УРОК 7

СТАНЬТЕ ВУНДЕРКИНДОМ. ИЛИ ЖДИТЕ, ПОКА НАКОНЕЦ РАСЦВЕТЕТЕ

Все педиатры, как и все сознательные родители, знают нормы развития эмбрионов и детей. Когда у ребенка в утробе матери начинает биться сердце, когда формируются головной, спинной мозг и другие органы? В каком возрасте дети начинают контролировать свои губы, язык, движения глаз и различные части тела: от головы до кончиков пальцев ног? И наконец, возможно, самые главные вопросы для многих мам и пап: когда ребенок должен научиться сидеть, ходить и бегать? Рассказывая о развитии детей в рамках своего курса введения в психологию, я всегда показываю студентам таблицы, какие есть во всех «учебниках для родителей». В них подробно расписано, в каком возрасте ребенок приобретает те или иные навыки. Но известно ли вам, кто первым установил все эти нормы? Это был профессор Йельского университета доктор Арнольд Гезелл. Вы вряд ли о нем слышали, если только профессионально не занимаетесь детской психологией, хотя его имя (совершенно заслуженно) часто мелькает в биографических словарях и энциклопедиях по истории психологии. Гезелл — отличный пример человека, умудрившегося остаться в тени и не получить широкой известности. Хотя о нем и помнят в основном только узкие специалисты, он, несомненно, оставил в науке глубокий след.

Этот маленький экскурс в историю психологии необходим для обозначения важного рубежа в нашей беседе. Прошлые шесть уроков были преимущественно посвящены тому, насколько гении могут отличаться друг от друга в зависимости от достижений, уровня IQ, психических заболеваний, генетических предрасположенностей, образования, старшинства в семье, интересов и склонности к рискам. Теперь, имея представление о том, какая она, гениальность, давайте попробуем разобраться в том, когда она возникает. Когда проявляется и когда затухает? И важно ли, как именно заканчивается? Об этом мы поговорим в седьмом и восьмом уроках, которые полностью посвящены становлению и проявлению гениальности на протяжении жизни. Это легко проследить, в том числе по основным вехам творческого пути.

Итак, начнем с самого основного — когда же проявляется гениальность.

Детки в спешке

Если за основной критерий гениальности принять возраст создания великого шедевра или наиболее значимой работы, не беря в расчет обучение и ранние творения, идеальной моделью окажутся юные дарования. Такие дети достигают уровня мастерства взрослого человека в определенной области годам к десяти (или даже раньше). Это по определению позволяет им обойти правило десяти лет, о котором шла речь в пятом уроке. Мы убедились, что, когда дело касается мастерства, развитые не по годам юные дарования не только раньше остальных начинают двигаться к вершине, но и тратят на этот путь куда меньше времени. Таким образом, освоение навыков у них происходит в два раза быстрее, что позволяет первому успешному произведению или сочинению появиться на свет гораздо раньше. Они как дети, которые учатся ходить или говорить заметно раньше установленных норм.

В табл. 7.1 я привел несколько примеров юных дарований.

Табл. 7.1

Знаменитые (и неизвестные) юные дарования в различных областях

Ученые

Сванте Аррениус, Энрико Ферми, Зигмунд Фрейд, Фрэнсис Гальтон, Карл Фридрих Гаусс, Уильям Роуэн Гамильтон, Теодор Казински, Джон фон Нейман, Блез Паскаль, Жан Пиаже, Уильям Джеймс Сайдис, Теренс Тао и Норберт Винер.

Мыслители

Авиценна (Ибн Сина), Иеремия Бентам, Гуго Гроций и Джон Стюарт Милль.

Писатели

Дейзи Эшфорд, Рубен Дарио, Барбара Ньюхолл Фоллетт, Сэмюэл Джон­сон, Томас Бабингтон Маколей, Пабло Неруда, Александр Пушкин и Артюр Рембо.

Художники

Баския, Джованни Лоренцо Бернини, Альбрехт Дюрер, Ми Фэй, Пабло Пикассо и Ван Яни.

Композиторы

Исаак Альбенис, Бела Барток, Жорж Бизе, Фредерик Шопен, Эрих Вольфганг Корнгольд, Феликс Мендельсон, Вольфганг Амадей Моцарт, Сергей Прокофьев и Камиль Сен-Санс.

О некоторых (например, о Фрейде, Милле, Пикассо, Моцарте и Сен-Сансе) мы уже говорили. Кого-то упоминали вскользь. Так, в первом уроке я отметил, что IQ Блеза Паскаля был равен 195, а в пятом назвал его невероятным энциклопедистом, особенно отличившимся в технических науках, математике, физике, литературе, философии и религии. Теперь добавлю, что он был истинным юным дарованием в математике. Подростком он начал работать над созданием вычислительных машин и рассуждать о том, возможно ли, чтобы эти машины были разумны, предвосхитив идею искусственного интеллекта. Но еще раньше он написал не имеющие аналогов работы по проективной геометрии. Паскаль был настолько не по годам развит, что великий французский математик Рене Декарт подумал сначала, что автором трактата о знаменитой «Теореме Паскаля» (также известной как «загадочная гексаграмма») был отец, а не сын. Этот удивительный вклад в науку, повлекший за собой столетия доказательств, Паскаль сделал в возрасте всего шестнадцати лет! Почти на десять лет раньше нормы. Как правило, математические гении пишут свои первые выдающиеся работы примерно лет в двадцать семь. Что ж, кажется, статус юного дарования в самом деле сокращает путь к успеху.

