Потребуется написать не один том, чтобы всесторонне рассмотреть историю вагины только на Западе. Поэтому перед вами – лишь краткий обзор, в котором освещены только самые значимые изменения в культурном значении вагины и представлениях о ней.

Вначале вагина была священной. Ее символические изображения украшали стены пещер первобытных людей. Она присутствует среди самых ранних артефактов человеческой истории. Так, статуи богини Венеры в Центральной Европе, которые, вероятно, были призваны символизировать плодовитость, часто имели гипертрофированные наружные половые органы. Мы не можем знать наверняка, какой именно смысл вкладывался в эти священные вагины, но историки феминизма, например Риан Айслер в своей книге «Чаша и клинок» (The Chalict and the Blade) и другие, утверждают, что они символизировали матриархальный уклад {1}. Бесспорно одно: когда человек впервые начал создавать произведения искусства, женская сексуальность и плодовитость считались священными. В период с XXV до XV в. до н. э. «фигурки Венеры» – символы плодовитости с ярко выраженными женскими половыми органами – из камня или слоновой кости были широко распространены в Европе. Очень похожие фигурки, слепленные из глины, археологи нашли и в Египте. Сэр Артур Эванс, открывший на рубеже XIX – ХХ вв. Минойскую цивилизацию, отмечал, что множество таких фигурок – символов плодовитости встречаются в разных частях света, и предполагал, что «одна и та же Великая мать, культ которой под разными именами и названиями распространился по всей Малой Азии», была почитаема «по всему миру» {2}. А некоторые историки, например Розалинда Майлз в «Женской истории мира» (The Women’s History of the World), считают, что «вначале, когда человечество только возникло из мрака предыстории, Бог был женщиной» {3}.

С самого начала письменной истории каждая из древних культур имела свою богиню – от героини шумерского эпоса «Гильгамеш» Инанны до многоликой Аштарот, которой поклонялись в древней Месопотамии, и египетской богини Астарты, культ которой возник в VI в. до н. э. и вырос из культа Аштарот, а затем перешел в античную культуру Греции и Рима.

Пять тысяч лет назад на территории современного Ирака вагина Инанны почиталась в качестве святыни. Шумерские гимны восхваляли «медовый круг» богини, сравнивали ее вульву с «лодкой небес» и описывали щедроты, которые «изливались из ее чрева». Связь между ее сексуальностью и плодородием земли была настолько очевидна, что даже салат-латук описывался как волосы на лобке богини {4}. Вагина Инанны была вместилищем чистой святости: «Инанна склонилась у яблони. / Когда она склонилась, можно было созерцать ее вульву. / Радуясь своей чудесной вульве, молодая женщина Инанна захлопала в ладоши. / Она сказала: “Я, царица небес, должна посетить Бога мудрости…”» {5}.

Ядром шумерской религии был «священный брак» между богом-пастухом Таммузом и Инанной: на монетах той эпохи Инанна изображена с широко раскинутыми ногами в священном соединении с Таммузом {6}. Женский культ включал также изготовление ваз, символизирующих матку Инанны. Священный текст того периода сообщает: «Однажды Инанна омыла свое тело, / Затем она умастила себя кедровым маслом. / Тогда царь гордо приблизился к ее священному кругу. / Он с гордостью соединился с великолепным треугольником Инанны. / И Таммуз, жених, возлег с нею, / Нежно сжимая ее красивую грудь!» «Чудесная вагина» Инанны связана с поисками мудрости. Так или иначе, все ранние культы Богини предполагали наличие мужчины-супруга, с которым богиня совокуплялась в священном браке.

Кадеш, один из вариантов архетипической Астарты, – египетская богиня природы, красоты и сексуального удовольствия, изображалась как обнаженная женщина в головном уборе в форме полумесяца, стоящая на спине у льва. В правой руке она держала змею или папирус, которые символизировали половой член, а в левой – цветы лотоса, которые обозначали вагину. Змеиные символы часто сопровождали изображения богинь секса. Так, богиня Минойской цивилизации предстает в виде женщины с обнаженной грудью, в каждой руке держащей по змее. И история Евы, которую змей-искуситель соблазнил на грехопадение, является более поздним, иудаистским негативным переосмыслением священной символики богини со змеей.

