УРОК 6

СТРЕМИТЕСЬ К СОВЕРШЕНСТВУ. ИЛИ ДЕЙСТВУЙТЕ МЕТОДОМ ПРОБ И ОШИБОК

Один из самых часто задаваемых на собеседованиях вопросов стал уже классикой: «Какой ваш самый большой недостаток?» Он обычно следует сразу после другого: «Какое ваше самое большое достоинство?» Столь нелепое соседство могло бы выглядеть обезоруживающе, если бы большинство претендентов уже не знали о нем и не готовили ответы заранее. Многие считают, что «проходной балл» можно заработать ответом: «Должен признаться, я перфекционист». Звучит вполне достойно, вот только руководители, проводящие собеседования, слышат это почти от каждого. Те, кому действительно довелось поработать с перфекционистами, знают, что это качество далеко не так прекрасно, как принято считать. Но для творческого гения перфекционизм — явный плюс. Или нет?

Чтобы разобраться, я решил погуглить и забил в строке поиска слово «перфекционизм». Результаты сразу же привели меня на страницу Википедии, где написано: «Перфекционизм (в психологии) — понятие, очевидно происходящее из философии...» Знаю, знаю, Википедия сама по себе не пример совершенства, но тем не менее вполне подходит для удовлетворения внезапного любопытства. Как бы там ни было, ресурс четко выделяет негативный и позитивный перфекционизм и предупреждает, что первый может стать причиной таких болезненных состояний, как нервно-психическая анорексия и суицид, а второй называет адаптивной способностью, необходимой для достижения впечатляющих результатов. В качестве примеров великих перфекционистов анонимные редакторы приводят ученых Николая Коперника и Исаака Ньютона; художников Леонардо да Винчи и Микеланджело; архитектора и скульптора Филиппо Брунеллески, писателей Гюстава Флобера и Франца Кафку; композиторов Людвига ван Бетховена, Иоганнеса Брамса и Брайана Уилсо­на; кинорежиссеров Стэнли Кубрика и Андрея Тарковского, а также предпринимателей Стива Джобса и Марту Стюарт.

Нет сомнений, что список будет пополняться и каждый сможет добавить в него своих любимых перфекционистов — что ж, подождем следующих редакций Википедии. Однако суть остается неизменной: почти каждый из перечисленных в той или иной степени претендует на звание гения, из чего может сложиться впечатление, будто перфекционизм характерен лишь для исключительно творческих натур. Даже если так, перечисленных гениев слишком мало, чтобы делать выводы, а множество пока не названных могут убедить в обратном. Помните Александра Флеминга, о котором я уже упоминал? Забыл сказать, что он не отличался педантичностью в вопросах поддержания чистоты в лаборатории. И именно это сыграло ему на руку в открытии пенициллина. Будь он перфекционистом, никогда бы не оставил на лабораторном столе скопление стафилококковых культур, перед тем как отправиться в отпуск с семьей! Однако насколько такое поведение вообще типично? Давайте разбираться.

Зачем стремиться к совершенству?

Самым очевидным доказательством пользы перфекционизма для творческих гениев служат их работы, каждую из которых можно в равной степени назвать шедевром, великим изобретением, образцом качества, классикой или выдающимся произведением. Каждая изобилует идеями, деталями, открытиями или штрихами, отражающими гениальность ­своего творца. Давайте рассмотрим это на конкретных примерах в области науки и искусства.

• Исаак Ньютон был известным перфекционистом. Когда в двух его главных публикациях обнаружились ошибки (одна возникла по вине печатника, а вторая из-за того, что издатель взял не ту рукопись), Ньютон потребовал убрать свое имя с обложки. Его величайший труд «Математические начала натуральной философии» содержит множество математических выкладок и арифметических вычислений. Сложно представить, что он не пропустил ни одной ошибки. И действительно — одна нашлась! Спустя три века ­после публикации физики наконец после долгого изучения обнаружили, что великий Исаак ненамеренно вписал неверное число в уравнение. Вычисления были правильными, но ответ не мог получиться без нужного значения. Но и после этого, думаю, Ньютона можно считать перфекционистом. Ведь даже перфекционисты не всегда безупречны.
• Перфекционизм Микеланджело часто вредил его продуктивности. Художник просто отказывался признавать работу завершенной до тех пор, пока она не получалась соответствующей его собственным высочайшим эстетическим стандартам. Но уж когда он являл свою работу миру, зрители замирали в благоговейном восторге. Ценители искусства и по сей день испытывают те же чувства, глядя на его статуи Давида, Моисея, первую Пьету или потолочную фреску Сикстинской капеллы. Его изящные, выразительные формы оказали колоссальное влияние на последующих мань­еристов, как живописцев, так и скульпторов, и стали каноническими изображениями в мировой культуре. Существует легенда о со­здании «Снятия с креста», над которым Микеланджело трудился восемь лет, когда самому ему было уже за семьдесят. Согласно преданию, он уничтожил скульптуру в порыве гнева, вызванного несовершенством то ли формы, то ли мрамора, то ли и того и другого. Как все было на самом деле, неизвестно, но эта история подтверждает слухи о перфекционизме гения. Неудивительно, что его молодой современник Джорджо Вазари называл Микеланджело ­Божественным, сравнивая с безупречным ангелом, спустившимся с небес, чтобы создать неповторимые шедевры.