Еще более впечатляет, что столь стремительный старт к славе часто помогает сделать карьеру гения продолжительнее. В классической музыке, например, ранние гении обычно создают произведения очень высокого уровня, которые позднее составляют великое наследие. При условии равных шансов в начале творческого пути (о чем мы говорили в шестом уроке) такая продуктивность приводит к большему количеству шедевров в конце. А чем больше выдающихся сочинений, тем выше шансы добиться одобрения современников и увековечить свое имя после смерти. Все это может вполне компенсировать даже короткую жизнь. Типичный пример — Моцарт. Он умер в тридцать пять, но создал более шестисот произведений, чего оказалось более чем достаточно, чтобы заслужить почетное место в классическом концертном репертуаре.

Творческий путь Людвига ван Бетховена также подтверждает теорию. Сам Бетховен не был юным дарованием (хотя его отец и пытался представить мальчика таковым, когда лгал о возрасте сына). В сравнении с Моцартом он был менее продуктивен, и за свои пятьдесят шесть лет создал чуть более ста великих произведений. Все его творчество делится на три периода, и самые знаменитые сочинения (такие как Пятая симфония) принадлежат ко второму. Однако произведения, позволившие обозначить эту стадию (Третья симфония, например), появились, когда композитору было уже около тридцати пяти. Так что если бы Бетховен прожил столько же, сколько Моцарт, мы бы знали его разве что по подражаниям Моцарту и Йозефу Гайдну. И конечно же, тогда Бетховен не стал бы одним из величайших композиторов в истории.

Увы, юные дарования не всегда вырастают в гениев. И на то есть две основные причины. Во-первых, этот вариант годится далеко не для всех областей. А во-вторых, социальная адаптация юных дарований далеко не всегда соответствует их интеллектуальному развитию и зачастую сильно отстает.

Подходящие области для вундеркиндов

Хотя имена в  не складываются в какой-то единый тренд, даже бег­лого взгляда на них достаточно, чтобы предположить: юные дарования чаще всего появляются в науке и классическом искусстве. Что касается первой, тут почти все (за редким и подозрительным исключением Пиаже и Фрейда) отличились в математике. Много юных дарований также среди гениальных шахматистов: Магнус Карлсен, Бобби Фишер, Гарри Каспаров, Юдит Полгар, Самуэль Решевский, Найджел Шорт и ­Борис Спасский. Карлсен начал заниматься шахматами в пять лет и уже через три года принял участие в первом турнире. В двенадцать получил звание международного мастера, а через год заслужил и титул гроссмейстера. Учитывая, что 12 − 5 = 7, правило десяти лет тут тоже не сработало. Чемпионом мира по шахматам Карлсен стал вскоре после того, как ему исполнилось двадцать три.

Если вундеркинды чаще всего проявляются в математике, музыке и шахматах, то что общего у этих трех областей? Ответ вполне очевиден: все три очень абстрактны и имеют четкие, понятные правила и цели. Особенно это справедливо для математики и шахмат, но и в классической музыке прослеживаются те же тенденции — посмотрите на все эти строгие гармонии, такты, контрапункты и оркестровки. Во всех трех сферах используются абстрактные понятия, будь то математическое доказательство, музыкальная партитура или запись шахматных партий во время матча. Ничего подобного не найти в литературе или изобразительном искусстве. Даже поэтический анализ с отвлеченными описаниями рифм и способов стихосложения не идет ни в какое сравнение, когда дело касается конкретного произведения. Получается, математики, композиторы и шахматисты способны очень быстро достичь высочайшего уровня мастерства. В таком случае неудивительно, что средний возраст создания шедевров у композиторов примерно двадцать девять лет — всего на пару лет больше, чем возраст создания великих работ у прославленных математиков.

Выходит, творчество в более конкретных и сложных областях чаще всего требует более длительного периода ученичества. Это правда, ведь тут мастерство, прежде чем перерасти в профессию, должно тесно сплестись с жизненным опытом. Это объясняет, почему великие писатели крайне редко создают что-то значимое в подростковом возрасте. Амери­канка Барбара Ньюхолл Фоллетт может считаться исключением, ведь она написала свои романы «Дом без окон» и «Путешествие Нормана Д.» в тринадцать и четырнадцать лет соответственно. И хотя оба произведения получили положительные отзывы критиков, успех их не был продолжительным. Ее последующие работы тоже не получили широкого признания. Не помогло даже то, что через десять лет писательница таинственным образом исчезла. Чарльз Диккенс был весьма плодовитым английским романистом, но первые его произведения увидели свет, когда автору было уже далеко за двадцать. Похожая судьба у русского писателя Федора Достоевского и у многих других прославленных литераторов. Получается, Фоллетт — то самое исключение, которое лишь подтверждает правило.