На территориях древнейших земледельческих поселений, которые стали колыбелью ассирийской, вавилонской, финикийской и шумерской цивилизаций, культ поклонения богине секса Астарте / Аштарот в период до возникновения иудаизма был универсальным. В тот период культ отождествлял Астарту с сексом и размножением, но, кроме того, и с мудростью космоса. Однако по мере развития иудаизма и отдаления его от шумерских истоков все аспекты поклонения богине постепенно стали трактоваться как негативные, поскольку молодая религия стремилась к тому, чтобы ее последователи уверовали в патриархального Единого бога {7}. Монотеистическая иудаистская религия развивалась на фоне культов богини с их поклонением священным жрицам. В определенные дни календаря эти жрицы должны были совокупляться с почитателями культа – мужчинами, которые приобщались таким образом к божественной женственности. Верующие относились к храмовым проституткам с благоговением. Сохранилось множество стелл, на которых эти жрицы любви изображены за занятием, которое считалось священным, – за соитием с верующими мужчинами.

Отказ иудеев от этой формы поклонения, которая снова и снова искушала колена Израилевы, их политическая борьба и конкуренция с более древней религией и, как следствие, враждебное отношение к традиции священной проституции – все это объясняет тот ужас и отвращение, с которым в Пятикнижии говорится о неограниченной женской сексуальности и особенно о «блуде». То, что прежде считалось божественным и священным, иудеи стали воспринимать как нечто отвратительное.

Поклонение священной вагине и женской сексуальности сохранилось в качестве метафоры для обозначения божественного в дохристианской Европе. В Ирландии даже и в раннюю христианскую эпоху каменщики вырезали на наружных стенах зданий изображения Шила-на-гиг. Эти скульптуры обнаженных женщин с разведенными ногами, руками раскрывающих половые губы, представляют «священных ведьм» кельтской мифологии и, как мы знаем, символизируют лиминальность {8}. Некоторые историки архитектуры считают, что даже остроконечные каменные складки, обрамляющие входы в европейские средневековые соборы, отсылают нас к вагинальным образам, пришедшим из дохристианской традиции. (И в самом деле, когда я однажды бродила по священному острову Ионы на шотландских Гебридах, я была просто поражена, когда увидела на наружной стене древнего монастыря вырезанные в камне большие и изящные половые губы.)

Но богини секса несли не только свет и радость: каждая культура, поклонявшаяся богине, наделяла ее не только созидательной силой, но и темной, потенциально разрушительной. Во многих культурах есть миф о «зубастой вагине», влагалище с зубами. Древнегреческий поэт Гесиод в своей поэме «Теогония» описывает нерожденного бога Кроноса, который тянется из чрева матери, чтобы кастрировать своего отца Урана. В индуистской мифологии у демона Ади, принявшего облик богини Парвати, есть зубы в вагине. Эрих Нойманн в своем исследовании культа поклонения богине «Великая мать» обнаруживает мотив зубастой вагины и в мифологии индейцев Северной Америки, в которой описывается «плотоядная рыба, обитающая в вагине Ужасной матери» {9}. В мифологии эскимосов также есть женщины с собачьими головами в том месте, где должна располагаться вагина. Архетипические ассоциации (как правило, мужские) вагины со ртом сделали «влагалище с зубами» универсальным и вневременным символом мужского страха быть захваченным и уничтоженным грозной Матерью. Этот символ настолько универсален, что Зигмунд Фрейд описал его в своих «Трех очерках по теории сексуальности» {10}. Однако я не считаю, что эти универсальные представления о зубастой вагине свидетельствуют о неприязненном отношении человечества к этому органу. Скорее, они являются свидетельством необходимости баланса в почитании животворящей силы женщин. Обращаясь к неизбежной темной стороне богини, человечество признает, что разрушение является оборотной стороной созидания. Матка, родовые пути – это ворота в бытие, но человек смертен, и потому рождение означает и неминуемую гибель.

