Когда кажется, что война далеко

Алина Фукс

Со всеми соседями по подъезду я познакомилась, когда во время военной операции «Нерушимая скала» впервые оказалась в нашем бомбоубежище, расположенном в подвале дома. И, хоть тогда у меня не было паники от крайне неприятного нарастающего звука сирены воздушной тревоги, даже много месяцев спустя я все равно продолжала дергаться от рева мотора мотоцикла, чем-то напоминающего сирену. Только в эти моменты я осознавала, что где-то совсем рядом идет война.

Лет двадцать назад, когда многие русскоязычные евреи уезжали в Израиль, нам домой присылали журналы и брошюры с фотографиями и информацией о том, как и зачем можно уехать на историческую родину. Я помню фотографии оттуда: загорелая кудрявая девочка на фоне сине-белого флага со звездой Давида, апельсиновое дерево во дворе дома, люди, читающие газеты лежа в Мертвом море. Еще я помню полароидные снимки, которые папа сделал во время поездки в Израиль в 93-м году. От брошюр еврейских организаций они отличались только огромными кустами розовых цветов, военным джипом, припаркованным около моря, и, как мне тогда казалось, неинтересными зданиями Тель-Авива.

До отъезда представления об Израиле у меня были достаточно стереотипные – хумус, фалафель, красивые солдаты ЦАХАЛа, стена плача, море, вечное лето, пустыня, шаббат и странный язык. А еще Израиль – это вечная война. Так казалось в детстве, когда я смотрела новости и слушала рассказы приятелей родителей, которые уезжали сюда жить, а потом возвращались. Еще хорошо помню журналиста Сергея Пашкова, который вел репортажи с Ближнего Востока, а за его спиной слышались взрывы. И хотя папа часто говорил: «В Москве намного опаснее, чем в Израиле», мне, как и многим, казалось, что война тут не заканчивается вообще никогда.

Наконец, в сентябре 2013-го я переехала в Израиль, а в июне 2014-го ХАМАС похитил трех еврейских мальчиков-подростков. Они жили в поселении недалеко от Иерусалима, буквально в десяти минутах езды от моего тогдашнего дома. Две с половиной недели все ждали каких-то новостей и гадали, живы они или нет. На домах и автобусах появились плакаты с надписями Bring Back Our Boys, люди останавливались около маленьких магазинчиков, если замечали там телевизор, по которому шли новости. В конце месяца тела мальчиков нашли. Оказалось, что их убили сразу же.

Все ждали, что будет дальше. Одни кричали, что нужно начинать наземную операцию, выходили на митинг к зданию парламента с плакатами «Кровь за кровь», другие – что наземная операция только ухудшит отношения Израиля и Сектора Газа. Администрация моей учебной программы прислала приглашение на митинг за начало операции с формулировкой «если вам не безразлично будущее Израиля». На митинг я не пошла, потому что ни сейчас, ни тем более тогда я не знала, как относиться к этим действиям. Еще до начала операции ракеты из сектора Газа летели в сторону юга страны, их отбивал «Железный купол» – система ПВО, которой в Израиле все очень гордятся. Через несколько дней обсуждений правительство заявило о начале военной операции «Нерушимая скала». Мне позвонила мама и спросила, не хочу ли я приехать в Москву. Я вспомнила, как сама еще недавно читала новости, сидя в России, и думала о том, как это все страшно, потом посмотрела на абсолютно спокойную улицу за окном и уверила ее, что волноваться не стоит.

Тем временем служба тыла прислала письмо, в котором рассказывала, как вести себя в случае сигнала тревоги. В письме также говорилось, какую именно часть квартиры или дома можно считать бомбоубежищем, если такового рядом нет. Этим же вечером я легла на диван, включила серию Californication и впервые услышала этот нарастающий звук сирены. Честно, самое страшное, что было во время операции, – это этот звук. Без особой паники я позвала своих соседок по квартире и мы спустились в бомбоубежище в подвале нашего дома. В Иерусалиме на этот процесс дается много времени – целая минута. Количество секунд на спуск в бомбоубежище определяется удаленностью от Сектора Газа: от Иерусалима до Газы – как от Юго-Западной до Медведково – час езды, а от Сдерота – всего 3 километра, и поэтому там есть всего 15 секунд, чтобы спрятаться. Детей к этому приучают еще с детского сада, да и сами игровые площадки иногда построены так, что могут выполнять функцию бомбоубежища.

Мы спустились в подвал секунд за сорок, там уже сидели большинство соседей. Глава дома, милая женщина лет 60, постоянно повторяла нам: «Девочки, только не волнуйтесь! У нас так не всегда». В бомбоубежище было достаточно мило: несколько кроватей, туалет, крупы, детские книжки, много воды. По правилам, присланным Командованием тыла, в бомбоубежище нужно оставаться в течение десяти минут после выключения сирены. Одна соседка все время порывалась выйти, а потом сообщила, что ее муж прислал ей смс о том, что он продолжил сидеть в кафе во время сирены, потому что «у нас есть «Железный купол», и ни от кого бегать он не собирается». После положенных десяти минут все вышли из бомбоубежища, пожелали друг другу «по-настоящему спокойной ночи», еще раз возмутились, что это все, конечно, «балаган» – одно из любимых израильских слов, «сумасшедший дом», а также «бардак». В этот же вечер я получила поздравления «с первой воздушной тревогой в стране» от нескольких израильских приятелей: теперь-то ты почти как местная, говорили они.