Еще более странным исключением выглядит упомянутая в таблице Дейзи Эшфорд, написавшая свою новеллу «Молодые гости» в девять лет! Хотя это раннее произведение и является воплощением незрелости, изобилует орфографическими и грамматическими ошибками, а также наивными суждениями относительно высшего общества Англии, каким-то образом оно вызывает необъяснимое восхищение. Действительно, как не улыбнуться, читая фразу: «По маему мнению, все это не больше, чем ветреный вздор». Изданная двадцать лет спустя, книга претерпела восемнадцать переизданий, легла в основу пьесы, мюзикла, фильма и телесериала! До сих пор никому не приходило в голову спорить с тем, что эта крошечная новелла по мастерству и жизненному опыту может соперничать с «Оливером Твистом» или «Бедными людьми». Однако лучше все же не причислять Дэйзи Эшфорд к истинным юным дарованиям, ведь ее первое и единственное успешное произведение рядом не стояло со зрелыми творениями менее одаренных писателей. Любопытно, что кое-кто из критиков сравнивал первый роман Скотта Фицджеральда «По эту сторону рая», вышедший в середине 1920-х, именно с «Молодыми гостями». Так-то вот.

Юные дарования гениальны далеко не во всем

Хотя Дэйзи Эшфорд нельзя в полной мере назвать юным дарованием, она не единственная из приведенного выше списка, кому так и не удалось в зрелом возрасте достичь каких-либо успехов. Тут интерес представляют еще два математика.

Первый — Уильям Джеймс Сайдис. Как вы помните из четвертого урока, Джеймс Милль сам обучал своего сына Джона Стюарта Милля, чтобы вырастить настоящего гения. Так вот, видный психиатр Борис Сайдис, когда у него в 1898 году родился сын, решил сделать нечто подобное. Он начал с того, что назвал сына в честь своего приятеля, знаменитого психолога Уильяма Джеймса. Мальчику все удавалось: он овладел несколькими языками (Борис и сам был полиглотом), еще ребенком освоил высшую математику. В одиннадцать лет поступил в Гарвардский колледж, став самым молодым студентом за всю историю учебного заведения, и быстро проявил себя, произнеся речь о четырехмерных телах на собрании математического клуба. Однако стоило сыну вырваться из-под отцовского контроля, жизнь его повернула совершенно в иное русло. Постепенно теряя интерес к математике, Уильям Джеймс углубился в политику и опубликовал даже несколько работ на разные темы, став в итоге так называемым «неэффективным вундеркиндом», то есть человеком, про которого говорят «за все берется, но не все удается». Он никогда не был женат и скончался в возрасте сорока шести лет в безвестности вскоре после того, как выиграл суд у журнала «Нью-йоркер», обвинив редакцию в клевете относительно последних лет его жизни. Образ Уиль­яма Джеймса Сайдиса и в самом деле обрастал множеством слухов, большинство из которых были весьма неприятными. Популярные СМИ с удовольствием фиксировали неудачи человека, которого когда-то называли юным дарованием, а также не упускали возможности упрекнуть его отца в жестокости и бессердечности. По поводу последнего газеты были, в общем-то, правы. Со временем отец с сыном настолько отдалились друг от друга, что Уильям Джеймс даже не пришел на похороны Бориса.

Творческий спад Сайдиса в большей степени был связан с неудачами социальными, нежели интеллектуальными. Человек просто хотел, чтобы его оставили в покое, позволив заниматься любимым делом, математика же прочно ассоциировалась у него с отцом.

Еще один пример задержки социального развития мы находим в истории Теодора Казински, родившегося в 1942 году. Определенные события, произошедшие в жизни этого перспективного юного математика, возможно, толкнули его на антиобщественный путь. Например, в пятом классе Теодор прошел IQ-тест и заработал аж 167 баллов. Это позволило мальчику перепрыгнуть через несколько классов и, как он сам потом вспоминал, полностью разрушило отношения со сверстниками. Позднее, поступив в шестнадцать лет в Гарвард, Казински стал участником жестокого эксперимента известного психолога Генри Мюррея. Скорее всего, полученный во время этого эксперимента травмирующий опыт и заложил фундамент недоверия к власть имущим. Тем не менее Казин­ски окончил Гарвард и получил докторскую степень по математике в Мичиганском университете, где даже был удостоен награды за свою работу. Вскоре после начала работы в Калифорнийском университете в Беркли Теодор осознал, что не хочет ни преподавать, ни вообще иметь дело со студентами, и уволился. Несколько следующих лет Казински прожил отшельником в хижине в лесах Монтаны, где и развились его ультрарадикальные политические взгляды. Менее чем через десять лет после увольнения из Беркли он отправил по почте свою первую бомбу, а затем в течение семнадцати лет разослал еще больше дюжины. Все вместе эти взрывные устройства унесли жизни троих и ранили больше двадцати людей. Первые атаки Казински были направлены на работников университетов (что делало его еще более опасным для тех из нас, кто учился в то время). В 1978 году он установил бомбу (которая так и не сработала) в багажном отсеке «Боинга-727», что вывело его преступления на федеральный уровень. ФБР сформировало специальную группу для расследования его действий. СМИ впоследствии дали ему прозвище Унабомбер. Теперь Казински отбывает пожизненное тюремное заключение, а его заслуги вундеркинда-математика остались далеко в прошлом.

Должен подчеркнуть, что эти две истории не стоит воспринимать как типичные. Они просто показывают, что бывает, когда социализация сильно отстает от интеллектуального развития. В табл. 7.1 ­упоминается ­Норберт Винер, невероятно одаренный ребенок, ставший в итоге истинным гением математики и основоположником кибернетики. В авто­биографии Винер посвятил несколько страниц Сайдису, чьим выступлением в математическом клубе Гарварда был глубоко впечатлен в студенческие годы. Вместе с тем Винер отмечает и бросавшуюся в глаза неопытность Сайдиса, который выглядел слишком юным даже для одиннадцатилетнего. Винер полагает, что Сайдис мог бы стать блестящим математиком, если бы не эта его незрелость.