В греческих мифах и сказаниях о женском Эросе и желании еще встречались описания силы и соблазнительности, связанные с богинями прошлого, однако подчиненное положение женщин закрепилось при создании первых греческих городов-государств. Некоторые элементы древний символики богини уцелели в классический период, например в «Метаморфозах» Овидия, в истории про Кадма и Аретузу, где Аретуза превращается в змею, которая подразумевает вульву, а мужчина – в фонтан, представляющий пенис. Еще одна история из древнегреческой мифологии, которая перекликается с символикой вагины из древнего культа богини, – это эпизод, в котором Баубо поднимает юбку и показывает свою вульву богине Деметре, потерявшей дочь Персефону, тем самым возвращая богине хорошее расположение духа и заставляя ее вновь рассмеяться. Со смехом богини природа вновь оживает, земле возвращается плодородие.

Ни один историк не смог убедительно объяснить, как случилось так, что при переходе от ранних цивилизаций к периоду античности женщины утратили свой привилегированный статус. Во времена Платона (427–347 гг. до н. э.) совершенный сексуальный союз рассматривался как союз между мужчиной и мальчиком. Жены нужны были древним грекам только для продления рода. Удовольствие стало уделом узкого круга женщин – гетер, или куртизанок, жены же жили в достатке за стенами частных домов, скованные с юридической точки зрения узами брака. Исключением была лишь поэтесса Сапфо с острова Лесбос, воспевавшая женский эротизм и подарившая нам первые яркие метафоры женского возбуждения и оргазма в западной поэтической традиции.

Даже сама природа женского желания в классический период стала оспариваться. Если Гиппократ (предположительно 460–370 гг. до н. э.) считал, что достижение оргазма необходимо как мужчинам, так и женщинам– и те и другие «выбрасывают семя» для зачатия, то Аристотель (384–322 г. до н. э.) придерживался уже другого мнения: для того чтобы зачать ребенка, женщинам совершенно не обязательно возбуждаться.

Римский врач Гален (129 – ок. 200 г. н. э.) считал, что влагалище – это изнанка пениса. (Он также рекомендовал одиноким женщинам мастурбировать для сохранения здоровья.) Томас Лакер так описывает взгляды Галена: «Женщины… вывернуты наизнанку и, следовательно, менее совершенны, чем мужчины. Они имеют точно такие же органы, как и мужчины, но эти органы расположены в самых неподходящих местах» {11}.

После того как в Средние века Гален был открыт заново, его воззрения вновь обрели популярность на несколько столетий. А греки придерживались концепции плавающей матки: они считали, что этот орган способен перемещаться по телу женщины и что женские неврологические расстройства и другие болезни вызываются возбуждением матки. Эти убеждения затем разделили и римляне (корень термина hysteria – hyster – происходит от греческого слова «матка»).

Ветхий Завет активно осуждает «блуд» храмовых проституток, жриц политеистических религий, которые были распространены в Западной Азии, но, как мы видим, вагина почти никогда не упоминается там открыто, разве что с помощью эвфемизмов. Однако в нем есть отрывки, в которых красноречиво описывается женское сексуальное желание. Песнь Песней содержит много тонких метафор женского возбуждения и оргазма. В иудейской традиции разум не противопоставлялся телу и секс в рамках супружеских отношений все еще оставался священным: согласно раввинским экзегезам, набожный человек должен был сексуально удовлетворять свою жену минимум раз в неделю – в зависимости от рода его занятий.

Но в I в. н. э. апостол Павел, эллинизированный иудей, привнес в иудейско-христианскую и языческо-христианскую культуру по всему Средиземноморью концепцию эллинизма, которая утверждала, что ум и тело находятся в состоянии войны друг с другом. Его писание кодифицировало и закрепило на следующие два тысячелетия представление о том, что сексуальность – это стыдно и неправильно, а необузданная женская сексуальность, пусть даже в браке, особенно постыдна и греховна. По ходу становления церкви в Европе и подъема Священной Римской империи учение Павла стало синонимом христианства, а христианство – синонимом западной культуры в целом.

На последующие четыре столетия пришелся расцвет западной идеологии, относившейся к вагине с особой ненавистью и изображавшей женскую сексуальность как отравленную приманку, ведущую к погибели. Эти воззрения распространялись вместе с учением апостола Павла и поддерживались священнослужителями. Ветхий Завет, конечно, строго осуждал женщин за сексуальные связи вне брака, например свою дочь можно было за блуд насмерть забить камнями. Но Ветхий Завет также критично относился и к мужским изменам и невоздержанности. При этом сексуальные отношения в рамках законного брака рассматривались как для мужчины, так и для женщины как благословение. В Левит, третьей книге Ветхого Завета, и в Мишне вагина упоминается в связи с менструальными кровотечениями: женщины должны воздерживаться от секса, совершать омовения и, как рекомендуется в Мишне, после менструации перед сексом с помощью тряпки убедиться в том, что крови в вагине больше нет {12, 13}.

