Глава двадцать девятая
Двойное следствие
– Добрый вечер, – сказал телеведущий со спортивной выправкой. Взгляд его был направлен в камеру, сигаретный дым заволок решительное лицо. – Сейчас вы увидите неотрепетированное, без цензуры интервью о контроле рождаемости. Свободная дискуссия на взрослую тему… Меня зовут Майк Уоллес, а эту сигарету – «Филип Моррис».
Двадцать первого сентября тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, когда Сэнгер прибыла в студию для интервью, в Нью-Йорке стоял необычно теплый и влажный день. Уоллесу было тридцать девять лет, когда-то он был актером на радио и в театре, год назад прославился на телевидении как задиристый интервьюер, которому будто нравилось ставить собеседников в неловкое положение, да так, что даже зрителям становилось неловко. Собственный стиль он описывал как «навязчивый, непочтительный и зачастую конфликтный». Сэнгер могла и понравиться Уоллесу. В конце концов, оба были неутомимыми бойцами, и оба со знатным самолюбием. Но Уоллес не искал дружбы, садясь ее расспрашивать; он искал драки. Сэнгер представлялась ему «спорной фигурой, бесстрашным оводом, у которой хватает безрассудства воевать с моральным авторитетом римско-католической церкви». Уоллес начал с града ударов, и Сэнгер, смущавшаяся камеры, попадала под каждый.
Он задавал длинные и сложные вопросы, время от времени цитировал газетные статьи и личные письма Сэнгер, написанные десятки лет назад, и просил ее ответить на противоречивые заявления, сделанные ею или другими. Сэнгер поджимала губы и нервно почесывала шею и голову. Иногда ей трудно было сформулировать мысль.
Для начала Уоллес с ходу обвинил Сэнгер, что та в молодости бросила детей и мужа, потому что желала «той радости, той свободы», которые давало движение за контроль рождаемости. После этого он стал добиваться от Сэнгер объяснения ее религиозной позиции. Верит ли она в Бога? В грех? Считает ли она грехом измену? А развод? А убийство?
Сэнгер старалась держаться твердо, отвечая, что величайшим грехом считает принесение в мир нежеланных детей. Но Уоллес в эту сторону не пошел.
– Я хотел бы спросить вас вот о чем, – продолжал он. – Возможно ли, что американки станут чересчур независимы – последовав примеру женщин вроде Маргарет Сэнгер, пренебрегут семейной жизнью ради карьеры? Позвольте процитировать вашу биографию, описание вашего второго брака, с Ноа Сли. Цитирую: «В Нью-Йорке миссис Сэнгер следовала каждому пункту их соглашения о независимости. Они жили в отдельных квартирах – и звонили друг другу, чтобы договориться об ужине или походе в театр, или же обменивались записками». Могли бы вы это назвать рецептом здорового брака, миссис Сэнгер?
– Для некоторых людей – да, – ответила Сэнгер. – Для моего мужа и для меня – определенно, да. У нас был очень счастливый брак… Но мы с ним вращались в разных кругах.
Телевидение тогда было в новинку, и американцы, в том числе Сэнгер, только начинали понимать его мощь. В начале десятилетия телевизоры стояли только в девяти процентах домов. К концу десятилетия процент взлетел до девяноста, и в среднем человек проводил за телевизором сорок два часа в неделю. Внучки-подростки Сэнгер в Тусоне смотрели передачу в унынии, ожидая, когда Сэнгер нащупает землю под ногами и нанесет ответный удар. Они не привыкли видеть, как над их бабушкой издеваются, а она ведет себя так неуверенно. В Нью-Йорке ее сын Билл заплакал у экрана.
Бой Уолллес выиграл, но главный сюжет упустил. Он так и не спросил Сэнгер о противозачаточной таблетке. Иначе он не только узнал бы горячие новости, но и смог бы вовлечь Сэнгер в другую ожесточенную дискуссию: приемлемо ли заниматься сексом ради удовольствия, и не заставит ли эта таблетка еще больше женщин «забросить семью» ради карьеры. Но Уоллес уловил моральные сложности в жизни и деятельности Сэнгер. Хотя она более сорока лет на разные лады повторяла, что ее интересует применение науки и политики для решения проблем общества, ее борьба всегда в первую очередь затрагивала вопросы морали, и этой борьбой была вся ее жизнь. В своем противоборстве с католической церковью, в сражении за сексуальную свободу, в своей вере, что женщин никогда не будут принимать как равных, пока они не смогут распоряжаться своим телом, – никогда она не пряталась от сражений и долго вела войну.
Наука неслась вперед, в основном уже без участия Сэнгер, в поисках лучшего средства предохранения. Молодое поколение изобретало для женщин новые способы обрести власть и провозгласить независимость. Сэнгер уходила в историю. Она боролась и шла на компромиссы, совершала яркие поступки и принимала дурные решения, но теперь она не возглавляла это движение, и никакое вообще не возглавляла.
Безжалостные софиты телевизионной студии резко оттеняли морщинистое лицо Сэнгер, взятое крупным планом, и американские телезрители глядели на воительницу, чье время почти ушло.