Чтобы продемонстрировать, как не по годам развитый ребенок может постепенно развиться во взрослого гения, позвольте привести еще один пример из списка. Теренс Тао родился в 1975 году. В математике он был даже более одарен, чем Сайдис и Казински. В девять лет Тао уже изучал университетский курс, а с десяти до двенадцати участвовал в Международных математических олимпиадах и завоевал бронзовую, серебряную и золотую медали, став самым юным участником, получившим все три награды. После защиты докторской диссертации в Принстоне в двадцать один год он принял приглашение Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, где всего лишь за три года получил еще и степень профессора, тоже став самым молодым в своем роде. Тао опубликовал более трехсот статей, написал более десятка книг и заслужил множество наград, включая Филдсовскую премию, которую часто называют эквивалентом Нобелевской для математиков. Он преподавал как студентам-бакалаврам, так и аспирантам, читал лекции по линейной алгебре и пятой проблеме Гилберта, сотрудничал со многими коллегами и в итоге заработал число Эрдёша, равное двум (поищите в интернете, чтобы понять, почему это важно). Тао женился на женщине «высокого полета» (инженере из Лаборатории реактивного движения), у них родились двое детей. Таким образом, он представляет собой полную противоположность трагическим историям Сайдиса и Казински.

Прошу вас, постарайтесь следовать путем Тао, если сможете!

Бесценное свободное время

Все юные дарования раньше других достигают мастерства в определенной области и добиваются внушительных успехов. По крайней мере если правильно выбрали область применения способностей и их социальные навыки не сильно отстают от интеллектуальных. А как обстоят дела с теми, кто плетется в хвосте и скорее запаздывает с выполнением норм, чем опережает их? С теми, кто поздно расцветает?

Вначале давайте кое-что проясним. Понятие «поздний расцвет» имеет несколько значений. Одно из наиболее распространенных относится к нормам развития всех Homo sapiens. Так, среди поздно заговоривших детей может оказаться кто угодно, и именно здесь мы находим нобелевских лауреатов Альберта Эйнштейна и Ричарда Фейнмана наряду с другими гениями-математиками. Иногда понятие распространяется и на состояния, напрямую не связанные с задержкой развития. Я говорю о дислексии, неспособности читать, часто связываемой с одаренностью в невербальных областях, таких как, например, изобразительное искусство. Не знаю, соответствует ли это действительности, но часто в качестве примера человека с подобным диагнозом приводят Пабло Пикассо. Однако дислексия — не прямой показатель отклонений от некой нормы, а, скорее, когнитивное состояние, объясняющее отклонения в обучении, скажем чтению. В том же ряду стоят диагнозы, связанные с расстройствами аутистического спектра, часто встречающиеся у гениальных ученых, математиков (им страдал Исаак Ньютон), а также у юных талантливых шахматистов и музыкантов. Поскольку аутизм несет в себе генетическую составляющую, стоит отметить, что младший брат Теренса Тао был очень одаренным аутистом с уровнем IQ 180, получил степени по музыке и математике, стал международным мастером по шахматам и устроился работать в австралийский филиал Google. Безусловно, Найджел Тао, человек, обладающий невероятно «высокой продуктивностью», говоря современным языком, разрушает все стереотипы, связанные с психи­атрическими диагнозами.

Однако лично я предпочитаю не использовать выражение «поздний расцвет» в этом контексте. Довольно трудно поставить диагноз живому человеку, не вынося «дистанционных» суждений, особенно если человек действительно страдает от какого-то недуга. Симптомы тут куда более размыты, чем те, что мы наблюдали у «безумных гениев» из нашего второго урока. Взять, к примеру, трудности с обучением Томаса Эдисона, из-за которых он вынужден был перейти на домашнее обучение под патро­натом своей матери (вспомните третий урок). Эдисон точно попадал под описание синдрома дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ). Но кто может сказать наверняка? К тому же все это куда больше соответствует «освобождающему опыту», о котором мы говорили в третьем уроке. И дислексию, и СДВГ, безусловно, можно рассматривать как его часть.

В нашем разговоре я предпочитаю рассматривать выражение «поздний расцвет» в контексте ожидаемого развития творческого пути. Тогда это явление представляет собой некую противоположность «ранним гениям» (или вундеркиндам). В отличие от вторых, «поздние гении» начинают осваивать навыки, необходимые для определенной области, гораздо позже. В таком случае на овладение мастерством требуется заметно меньше времени, однако зачастую все же куда больше ожидаемого. Как следствие, такие люди выдают свои первые шедевры в довольно зрелом возрасте.

Чтобы понять, почему для проявления гениальности порой требуется так много времени, нужно разобраться, что представляют собой так называемая кристаллизация опыта, жизненные перемены, медленное овладение мастерством и превратности судьбы «гениев одного шедевра».