Но отношение к вагине как к чему-то ненавистному даже в браке и идеал женской непорочности возникли и сформировались в эти четыре столетия, прошедшие после того, как апостол Павел создал свое учение. Особое распространение они получили в Северной Африке. Священники, которые проповедовали крайние формы аскетизма в мужской среде и разными способами истязали тело, стремились превзойти друг друга в оскорблении женской плоти. Апостол Павел писал: «Мужчине во благо вовсе не касаться женщины… Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (1 Кор. 7, 9). Но Тертуллиан, взяв за основу эту идею Павла, пошел гораздо дальше: теперь одобрялся только тот секс, целью которого было деторождение. Он рассматривал женщин как соблазнительниц, заманивающих мужчин в бездну сатанинских сексуальных утех {14}. Для него вагина была «храмом, построенным на выгребной яме», «вратами дьявола»: «А знаете ли вы, что каждая из вас – Ева? Приговор Бога и поныне лежит на представительницах вашего пола, также и вина лежит на вас и поныне. Вы – врата дьявола; вы первые вкусили запретный плод, вы первые нарушили Божественный закон… на вашей совести – смерть, ибо Сын Человеческий должен был умереть. И вы еще думаете о восхищении собой?» {15}.

Ассоциативная связь между женской девственностью и чем-то хорошим и чистым настолько глубоко укоренилась в умах, что мы едва ли задумываемся о том, действительно ли между этими понятиями существует какая-то связь. Мы полагаем, что так повелось издревле, но на самом деле идея «чистой» христианской невинности возникла сравнительно недавно. Большинство ученых, изучающих Библию, согласны с тем, что идеология священной девственности Богородицы относится к более поздним постулатам Церкви и не находит подтверждения в исходных текстах Нового Завета, которые предполагают, что у Марии было несколько детей. Представление о девственности Марии, которого мы придерживаемся, на самом деле было закреплено через пять веков после событий, описанных в Новом Завете, – в 451 г. н. э. на Вселенском соборе в Халкидоне {16}.

Сохранилось мало сведений о том, как вагина изображалась и воспринималась в Темные века, а то немногое, что сохранилось, исходит из медицинских текстов. Но, несмотря на убеждения священнослужителей, в первые полторы тысячи лет нашей эры на Западе по-прежнему считалось, что во время секса с целью зачатия ребенка женщины нуждаются в сексуальном удовлетворении. На протяжении 15 столетий считалось, что сексуальные расстройства вызывают у женщин болезни и душевные страдания. Еще в эпоху Гиппократа для лечения пациенток врачи практиковали массаж гениталий или поручали эту терапию акушерке. Практика назначать лечебный массаж наружных половых органов с последующим оргазмом в качестве средства от «истерии» сохранялась в Англии до эпохи Тюдоров и Стюартов.

Как уже отмечалось, Гален, взгляды которого вновь стали популярны в Средние века, считал, что модель женских половых органов – это «вывернутая наизнанку» модель гениталий мужчины. Древние греки придерживались мнения, что женщины выбрасывают сперму, которая способствует зачатию. И так как считалось, что матка перемещается по телу, они полагали, что женщины, не получающие сексуальной разрядки, рискуют пострадать от не вышедшей наружу спермы, которая разлагает их тела изнутри и посылает «вредные испарения» в мозг {17}.

Итак, в Средние века положительное отношение соседствовало с официальным осуждением вагины. В позднее Средневековье к ней обратились и фольклор, и литература, например Джеффри Чосер с его рассказом батской ткачихи и рассказом мельника из поэмы «Кентерберийские рассказы», написанной в конце XIV в. {18}.

Но эта эпоха, несмотря на идеалы рыцарской любви, породила также и новые способы порабощения вагины. Например, пояс верности был изобретен в начале Средневековья и использовался вплоть до XIV в. И это было отнюдь не изящное изделие, а фактически металлический замок, запирающий тело. Две полосы железа обвивали бедра той, на кого надевался пояс верности, а третья полоса проходила между ног. Муж женщины, отправляясь в путешествие или на войну, запирал этот кусок железа, а заодно и вагину своей жены на замок, а ключ забирал с собой. Такое устройство не только не давало заниматься сексом, но и затрудняло гигиену, а также приводило к появлению ссадин, поэтому правильнее всего рассматривать его как домашнее орудие пытки.