Операция «Нерушимая скала» продлилась полтора месяца, и все это время самым популярным вопросом было: «Где кого застал сигнал тревоги?».

– Ну, че, где был?

– Да в синагогу забежал, чтобы поближе к Б-гу.

– А вы?

– Мы шашлыки на пляже жарили, поняли, что бесполезно бежать куда-то.

В один из дней был опубликован опрос – где больше всего боятся оказаться люди во время сирены. Оказалось, что, как и большинство, я боялась быть в этот момент в душе. От этой фобии я избавилась после того, как мои соседки, скачавшие себе на телефоны звук сирены, решили меня разыграть. Так я узнала, что за несколько секунд могу смыть с себя мыло, завернуться в полотенце, обуть тапки и побежать к входной двери. Второй пункт в списке пугающих мест достался улице и общественному транспорту. В том же письме от Командования тыла было написано, что в случае, если поблизости нет зданий с бомбоубежищем, необходимо лечь на землю, закрыть голову руками и лежать так десять минут. Такая перспектива меня совсем не радовала, поэтому я рассуждала: «Если сирена, когда я дома, то ладно, пожалуйста. Но вот только не на улице, умоляю». Эти мольбы никто не услышал, поэтому второй в моей жизни сигнал тревоги застал меня в автобусе. Я оглянулась вокруг и поняла, что не я одна не знаю, что делать. Автобус остановился, половина людей вышла, половина осталась сидеть внутри. На асфальт никто ложиться не собирался.

Посмотрев по сторонам и не найдя ничего, похожего на бомбоубежище, я решила встать около большого мусорного бака – не спрашивайте, почему, тут нет логики. Рядом со мной оказались русскоязычные дедушка с внуком лет пяти. Примерно через минуту после окончания сирены мальчик внезапно закричал: «Деда, смотри, она летит!». Я услышала два громких хлопка, подняла голову и увидела в небе разводы, похожие на те, которые бывают после салюта. Наконец, третий и пока последний для меня сигнал тревоги зазвучал, когда я прилегла днем поспать. Сирену эту я не услышала, и, если бы не заботливый сосед, так бы и пролежала все время в комнате. Пикантности ситуации добавило то, что я легла спать в одних трусах, поэтому в бомбоубежище явилась завернутая в одеяло и с помятым лицом.

В конце июля, спустя две недели после начала операции, нас отправили в армию в рамках программы «Гадна». С военными событиями это, разумеется, никак связано не было, все запланировали еще за полгода. «Гадна» – это такая пробная неделя в ЦАХАЛе, которую, как правило, устраивают для израильских учеников 12 класса, чтобы они понимали, что их ждет совсем скоро в армии. Мы туда поехали как студенты учебной программы, которые собираются остаться жить в Израиле и, быть может, пойдут в армию. За это время тебя учат строиться, по-армейски заправлять кровать, держать автомат, заставляют бегать, отжиматься за незастегнутую пуговицу на кармане. А еще в израильской армии очень любят разговаривать. Командир (или командирша) сажает всех в круг и задает вопросы вроде: «Что для вас Израиль?», «Чему вы научились за сегодняшний день?» и так далее. Я, например, все ждала, когда мы начнем передавать свечку по кругу. Те, кто хоть раз были в детском лагере, прекрасно представляют себе эту картину. На одном из подобных обсуждений наша командир спросила, почему мы хотим переехать в Израиль, «ведь мы видим, как здесь опасно». Первой ответила девочка из Луганска:

– Ну, во-первых, я из Украины.

– Ах, да, я слышала, у вас там тоже балаган, – отметила командир.

– Назовем это так, – согласилась наша однокурсница.

Поразительным образом, папа оказался прав – в большинстве городов Израиля во время проведения военной операции оказалось спокойнее, чем, например, в Москве в 90-е. Однако, как бы банально это ни звучало, то, что это близко, страшно и происходит рядом с тобой, понимаешь не в бомбоубежище, куда спокойно спускаешься с соседями во время сирены. И не в тот момент, когда смотришь, как «Железный купол» сбивает в небе ракету. Ты осознаешь это только тогда, когда знакомый делает перепост фотографии своего друга-солдата, погибшего в Секторе Газа, и когда 19-летняя девочка, которая была у нас командиршей в армии, едет на похороны своего одноклассника. И когда твой сосед рассказывает, что его брат не погиб в теракте, потому что не смог поехать на свой выпускной.

А все остальное время кажется, что война и правда где-то далеко и вроде бы совсем не с нами.