Кристаллизация опыта и жизненные перемены

Юные дарования — невероятные счастливчики. Каким-то образом им удается открыть в себе небывалый интерес к овладению навыками в той или иной области в очень раннем возрасте. Если спросить дошкольника, кем он хочет стать, мало кто ответит: «Великим математиком». В лучшем случае вы услышите о пожарном, рок-звезде или президенте Соединенных Штатов. Если попросить ребенка порассуждать над своим выбором и подумать, что ему потребуется в ближайшие лет двадцать для достижения поставленной цели, не стоит ждать какого-то конкретного ответа (если вы вообще получите хоть какой-то ответ). Для большинства детей в этом возрасте все что нужно — это еда и сон. А вот юные ­дарования точно сообщат вам, по сколько часов занимаются каждую неделю, да еще и продемонстрируют, чего достигли.

Само собой, юный гений тоже может передумать и в какой-то момент сменить сферу деятельности. Однако когда такое происходит, область его нового интереса не слишком радикально отличается от предыдущей. Потенциальный классический пианист-виртуоз может увлечься сочинительством или податься в джазовые импровизаторы. И хотя классическая музыка и джаз, безусловно, не одно и то же (с точки зрения как исполнителя, так и композитора), все же у них достаточно общего для успешного перехода. Например, великий американский джазмен Херби Хэнкок начинал в детстве как одаренный пианист-классик. В одиннадцать лет он даже сыграл первый отрывок из концерта Моцарта с Чикагским симфоническим оркестром. Хэнкок увлекся джазом лишь в возрасте двадцати лет, но это вовсе не значит, что ему пришлось начинать с нуля. Напротив, всего через два года он уже выпустил свой первый успешный альбом под символичным названием «Взлет» (Takin’ Off). Все композиции в альбоме были авторскими, а первый трек «Арбузный человек» (Watermelon Man) вскоре стал эталоном джазового исполнения. Другими словами, Концерт для фортепиано № 26 ре мажор Моцарта и компания музыкантов одного из ведущих классических оркестров никак не помешали Хэнкоку стать успешным джазовым исполнителем.

Творческие озарения. Услышав в подростковом возрасте записи вокального квартета The Hi-Lo’s, Хэнкок обратил внимание на джаз. Окончательно утвердился в необходимости серьезно обучаться этому направлению он после того, как услышал живое выступление пианиста Криса Андерсона, к которому и попросился в ученики. Это отличный пример так называемой кристаллизации опыта. До того как стать звездой, Хэнкок был просто талантливым парнем в поисках своей гениальности. У него накопилось достаточно музыкальных навыков, но их нужно было направить в верное русло, которое должно было быть к тому же не слишком далеким от классической подготовки, чтобы не пришлось перечеркивать все полученные знания. Внезапно звезды сошлись нужным образом, а все остальное, как говорится, уже история.

Подобная кристаллизация опыта — явление довольно распространенное. В одном исследовании в качестве примеров приводятся композиторы Рихард Вагнер, Клод Дебюсси, Игорь Стравинский и Пьер Булез; математики Карл Фридрих Гаусс, Эварист Галуа, Давид Гильберт, Годфри Харолд Харди и Сриниваса Рамануджан; художники Пьер-Огюст Ренуар и Пауль Клее. Во всех случаях некие события жизни стали причиной смены направления или даже области проявления таланта. К счастью, у всех вышеперечисленных гениев кристаллизация опыта происходила довольно быстро, и они избежали «позднего расцвета». У всех развитие шло либо в нормальном темпе, либо с легким опережением. Иногда, впрочем, судьбоносные события происходили довольно поздно, что позволяло продлить творческий путь.

Отличный пример запоздалого расцвета — австрийский композитор Антон Брукнер. Его-то уж совершенно точно нельзя назвать юным дарованием. Он получил стандартное музыкальное образование, учился играть на органе, пел в монастырском хоре и, еще будучи подростком, стал прекрасным исполнителем. Сочинял он исключительно церковную музыку, и ничего выдающегося в ней не было. Брукнер продолжал ­усердно учиться у разных педагогов, не выходя за рамки религиозной музыки, которой он намеревался посвятить жизнь. Неожиданная крис­таллизация опыта случилась, когда один из наставников познакомил Брукнера с новой оперой Вагнера. Антону было уже тридцать девять лет, но это не помешало ему переключиться на симфоническую музыку. Учитывая, что сочинения Вагнера были куда более прогрессивными, чем консервативная церковная музыка, которую Брукнер сочинял на протяжении двадцати лет, это было похоже на кардинальную смену деятельности, на полный сброс таймера десяти лет. Естественно, первые симфонии не имели успеха, особенно «Ученическая» и Симфония № 0. Вплоть до Третьей композитор не сочинил ничего даже близко достойного одоб­рения Вагнера (которому она и была посвящена). Но и тогда Брукнер еще не достиг высот. Только позже он наконец завершил первую версию своей Симфонии № 4, известной как «Романтическая», которая и по сей день часто исполняется на концертах и выходит в записях. Тогда Антону Брукнеру было уже пятьдесят, и значит, его первый шедевр появился на свет на двадцать лет позже, чем в среднем у композиторов-классиков. Без сомнений, Брукнера можно записать в «поздние гении».

Производство лимонада из лимонов жизни. Брукнер и Хэнкок столк­нулись с неожиданным музыкальным опытом, в корне изменившим их творческий путь. Но иногда и кардинальные перемены в жизни могут стать толчком к смене направления деятельности. Ярчайший пример здесь — Анна Мэри Робертсон (известная как Бабушка Мозес), возможно самая знаменитая из американских народных художников. Кто-то возразит, что народное творчество — жанр не очень богатый на гениев, однако история Бабушки Мозес весьма показательна.