В XIV‒XV вв. по Европе прокатилась волна «охоты на ведьм». Ее целью стала женская сексуальность. Инквизиторы и односельчане часто объявляли «ведьмами» тех женщин, которые считались слишком сексуальными или слишком свободными. И пытки, которым их подвергали, тоже были направлены против их сексуальности. Существовало пыточное устройство «груша страданий», которое использовалось для истязания жертв обоих полов. Это был предмет грушевидной формы, сделанный из железа, который во время пыток, когда палач закручивал винт, расширялся внутри жертвы. Если пытали мужчин, устройство вводилось им в рот. Но, когда его использовали для пыток женщин, обвиненных в колдовстве или вызывании аборта, его вводили в вагину.

В XV–XVII вв. в Европе вагина стала объектом поисков «колдовских отметок», или «дьявольских знаков». Кроме того, инквизиторы уродовали вагины женщин, которых подозревали в еретичестве.

В эпоху Возрождения наступил расцвет в изучении анатомии, и это привело к тому, что был заново открыт клитор. В этот период считалось, что женщины сексуально неисчерпаемы, и женская сексуальность рассматривалась как более мощная, по сравнению с мужской. К тому же тогда все еще считалось, что женщины должны достигать оргазма, для того чтобы зачать ребенка.

Доктор Эмма Риз, литературовед из британского Университета Честера, которая писала о вагине в литературе елизаветинской и викторианской эпох, считает, что в елизаветинский период слова «губы» и «половые губы» намеренно обходили молчанием {19}. Она обращает внимание на сходство между двумя предметами из той эпохи – поясом верности и «уздечкой для сварливых женщин» – и утверждает, что в то время словесная и сексуальная распущенность женщин расценивались одинаково. Пояс верности накрепко запирал женские наружные половые органы, принуждая женщин быть сексуально пассивными, или «тихими», и таким же образом было сконструировано устройство «уздечка для сварливых женщин», которое делалось из железа и замыкалось вокруг головы слишком разговорчивой или любящей поспорить женщины, затыкая ей рот {20}.

Шекспир, непревзойденный новатор в области языка, придумал множество сленговых названий для вагины – от «черноты» в «Отелло» до «лодки» в «Короле Лире». Доктор Риз рассматривает все упоминаемые у Шекспира вагины. Она приводит цитату из «Тита Андроника»: «ненавистная, темная, пьющая кровь яма». В этой пьесе героиня, Лавиния, изнасилована, и ее насильники вырезали у нее язык. Доктор Риз утверждает, что тут образы губ и половых губ сталкиваются: и рот, и вагина Лавинии были подвергнуты насилию, чтобы подчинить их и заставить замолчать {21}.

Концепция женского тела как карты местности, где вагина – либо серная яма в этом пейзаже, либо воплощение буколической весны, получила распространение в риторике эпохи Возрождения. Для знакомства с более приятной версией образа вагины можно обратиться к эротической поэме Шекспира «Венера и Адонис», где Венера предлагает себя Адонису:

В «Короле Лире» доктор Риз интерпретирует сопротивление Корделии воле своего отца в контексте того, что слово «ничего» в елизаветинскую эпоху использовалось как сленговое для обозначения вагины. Теория доктора Риз заключается в том, что у Шекспира вагина часто становилась предметом каламбура и служила метафорой для обозначения «отличия» женственности, разнузданной природы женской сексуальности и «больной» и «грязной» природы как женского тела, так и женской речи, как это понималось в то время.

Корделия: Ничего, государь.

Лир: Ничего?

Корделия: Ничего.

Лир: Из ничего не выйдет ничего. Скажи еще раз.

Корделия: Я так несчастна. То, что в сердце есть, до губ нейдет. Люблю я вашу милость, как долг велит: не больше и не меньше {23}.