• • •
После выступления Сэнгер в офисы телеканала Эй-би-си и «Планирования семьи» пришли мешки писем. Сэнгер парочку проглядела: «Очень жаль, что ваша мама не предохранялась 95 лет назад, когда забеременела вами (потому что на столько вы и выглядите, старая кошелка)», – и выкинула все остальные. Но она прочла колонку, появившуюся в ответ на ее интервью в сентябрьском выпуске еженедельной католической епархиальной газеты «Евангелист», выходившей в Олбани, штат Нью-Йорк. Там было написано: «Уоллес утверждал, что собирается “исследовать экономические, нравственные и религиозные аспекты контроля рождаемости”, а на деле послужил инструментом, с помощью которого миссис Сэнгер, заслуженной защитнице этики скотного двора и самоубийства нации, было позволено войти в миллионы достойных домов и запятнать их своей порочной философией похоти и животных совокуплений».
Сэнгер записала в своем дневнике, что «р.-к. церковь становится все более наглой и высокомерной… Молодой Кеннеди из Бостона баллотируется в президенты в шестидесятом. Боже, помоги Америке, если миллионы его отца помогут протолкнуть его в Белый дом».
Как всегда, Сэнгер не могла сказать ничего хорошего о католиках и церкви. Джона Рока она приняла, но это все, на что ее хватило. Будь она менее строптивой, она могла бы осознать, что Джон Фицджеральд Кеннеди, сенатор-демократ из Массачусеттса, принадлежит к новому поколению католиков. Вера Кеннеди определялась его религией, но на его политические убеждения религия не особенно влияла. Будь Сэнгер менее предвзятой, она бы к тому же заметила, что к концу пятидесятых некоторые теологи открыто интересовались противозачаточными средствами. Приобретали известность научные эксперименты, связанные с испытаниями таблетки, и католички спрашивали священников, приемлет ли церковь этот новый способ предохранения. Ответы были разные. По всей стране священникам приходилось самим решать, что говорить своим прихожанкам. И не все соглашались с мнением Ватикана.
Когда эновид в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году вышел в продажу и врачи начали исподтишка предлагать его женщинам для предохранения, изменилось все – отчасти потому, что церковь еще не разобралась, как реагировать. Какое-то новое средство. Не заявлено как предохранительное, но работает именно так. Более того, оно не выглядело как средство предохранения. Женщине, смущенной или не слишком разбирающейся в собственной анатомии, не надо было перед сексом неуклюже возиться с каким-то приспособлением. Можно было утром выпить таблетку и напрочь о ней забыть, решая ночью, вступать ли в интимную связь со своим партнером. Можно было принимать таблетки и не говорить об этом никому, кроме своего врача. Выбор был полностью личный, и эта важная смена подхода позволила многим женщинам впервые присмотреться к предохранению. Зачастую друзья их поддерживали, врачи им помогали, а священники, не получавшие четких наставлений из Ватикана, не делали ничего, чтобы воспрепятствовать.
Джон Рок не единственный считал, что церковь может со временем одобрить эновид. Церковь позволяла женщинам, перенесшим гистерэктомию, заниматься любовью, потому что их стерильность наступила в результате лечения болезни. Если бы женщина удалила себе матку непосредственно ради секса без страха забеременеть, церковь не посмотрела бы сквозь пальцы на этот поступок. Другими словами, женщине разрешалось прекратить овуляцию, чтобы вылечить эндометриоз, кровотечение вне менструаций или болезненные месячные. Эновид те же расстройства лечил похожим образом – останавливая овуляцию.
Папа Пий XII, на первый взгляд, принимал эту точку зрения, во всяком случае, до какой-то степени. «Если женщина принимает лекарство не с целью предотвратить зачатие, а лишь по совету врача, как средство от заболевания матки или иных органов, – сказал он, – она вызывает стерилизацию непреднамеренно, а это, согласно общему принципу двойного следствия, разрешено».
Принципом двойного следствия, введенным Фомой Аквинским, часто объясняют, почему вредоносные поступки бывают допустимы. Разрешено, скажем, убить человека ради самозащиты, если убийство не задумывалось. Это приемлемо потому, что цель здесь – спасти собственную жизнь, а не отнять ее у нападавшего. Врач, верящий, что аборт – это зло, даже если необходимо спасти жизнь матери, мог провести гистерэктомию женщине с излечимой формой рака, потому что дурное следствие (смерть зародыша) возникало нераздельно с благим следствием (спасение жизни матери). Все дело в намерении. Зло оставалось злом. Однако, коль скоро зло причинялось неумышленно, виной можно было не мучиться.
Неудивительно, что дискуссии вокруг выходили запутанные. Можно ли считать нерегулярную менструацию веской причиной, чтобы женщина принимала таблетки и получала оба следствия – благое (налаженный цикл) и дурное (предохранение)? Достаточно ли болезненны месячные, чтобы считаться заболеванием? Считать ли страх беременности медицински обоснованным? А если страх беременности вызывает у женщины психический срыв или увеличивает риск инфаркта? Что, если беременность может вызвать у нее сердечную недостаточность? Что, если из-за ее беременности другие дети могут начать голодать?
И потом, уже был прецедент – с календарным методом. Если церковь разрешила женщинам использовать его, чтобы выбирать время, когда можно заниматься сексом без опасения забеременеть, может быть, она разрешит и таблетки, чтобы можно было регулировать цикл и не тревожиться о безопасности секса.
«Как по мне, – писал американский иезуит Джон Коннери, – стремиться к идеальной регулярности ровно так же разумно, как и к идеальному здоровью или к идеальному зрению».
В этих вопросах нелегко было разобраться, особенно группе мужчин, принявших целибат. Но в итоге политику церкви должно было определить мнение лишь одного мужчины, а именно папы.