Большую часть взрослой жизни она вышивала нитками причудливые картины, потом внезапно в пятьдесят лет стала рисовать пейзажи на щитах из ДСП обычными малярными красками. Тем не менее вышивание оставалось ее главным занятием вплоть до семидесяти лет, когда у Робертсон развился артрит, и к семидесяти шести годам вышивание для нее стало совершенно невозможным занятием. Сестра посоветовала ей вернуться к живописи. Работы Бабушки Мозес, довольно необычные по стилю, вскоре привлекли внимание публики. Первая картина была продана всего за несколько долларов, а в дальнейшем цены доходили и до нескольких тысяч. Ее «Четвертое июля», например, висит в Белом доме и воспроизводилось на государственных марках. И хотя среди ее картин (а их Бабушка Мозес писала по полусотне в год) сложно выделить первый шедевр, «Приготовление кленового сиропа» (Sugaring Off) может считаться таковым: лет десять назад работу продали с аукциона более чем за миллион долларов! Эту картину Бабушка Мозес написала в 1943 году, когда ей было восемьдесят три. Этот факт делает художницу самой возрастной из всех «поздних гениев».

Медленное овладение мастерством

Давайте вернемся к правилу десяти лет. Согласно ему, для достижения мастерства мирового класса в любом виде творчества требуется в среднем заниматься по три часа в день в течение десяти лет, что, по грубым ­подсчетам, составляет десять тысяч часов. Все это проще сказать, чем сделать, даже с учетом того, что наличие таланта значительно ускоряет процесс. Именно поэтому стать гроссмейстером по шахматам, вирту­озом игры на скрипке или звездным спортсменом — задача не из легких. К счастью, во многих творческих областях все упрощается тем, что мастерством и навыками можно овладеть в учебном заведении. Так, будущие гении математики или естественных наук начинают заниматься уже в старших классах школы, а затем продолжают образование в вузе и аспирантуре, посвятив необходимые десять лет лекциям, решению задач, экзаменам, лабораторным работам и своим преподавателям. У каждого, кто получил докторскую степень в одном из топовых колледжей или университетов, уже есть все для успешного старта. Действительно, докторская может вполне стать вашим первым прорывом. Это часто срабатывает, если только на пути не возникают трудности, вызванные гендерной или классовой принадлежностью.

Половые препятствия. Диссертация по радиоактивным веществам помогла Марии Кюри в 1903 году получить Нобелевскую премию. Можно было бы сказать, что она пришла к вершине довольно быстро, но на самом деле карьеру Кюри (в девичестве Склодовской) правильнее рассматривать как «поздний расцвет». Свои первые исследования радиоактивности она завершила в тридцать семь, что примерно на шесть лет больше среднего возраста, в котором физики обычно совершают свои первые прорывы. Ее путь в науке отлично демонстрирует, как внешние обстоятельства могут замедлить освоение навыков в определенной области. В случае Кюри пробуксовка была вызвана постоянным прерыванием учебного процесса. Причиной тому были не только финансовые трудности, но и гендерная дискриминация в родной Польше. Только в двадцать лет Кюри смогла наконец перебраться во Францию и поступить в Парижский университет. Но даже тогда она еле сводила концы с концами, давая уроки по вечерам, часто голодала, а зимой мерзла от холода. Так что высшее образование Мария Кюри получила лишь в двадцать семь и далеко не сразу поступила в аспирантуру. Сначала она набралась опыта в исследовательской деятель­ности и навестила семью в Варшаве. Во время этого перерыва Мария познакомилась с Пьером Кюри, который убедил ее защитить докторскую диссертацию. Она же в свою очередь вдохновила Пьера написать диссертацию, которую он защитил в год их свадьбы. Пара была очень счастлива в браке, а совместные исследования принесли им Нобелевскую премию, разделенную с Анри Беккерелем.

Создать семью влюбленные решили еще до получения Марией докторской степени. Ей было почти тридцать, когда родилась первая дочь Ирен (о ней мы говорили в третьем уроке). Чтобы содержать пополнение, Кюри была вынуждена подрабатывать учителем. В придачу ко всему пара не получила от университета денег на проведение исследований, что вынудило их обустроить лабораторию в заброшенной хижине. Диссертация требовала много времени, ведь нужно было выделить мизерное количество радиоактивного элемента из тонн обыкновенной руды. Это лишь частично объясняет, почему первый научный прорыв Кюри случился так поздно!

Вторая часть объяснения связана с тем, что женщинам для получения образования в то время требовалось куда больше времени, чем мужчинам. И это при условии, что женщинам вообще разрешали учиться. Например, в исследовании биографий знаменитых американских психологов, рожденных с 1842 по 1912 год, отмечается, что на получение докторской степени у женщин уходило на шесть лет больше, чем у мужчин. Согласно этой статистике, Мэри Калкинс (современница Марии Кюри) смогла получить докторскую степень только в тридцать два года. Уровень знаний Калкинс полностью соответствовал духу, а ее пол не соответствовал букве академических требований Гарварда. Ее передовые достижения официально не признавали по причине, которую сейчас бы мы назвали «уловкой-22». И хотя администрация Гарварда позволила Калкинс прослушать курс лекций вместо продолжения обучения в ­Аннексе (сейчас известном как Рэдклифф), в вопросе присвоения научных степеней женщинам исключений ждать не приходилось. И это понятно, ведь официально женщины в Гарварде не обучались. Не ­помогли даже высокие оценки научных руководителей, одним из которых был сам Уильям Джеймс!