«Вагина, – пишет доктор Риз, – является символом хаоса, импотенции, “неспособности” (can’t – что в центральных графствах произносилось аналогично слову “влагалище” (cunt)), которая зияет в сердцевине пьесы. Ничто вынуждено принимать форму чего-то по настоянию Лира: “Из ничего не выйдет ничего”». Но что сохраняет интригу в пьесе, так это тот факт, что что-то все же может выйти из ничего: если вагина – это шифр, отсутствие, то что если она все же произведет ребенка?.. Когда Шут говорит Лиру, что «теперь ты вроде нуля без цифры», 0 может быть прочитан как символическое наименование вагины и означать усиливающееся чувство импотенции, которое испытывает Лир {24}. «Импотенция Лира, – пишет Риз, – становится причиной проклятия детородных органов одной из двух его дочерей».

В этом монологе вагина и ад становятся одним и тем же местом: «Внизу – один лишь черт. / Там – ад, там мрак… воняет».

Особое свойство вагины служить объектом притяжения для одних людей и вызывать боязнь у других возникло именно в этот исторический период. В это время на Западе она стала служить символом как рая, так и ада или вообще «ничего» – предполагаемого женского экзистенциального отсутствия.

В «Короле Лире» тропы, используемые для обозначения вагины, показывают, что в елизаветинский период взгляд на вагину, подразумевающий, согласно христианской концепции Павла, безобразность и дьявольскую сущность женских половых органов и женской сексуальности в целом, нашел очень яркое отражение в культуре. Но в то же время произведения других лириков показывают, что существовало и другое, более классическое течение, которое отождествляло этот орган с пасторальным восторгом и природным обаянием. «Символическая власть вагины имеет фундаментальное значение для понимания не только произведений Шекспира, но и всего Ренессанса в более широком смысле», – пишет доктор Риз. Во времена Шекспира упоминание влагалища считалось непристойным, что вынуждало драматургов того времени использовать каламбуры и намеки. В этом каламбурном отрывке из диалога Гамлета и Офелии (акт 3, сцена 2) подтекстом является вагина Офелии. Доктор Риз отмечает, что «в елизаветинском английском языке» слово «колени» могло означать как колени в современном понимании, так и влагалище. И, как вы помните, слово «ничего» в то время также означало «вагина».

Гамлет: Сударыня, могу я прилечь к вам на колени? (Ложится к ногам Офелии.)

Офелия: Нет, мой принц.

Гамлет: Я хочу сказать: положить голову к вам на колени?

Офелия: Да, мой принц.

Гамлет: Вы думаете, у меня были грубые мысли?

Офелия: Я ничего не думаю, мой принц.

Гамлет: Прекрасная мысль – лежать между девичьих ног.

Офелия: Что, мой принц?

Гамлет: Ничего.

Офелия: Вам весело, мой принц?

Гамлет: Кому? Мне?

Офелия: Да, мой принц {26}.

«Грубые мысли» для аудитории того времени означало «сексуальные», то есть «животные». Когда Гамлет спрашивает Офелию о том, что она думает, и она отвечает «Ничего», это означает, что она на самом деле не думает ни о чем, что она интеллектуально пассивна или нейтральна, но Гамлет на это отвечает, что характерно: «Прекрасная мысль – лежать между девичьих ног». Наружные половые органы – «ничего» – привлекательны сами по себе, но не менее привлекательно и то, что в голове у женщины нет никаких мыслей, а у ее половых органов нет опыта, или, иначе выражаясь, нет мудрости. Когда Офелия спрашивает в ответ «Что, мой принц?», это означает вопрос: каково это – лежать между девичьих ног? Каково это – быть сексуальной женщиной? И когда Гамлет отвечает «Ничего», этим он как бы говорит, что вагина – невинная, неопытная, нетронутая вагина – это и есть то, что должно находиться между ног у девственницы. Шекспир блестяще умел создавать двойные зеркальные параллели между женским мозгом и вагиной, и в его творчестве отлично отражено то, что аудитория той эпохи понимала связь между ними. Он играет словами, подчеркивая общеизвестный факт, что нет ничего более привлекательного, чем «ничего» на уме у молодых женщин, и что с точки зрения сексуального опыта вагина, которая находится между ног невинной девушки, и есть «ничего». Кажущееся непонимание Офелией двойного смысла этой игры слов только повышает «считываемость» сообщения о привлекательности сексуального и интеллектуального невежества женщин во всех смыслах.

