Кейс №1

В августе 2019 года фонд «Эволюция», который занимается популяризацией науки и рационального мышления в России, в рамках своей краудфандинговой программы представил лот — яйцеклетки научной журналистки Аси Казанцевой. В описании лота приведены ее слова: «Я в любом случае собираюсь их замораживать следующей осенью и ничего не имею против того, чтобы половину добытого отдать тем, кто планирует заводить детей в обозримом будущем». Лот был куплен, но и сама журналистка, и фонд «Эволюция» столкнулись с критикой и непониманием. В прессе и социальных сетях Асю Казанцеву обвиняли в том, что она хочет заработать, и обсуждали, может ли она в принципе быть донором.

Катя: С одной стороны, мы говорим, что хорошо помогать людям, у которых сложности с зачатием ребенка. С другой — если донорство не анонимно, то, покупая яйцеклетку как в магазине, человек выбирает ту ДНК, которая ему больше нравится.

Андрей: Ася Казанцева так и говорит в интервью «Фонтанке.ру» — может быть, кто-то не готов рисковать с анонимным донором и предпочтет ее яйцеклетку, потому что знаком с ее работами и статьями.

К: В США была похожая история — в 1980 году миллионер Роберт Грэхем открыл элитный банк спермы, донорами которого были люди только с высоким IQ, в том числе три нобелевских лауреата. Через несколько лет разразился скандал — оказалось, что все доноры белые гетеросексуальные мужчины, а продает сперму этот фонд только белым гетеросексуальным женщинам.

А: Банк пришлось закрыть, когда его основатель умер и общественные настроения изменились.

К: У Аси Казанцевой тоже есть некая идея, которую она довольно последовательно развивает и пропагандирует: размножение — это не долг и не обязанность, но, если вы решились, можно подойти к вопросу с научной точки зрения и сделать все лучшим способом. И в этом смысле публичное обсуждение заморозки яйцеклеток и их продажа выглядят довольно логично. Или все же существуют некие этические требования, которые мы предъявляем людям определенных профессий, и подобная публичная дискуссия их явно нарушает?

А: В защиту Аси Казанцевой я должен сказать, что ее формулировка — «Если вы не готовы на анонимного донора, а хотите яйцеклетку того, кто вам просто симпатичен» — кажется мне очень человеческой. Другое дело, что и Ася, и фонд «Эволюция» — просветители, их работа состоит в том, чтобы объяснять людям, как сложно устроен мир, в том числе генетика и репродуктивная биология, какие этические вопросы они ставят перед нами. И с этой работой и Ася, и фонд справились плохо. Они не нашли способа объяснить, что это за лот и как к нему относиться.

К: То есть если ты просветитель и продаешь яйцеклетку, то должен ответить на сопутствующие этические вопросы, которых, конечно, возникает множество. Предположим, все бросятся сдавать сперму и яйцеклетки. У нас возникнет большой банк данных. Что мы умеем делать с большими данными? Мы умеем делать из них сервисы вроде Tinder. Заходишь в приложение и выбираешь себе сперму или яйцеклетку.

А: То есть в приложении будет не только фотография, но еще и ДНК?

К: А еще склонности, состояние здоровья и, конечно, уровень интеллекта. Кейс Аси Казанцевой выводит донорство из анонимного поля: вот есть журналист и просветитель, читайте ее интервью и покупайте ее яйцеклетки. И, между прочим, отсутствие анонимности делает будущего ребенка незащищенным.

А: Конечно, он будет не защищен. И поэтому, то, что делает Ася Казанцева, — это не просто акция, это нравственное утверждение. И, повторю, это утверждение ни она, ни фонд «Эволюция» не разъяснили.

К: Надо сказать, что мы не абстрактно обсуждаем будущего ребенка, ведь лот сразу купили.

А: Я не знаю, как была устроена оферта, и я не знаю, что мотивировало покупателя — ведь он мог купить яйцеклетки Аси Казанцевой, просто чтобы поддержать ее взгляд на жизнь и ее заявление. Как коллекционер, который поддерживает художника. Она ведь, по сути дела, поступила как современный художник, который устраивает перформанс и предлагает публике и кураторам самим разбираться с эмоциями, которые он у них вызывает.

К: Ася Казанцева говорит в разных интервью, что не ожидала такой реакции. В чем я вижу некоторое кокетство, потому что этот лот — безусловная провокация. И в каком-то смысле действительно акт искусства, который не существует отдельно от вызванного им обсуждения. И масса вопросов, которую он породил, — можем ли мы деанонимизировать доноров, несут ли они ответственность за тех детей, которые родились из их генетического материала?

А: Не появится ли идея улучшения человеческой расы через отбор потенциальных доноров?