Социально-экономические условия также могут вызвать определенные трудности и стать причиной «позднего расцвета» гениев.

Классовые ограничения. Вот увлекательная история о человеке, который не мог получить классического образования до тех пор, пока не совершил свое первое научное открытие. Гением, чей творческий путь развивался в обратном направлении, был английский физик и математик Джордж Грин. Именно его идеи до сих пор превалируют в современных математике и физике, включая квантовую теорию поля.

Джордж родился в семье мельника и школу посещал всего год, пока отец не привлек его к тяжелому труду. Но даже за столь короткий период мальчик успел познакомиться с алгеброй, тригонометрией и логарифмами. Он всем сердцем полюбил математику и занимался самостоятельно без всяких учителей, получая знания из библиотечных книг. Удивительно, но, вместо того чтобы изучать устаревшую сложную ньютоновскую математику, распространенную в те времена в Великобритании, Грин овладел передовым методом вычислений Лейбница, которому отдавалось предпочтение на Европейском континенте.

К тридцати годам выросли семейные обязанности (детей у него будет всего семеро), трудиться на мельнице отца приходилось еще больше. Тем не менее в 1828 году в возрасте тридцати пяти лет Грин за свой счет опуб­ликовал первый доклад, представив оригинальный метод применения математического анализа к теориям электричества и магнетизма. И пусть для широкого признания его вклада в науку потребовалось некоторое время (спустя более века Эйнштейн заметил, что работа Грина на двадцать лет опередила свою эпоху), этот «поздний гений» все же заслужил полагающуюся ему славу. Обстоятельства для продолжения научной карьеры сложились весьма подходящие: отец Грина умер годом раньше, оставив наследство, достаточно большое, чтобы Джордж смог бросить мельницу и продолжить изучение математики в университете. В тридцать девять лет он поступил в Кембридж и с отличием окончил его шесть лет спустя. Став выпускником ровно через десять лет после своего первого великого открытия, Грин таким образом повернул вспять правило десяти лет (если, конечно, не брать во внимание, что успех целиком и полностью был результатом усердного самостоятельного обучения). Любопытно, что мельница, которую Грин так ненавидел, в итоге превратилась в научный центр.

Превратности судьбы «авторов одного шедевра»

В двух предыдущих параграфах я попытался объяснить причины появления «поздних гениев». Одни ждали некоего важного события, позволившего выкристаллизоваться опыту и открывшего истинное предназначение. В таком случае нередко приходилось осваивать дополнительные навыки, ведь полученные ранее знания не всегда четко соответствовали новым задачам. В случае Брукнера опыт написания органной и церковной музыки не очень-то подходил для сочинения симфоний, в которых на первый план выходили тубы Вагнера, а не клавишные и хоровое пение. Другим «поздним гениям» просто нужно было больше времени, чтобы овладеть необходимыми знаниями, так как у них на пути возникали внешние препятствия. Мария Кюри и Джордж Грин точно знали, в чем их призвание, и следовали ему на протяжении всей жизни, но путь услож­нялся семейными и социальными неурядицами.

Безусловно, обе причины могут появляться в жизни и порознь, и одно­временно. Это не такое уж редкое явление. Если человек не имеет финансовой независимости, овладение новыми знаниями происходит одновременно с работой по первой специальности. Так что к позднему старту прибавляется еще и долгий подготовительный период. При этом обе фазы могут протекать одновременно, без прерывания творческого процесса.

Взять, к примеру, Уильяма Джеймса, о котором много было сказано в четвертом уроке. Он начал с физиологии, затем переметнулся в психологию и в итоге пришел к философии (с основным уклоном в первые две области). Конечно, его переход был обусловлен определенными усло­виями. Психология как самостоятельная наука сравнительно недавно выделилась из физиологии, а в то время существовала в основном только в рамках философии. Тем не менее знания в этих областях довольно четко обозначены и сильно разнятся. А вот внимательное изучение пуб­ликаций Джеймса говорит о том, что между стадиями его творческого пути не было большого разрыва. Например, его чисто философский труд 1896 года «Воля к вере» (The Will to Believe) был опубликован до «Разно­образия религиозного опыта» (Varieties of Religious Experience, 1902), в котором упор делается явно на психологические аспекты. Таким образом, свой вклад в философию и психологию Джеймс делал одновременно, без какого-либо застоя в карьере. Другими словами, он никогда не брал перерыва на переподготовку.

Получается, «поздний расцвет» гениев объясняется не только задержкой на старте, но и медленным овладением мастерством.

