз, чтобы не было проблем с наследством. Он перенес дату и еще несколько месяцев прекрасно проводил время с сыном и внуком.

Катя: Эта история произвела на меня огромное впечатление. Еще 10–15 лет назад ее просто не могло быть.

Андрей: Не могло быть такого сочувственного рассказа или такого сюжета?

К: Сюжет как раз знакомый — два человека решают покончить с жизнью одновременно. Но как все спокойно юридически обставлено и внутри семьи устроено — думаю, это что-то новое. Мне такая история по-прежнему кажется невероятной.

А: Даже с моей точки зрения — а я считаю, что у человека есть право самому решать жить ему или нет, — эта история совершенно не простая и безупречная. Потому что грань между любовью и манипуляцией, когда ты говоришь «Давай умрем в один день», очень тонкая. Неужели он не хотел, чтобы его жена жила полноценной жизнью, даже если он сам умирает? Как они это обсуждали? Думали ли о своей ответственности перед сыном?

К: Здоровая женщина совершает такое не от отчаяния, не от депрессии, не от каких-то тяжелых проблем, не импульсивно, в конце концов. То, что она сделала и как она это сделала — по-немецки очень спланированно, мне кажется чудовищным. Что такое выбор человека, откуда мы можем знать, что через год он не передумает? Если человек в депрессии, более-менее понятно, как действовать — ему нужно помочь, чтобы он увидел разные краски жизни. Ему сейчас кажется, что ничего в жизни уже не произойдет, а завтра он влюбится. И мы знаем случаи, когда люди влюбляются и в 80 лет.

А: Или ученые лекарства открывают.

К: Да. Но, как только мы начнем говорить «Он решил» про пожилого человека, мы потеряем ориентир. Скоро и молодые скажут: «Ну, мы решили». И нам нечего будет возразить. Они уже так говорят, но пока еще это значит, что мы недосмотрели, мы не недолюбили, мы не помогли.

А: Пока мы хотим найти причину или кого-то обвинить.

Кейс №4

В 2019 году в США осудили девушку по имени Мишель Картер за то, что она, обмениваясь сообщениями со своим молодым человеком, довела его до самоубийства. В деле есть эти сообщения: молодой человек много пишет Мишель о том, как ему плохо, она пытается как-то помочь, утешить, отправляет его к врачу. Но, когда Мишель понимает, что все ее слова бесполезны, что намерения молодого человека серьезны, она умывает руки: «Окей, раз ты так хочешь». И поддерживает его решение — через некоторое время, когда, судя по сообщениям, молодой человек дает слабину, она ему пишет: «Нет, доведи уж дело до конца».

Катя: В принципе она действовала в рамках американской культуры — вполне в духе идеи о безусловной поддержке и безусловном принятии. Только вот когда у него сработал инстинкт, она не воспользовалась ситуацией, чтобы его остановить, а подтолкнула. Скорее всего, она просто глупышка.

Андрей: Может быть, мне кажется здесь важным, что Мишель — и это известно — приложила много усилий, чтобы удержать этого парня. А вовсе не пропагандировала суицид.

К: Идея, что человек может стать жертвой пропаганды суицида, кажется мне довольно странной. Конечно, подросткам очень тяжело живется — в этот период происходят невероятно сложные вещи, на которые все реагируют по-разному. Подростки могут подсесть на наркотики, бросить учебу, перестать разговаривать с родителями. Я помню это ощущение, когда тебе кажется, что ты уже никогда не сможешь вернуться домой — отношениям конец, дома у тебя нет, идти тебе некуда. И мне, как матери, страшно, что мои дети, оказавшись в такой ситуации, станут уязвимыми и попадут под чье-то влияние.

А: Я не верю, что человека можно сообщениями довести до самоубийства. Я могу предположить, что у подростка была трудная, неприкаянная жизнь, в которой все не складывалось, что он уже ходил по краю и его подтолкнули. Но не будем забывать, что у человека есть инстинкт самосохранения. Он, очевидным образом, был у каждого нашего предка. Никто из наших предков подростком не покончил с собой.

К: Да, но в подростковом возрасте смерть довольно абстрактна, ты рискуешь, ты живешь на острие всех эмоций. Возможно, этот инстинкт приглушается.

А: Все-таки умеренно деструктивное поведение и самоубийство — разные вещи. Умеренно деструктивными бывают многие подростки. Но инстинкт так просто не обойти. Люди ценят жизнь больше, чем готовы себе в этом признаться. И именно поэтому, возвращаясь к эвтаназии, я склонен уважать выбор людей, которые ее совершают. Ты боишься, что, когда нам нарисуют красивую картинку добровольного и запланированного ухода из жизни и разрешат выбрать красивую дату, все побегут записываться. Нет, не побегут. Когда человек принимает такое решение, это значит, что ему невероятно тяжело.

К: В фильме «До встречи с тобой» герой, молодой парализованный человек, встречает девушку, у них случается роман, и в какой-то момент выясняется, что он давно решился на эвтаназию и хочет, чтобы девушка была с ним рядом. И это очень мелодраматично — она понимает, что в этом и есть поддержка и принятие, и они прощаются в прекрасных Швейцарских Альпах. Мне кажется романтизация эвтаназии — опасная штука. Я верю в человеческую глупость — когда нам предлагают усыпить инстинкт и забрать часть ответственности, нарушается важный ход вещей.

А: Если опираться на твой пример, «Ромео и Джульетта» гораздо больше сделали зла, чем вся швейцарская и голландская эвтаназия, вместе взятые. Не запрещать же Шекспира из-за этого.

К: Там-то как раз все не слишком удачно в итоге получилось, не уверена, что хотела бы оказаться в этой красивой истории. Как бы то ни было — дай бог нам всем здоровья и долгих лет жизни.