К: Стоит ли нам вообще ее улучшать? И какими способами можно сделать это корректно? Один из аргументов Аси Казанцевой, который она приводит в интервью, — нам нужна десакрализация всего, что связано с репродуктивной системой человека. И, надо сказать, я не против. Если отбросить то, как эта история была представлена публике, останется только факт продажи яцеклеток, а в нем самом я не вижу ничего экстраординарного. Процедура извлечения непростая, но раз Ася и так собирается их замораживать, то проблема решена. Меня смущает в этой истории только цена. Высокая цена сама по себе подразумевает отбор, пусть и другого типа. Потому что 90 000 — это большие деньги, а если еще посчитать, сколько стоят все сопутствующие процедуры, получится сумма, доступная далеко не всем.

Кейс №2

8 августа 2019 года на ракетном полигоне в Неноксе недалеко от Северодвинска во время военных испытаний произошел взрыв. Погибли семь человек, четверо получили высокие дозы радиоактивного облучения. Вся информация об инциденте засекречена. По официальным данным, взорвался жидкостный ракетный двигатель, однако многие и в России, и за рубежом подозревают, что российские власти скрыли истинный масштаб катастрофы.

Андрей: Мы с тобой обсудили просветителей, совершенно логично поговорить теперь про ученых. Эта история, как назло, случилась вскоре после выхода сериала «Чернобыль» на канале HBO. Обсуждая его, все говорили, что такое замалчивание трагедии и игнорирование аварийных протоколов могло произойти только в Советском Союзе. И вот теперь что-то похожее случилось под Северодвинском.

Катя: Когда пострадавших доставили в районные больницы, врачам сказали, что они неопасны. В одной из больниц были счетчики Гейгера, и врачи увидели, что это вранье, а в другой счетчиков не было, и там, по-видимому, кто-то облучился. Как и в Чернобыле — никому ничего не сказали, всем наврали, всем заморочили голову.

А: Больше того, в России, как и в других странах, есть система мониторинга радиоактивных испытаний. Станции, которые фиксируют содержание радионуклидов в воздухе, постоянно обмениваются информацией. Так вот, Россия свои станции отключила для того, чтобы в мире никто не заметил или не мог получить более-менее достоверную информацию о том, что происходит.

К: Нам казалось, что это абстрактный вопрос, но теперь, после того, что произошло в Северодвинске, мы должны обсудить, несет ли ученый — человек, который в основном занимается бумажной или лабораторной работой, — ответственность перед населением страны, а то и мира, за то, что не рассказывает о катастрофе.

А: В «Чернобыле» был такой персонаж, ее звали Ульяна Хомюк.

К: Важно, что на самом деле такого человека не было, это единственный персонаж сериала, у которого нет реального прототипа.

А: Да, это собирательный образ научного сообщества, которое хочет рассказать правду и борется за то, чтобы это сделать. Такие люди должны были быть и в Северодвинске — среди ученых и среди военных. И они могли бы рассказать о случившемся — чрезвычайная ситуация, которая может иметь последствия для здоровья большого количества людей, не подпадает под закон о государственной тайне. Очевидно, что долг любого человека, который знает об угрозе, предупредить других. Хотя бы анонимно — у некоторых СМИ и сайтов, которые занимаются расследованиями, есть для этого специальные «черные ящики». Можно даже без подробностей — просто не подходите к этой зоне, будьте внимательны.

К: Я согласна с тобой — у ученых есть такое моральное обязательство. Обычные люди неспособны понять, что именно происходит и каковы последствия, даже если им честно расскажут, что взорвалось и каков теперь радиоактивный фон. Им должен кто-то объяснить. И тогда получается, что каждый, кто хочет стать, например, ядерным физиком, решает про себя сразу, готов ли он в случае катастрофы поступить согласно этическим нормам и предупредить людей.

А: Я, честно говоря, даже подумал, что можно сделать значки и раздать ученым «Если случится новый Чернобыль — я вам расскажу». Чтобы они все время помнили об этом.

К: Но ты не можешь знать, как человек будет вести себя, когда случится катастрофа. Мы с тобой обвиняем Асю Казанцеву в том, что она плохой просветитель, а физиков — в том, что они нарушают этические законы. Мы хотим, чтобы просвещением и наукой занимались люди, поступки которых безупречны с точки зрения этики. Но так можно сказать про любую работу, и тогда чем будут заниматься люди с неразвитым чувством этики? Это нежизнеспособная система.

А: Часто ситуация усугубляется тем, что среда постоянно воспроизводит какие-то правила, которые на самом деле ничем не обоснованы. Наша задача — предложить другой вариант поведения.

К: Но мы не можем никого убедить действовать по-новому. Как ты собираешься бороться за чистоту этики ядерных физиков?

А: К сожалению, никак. Но я хотел бы, чтобы в среде ядерных физиков началась дискуссия об их ответственности перед обычными людьми. И поэтому популярность сериала «Чернобыль» — хороший знак.

К: У многих людей в домах появится счетчик Гейгера?

А: Дети, мужья и жены многих ядерных физиков спросят у них: «Ты же кому-нибудь расскажешь, если что-то случится?» Только так это и работает.