Для короля Лира вагина была серной ямой, а для поэта Джона Донна, который также использовал скрытые метафоры, она была благословенна и сама была благословением, природным сокровищем Нового мира, «шахтой, полной драгоценных камней». В эпоху великих географических открытий, когда путешественники находили новые земли, полезные ископаемые и драгоценные камни, Донн в своей элегии «На раздевание возлюбленной» сравнивает тело любимой и ее вагину с сокровищами недавно открытой империи:

Именно о вагине сказано: «Империя моя, бесценный клад! Я волен лишь в плену твоих объятий». «И ты подвластна лишь моей печати» – это еще одна очень нежная метафора для вагины: хотя верно и то, что женское тело будет покорено, как со временем будут покорены и переданы Англии или Испании новые земли, на которых водрузят имперские знамена фаллической формы, тем не менее завоевание в данном случае является праздничным, полным любви деянием. Поэт ласкает рукой вагину своей возлюбленной, и, если вы понимаете, что выражение «моя печать» означало для читателя елизаветинского периода – перстень в то время вдавливался в воск для создания отпечатка, эротическое отношение Донна к вагине очевидно. Хотя Донн и называет вагину «своей», накладывая на нее метафорическую «печать», верно также и то, что воск постепенно нагревается, расплавляется, а затем сохраняет оттиск перстня.

Это противостояние, связанное с вопросом, является ли вагина раем или адом, выразилось и в том, что, когда анатомия получила в эпоху Возрождения признание, клитор как орган начал свой многовековой путь, на который обратил внимание историк Томас Лакер и о котором я писала в своей книге «Промискуитет»: его то теряли, то находили, то вновь теряли и затем снова обнаруживали. В истории западной анатомии это уникальное явление, потому что нет ни одного другого органа, о существовании, местонахождении, роли и функциях которого то «забывали», то снова вспоминали. Поджелудочная железа, не говоря уже о мошонке, когда-то была обнаружена раз и навсегда, так же как раз и навсегда были определены и их функции. И знания об этих функциях на протяжении последующих четырех столетий только углублялись, в то время как понимание роли клитора то улетучивалось, то восстанавливалось.

Эти интеллектуальные приключения клитора под лозунгами «Куда он делся?» и «Так для чего, говорите, он нужен?» должны также отражать принятое в западной культуре двойственное отношение к роли клитора, который выступает в качестве не только спускового крючка женского сексуального возбуждения, но и своего рода катализатора женского куража и уверенности. Амбивалентность относительно окончательного определения местонахождения и функций клитора отражает двойственное отношение к перспективе вручения женщинам – раз и навсегда – ключей к уверенности в себе и стремлению к свободе.

Клитор обнаруживался, «терялся» и вновь находился регулярно начиная с 1559 г. Именно в том году Реналдус Колумбус обнаружил участок тела, который он назвал «местом средоточия женского удовольствия». «Если вы коснетесь этого участка, – писал он, – то обнаружите, что он немного твердый и продолговатый до такой степени, что напоминает мужской пенис, и, поскольку никто до меня его не обнаруживал, если допустимо давать названия своим открытиям, то этот участок можно назвать любовью или сладостью Венеры». Он добавил, что «если энергично потереть этот участок пенисом или прикоснуться к нему хотя бы мизинцем, то это может вызвать очень быстрое семяизвержение благодаря полученному удовольствию… Без этих бугорков женщины не могли бы ни испытать удовольствия от любовных объятий, ни зачать ребенка».

В 1671 г. акушерка Джейн Шарп открыла клитор еще раз, отметив, что он может «стоять и падать, как пенис, делает женщин похотливыми и приносит наслаждение во время совокупления» {28}.

В «Анатомии человеческого тела», медицинском учебнике, написанном Уильямом Купером в 1697 г., клитор впервые описывается в качестве отдельного органа. Кроме того, Лакер цитирует другой учебник XVII в., на этот раз французский, который указывает, что клитор является тем местом, «где Создатель Всего поставил сиденье сладострастия, где, как и в головке полового члена, находятся наиболее чувствительные участки тела и где он разместил источник непотребства в женщинах» {29}.

Но эти «утраты» клитора и его повторные открытия только предвещают наиболее серьезную потерю, речь о которой пойдет дальше.