Два разных пути к одному шедевру. Я только что заявил, что оба ва­рианта возможны, а теперь хочу рассказать о случаях, когда ни один из них не подходит. Тут все строится на том, о чем мы говорили в шестом уроке, то есть на качестве «шедевров», вытекающем из количества «попыток» эти шедевры создать. В среднем получается, что чем больше попыток, тем больше шедевров, но одновременно растет и количество провалов. Мы также говорили, что одни гении выдают больше шедевров, а другие заметно меньше. Тогда же, в шестом уроке, я рассказал о «гениях одного шедевра», то есть о тех, кто прославился лишь одной успешной работой. Сложив все вместе, мы видим, что к славе «гения одного шедевра» ведут два совершенно разных пути. В одном случае творец предпринимает лишь одну попытку, которая становится невероятно удачной. Взять, к примеру, американского писателя Нормана Маклина, автора единственного романа, написанного им в 1976 году, «Там, где течет река» (A River Runs Through It), который был к тому же успешно экранизирован. В другом случае гении предпринимают множество попыток, но, увы, лишь одна из них становится успешной. Так, другой американский писатель, Эптон Синклер, написал множество романов (больше десяти в одной только серии о Ленни Баде) и лишь один несомненный шедевр «Джунгли» (1906). Конечно, это две крайности, но результат неизменен — шедевр только один. Если единственный успех считать первым, то должно ли непременно пройти десять лет (хотя бы приблизительно) с начала обучения до появления шедевра?

Ответ отрицательный. У «гениев одного шедевра» прорыв может случиться на любом этапе творческого пути. И это никак не связано с количеством попыток. Единственное обязательное условие тут со­стоит разве что в том, что поздним «гениям одного шедевра», как правило, приходится ждать успеха гораздо дольше — такова судьба! Если приравнять рождение шедевра к выпадению шестерки на игральной кости, то вероятность получить результат с первого броска будет всего 17%, и, возможно, придется бросать кость много раз. В этом смысле ранние «гении одного шедевра» ничем не отличаются от поздних, разве что у них больше шансов сорвать банк в течение десяти лет.

Невезучие «поздние гении». В восьмом уроке мы еще вернемся к этой теме, сейчас же вы вправе требовать конкретных примеров (как и было обещано). Но все не так просто. Влияние случая можно определить только при наличии достаточного количества результатов. Например, нельзя просто сказать, на какую сторону чаще падает монетка. Нужно подкинуть ее множество раз, и точность результатов будет возрастать с количеством попыток определить эту точность. Таким образом, лучшее, что я могу сделать, — это представить гипотетический пример на основе жизни реального человека. И человеком этим будет математик французско-греческого происхождения Роже Апери, умерший в 1994 году.

«Кто-кто?» — спросите вы. Моя первая реакция была такой же. Я на­ткнулся на его имя, когда искал в интернете «гениев одного шедевра», которые добились успеха к концу творческого пути. Роже Апери подходит под описание лучше всех. В шестьдесят три года он опубликовал первое доказательство иррациональности частного значения числа (то есть невозможности выразить его соотношением двух других чисел, как в случае с числом π). Нас не интересует сейчас, почему это так важно и по сей день (если только вы не увлечены дзета-функцией Римана). Когда впервые Апери представил свои доказательства коллегам, ему не поверили. Только позднее результаты были подтверждены, а доказательства приняты. Таким образом, это открытие стало известно как «теорема Апери», а математическая постоянная получила название «константа Апери» (обозначаемая, естественно, бесконечным рядом). К сожалению, к тому времени у Апери уже диагностировали болезнь Паркинсона, так что его первый прорыв оказался последним. Однако это открытие было столь важным, что его даже выбили на надгробии ученого (теорему, конечно, а не ее доказательство).

А теперь, возвращаясь к нашей теме, давайте предположим, что доказательство Апери не зависело от всех его ранее опубликованных работ. Конечно, это весьма громкое заявление, но мы ведь говорим гипотетически, словно помещая математического гения в параллельную вселенную. В свое оправдание скажу, что читал биографию Апери, написанную его сыном (тоже математиком), и не нашел в ней ни единого упоминания о том, что эпонимическая теорема представляла собой кульминацию прошлых работ или вытекала из других открытий ученого. Учитывая мое предположение, этот прорыв мог произойти на любом этапе творческого пути, в том числе и в самом начале, что автоматически поставило бы Апери в один ряд с «ранними гениями». Или как минимум со «средними». Чувствуете, к чему я? Не зная огромного количества деталей, невозможно сделать вывод о том, что «поздний расцвет» — дело случая. Апери ­просто бросал кости, пока ему не выпало «шесть». И так уж случилось, что «­шестерка» выпала, когда ему было уже за шестьдесят.

Что есть норма?

Так как же быть? Стремиться стать вундеркиндом или ждать, пока откроются истинные таланты и предназначения? Определенно, и в том и в другом есть свои плюсы и минусы. Если решите следовать по пути юного дарования, следует очень тщательно подойти к выбору области, в которой желаете прославиться, и сделать это нужно до того, как вам исполнится десять (так что для большинства, если не для всех моих читателей, думаю, момент упущен). Не стоит также забывать о социальных навыках и следить, чтобы они поспевали за вашим мастерством. Если же вы решили ждать «позднего расцвета», к моменту начала творческого пути наберитесь опыта. Для этого вам может понадобиться невероятное терпение. В придачу ко всему у вас может быть постоянная работа, мешающая достижению целей. Следовательно, оптимальный путь лежит все же где-то посередине. В конце концов, именно им идет большинство гениев. Все они укладываются в так называемую норму вроде той, что определяет возраст для первого слова или шага ребенка. Первые открытия гении делают примерно между двадцатью пятью и тридцатью годами. Так что этот возраст вполне можно взять за некую среднюю отметку. И если это сработало у Эйнштейна, то почему не должно сработать у вас?

Но есть ли еще что-то, чего мы пока не учли, что может склонить чашу весов на ту или иную сторону? Безусловно. И это то, насколько долго вы собираетесь прожить.

Отправить