Как видно из жизни Микеланджело, перфекционизм — враг продуктивности, а в высших своих проявлениях и того хуже. Отличный пример — французский романист Гюстав Флобер. В поисках le mot juste он мог провести неделю, написать в итоге всего страницу и все же ­остаться недовольным результатом. Именно это и не позволяло Флоберу ­догнать своих современников и выдавать по роману в год. Перфекци­онизм американского режиссера Стэнли Кубрика распространялся на все сферы киноискусства: от неоправданно большого количества дублей, которых он требовал от своих актеров, до полного контроля над текстом, монтажом и даже музыкой к фильму. И хотя Кубрик снял несколько всемирно известных шедевров второй половины двадцатого века («Доктор Стрейнджлав», «2001 год: Космическая одиссея», «Заводной апельсин», «Барри Линдон», «Сияние» и «Цельнометаллическая оболочка»), в среднем он выпускал по одному фильму в три года. Это составляет примерно одну треть от вклада в киноискусство великого Альфреда Хичкока.

Несовершенные гении

Да, у перфекционизма есть недостатки, но и возможные плюсы несовершенства колоссальны. Небезупречные работы в лучшем случае указывают на то, что и сам гений неидеален. А если задуматься, то могут быть признаком таланта, недотягивающего до гениальности. «Авторы одного шедевра» не могут претендовать на звание гениев, если единственная их работа, на которую они сделали ставку и которая должна принести им посмертную славу, не является совершенством (или, по крайней мере, не приближается к нему). Канон ре мажор Иоганна Пахельбеля сегодня исполняется повсеместно и претерпел уже множество как классических, так и современных аранжировок. Что поистине делает произведение гениальным, так это, скорее всего, идеальная мелодичность при довольно ограниченной форме. Можно ли изменить хоть одну ноту, не испортив невероятного впечатления, которое Канон производит даже на самого неискушенного слушателя?

Однако и здесь все не так просто. Что бы вы сказали о тех, кто заработал себе славу гения или, наоборот, разрушил репутацию, сотворив то, что лучше всего можно описать оксюмороном «шедевр с изъяном»? Честно говоря, такие творческие работы действительно могут снискать своему создателю славу гения при определенных смягчающих обсто­ятельствах. Если ввести в строке поиска словосочетание «шедевры с изъяном», в качестве примеров вам выйдет много фильмов. Это не лишено смысла, потому что даже величайшие кинематографисты часто не в силах повлиять на то, какая версия их продукта выйдет в прокат. Это объясняет появление через какое-то время «режиссерских версий», идеальных, по мнению постановщика, которые и должны были попасть на большой экран, если бы эти неучи на студиях не сделали все по-своему.

«Великолепные Эмберсоны» американского режиссера Орсона ­Уэллса — наглядный тому пример. Хотя Уэллс безоговорочно продемонстрировал свою гениальность в предыдущей работе «Гражданин Кейн», трудно представить, что бы произошло, если бы издатель Уильям Рэндольф Херст, который был прототипом главного героя, преуспел в своей решительной попытке уничтожить все копии скандального фильма. Возможно, статус гения Уэллса тогда полностью зависел бы от картины, вышедшей двумя годами позже. К сожалению, монтаж той самой киноленты студия полностью взяла в свои руки, что фактически уничтожило фильм: они просто вырезали целый час важного материала, изменив к тому же концовку на хеппи-энд! Автор саундтрека к фильму, прославленный композитор Бернард Херрман отказался от своей работы в ответ на то, что студия сотворила с его музыкой. Но даже если бы «Великолепные Эмберсоны» со всеми своими недостатками были единственным, что могло составить репутацию Уэллса, его бы все равно назвали гением кинематографа, принимая во внимание случившееся. В конце концов, Пракситель Афинский и по сей день считается одним из величайших гениев Античности, несмотря на то что ни одна из его скульптур не дошла до наших дней в сохранности (за исключением разве что грубых римских копий вроде знаменитой композиции «Гермес и маленький Дионис»). Того, что мы имеем, оказалось достаточно, чтобы признать его гением.

Гении, опередившие время

События развиваются совершенно иначе, когда одаренный человек выдает поистине блестящие идеи, намного опережающие свое время. Здесь в качестве примера давайте обратимся к информатике. Английский энциклопедист Чарльз Бэббидж первым высказал идею создания цифрового программного устройства, а его коллега, дочь лорда Байрона Ада Лавлейс, создала компьютерную программу, куда более совершенную, сложную и с меньшим количеством ошибок. Однако все их усилия так ни к чему и не привели. В эру отсутствия электроники этот «компьютер» должен был состоять из механизма куда более сложного, замысловатого и пугающего, чем часы или калькуляторы того времени. Устройство так и не было закончено. Только намного позже, когда первые электронные компьютеры увидели свет, двое изобретателей были признаны пионерами в сфере искусственного интеллекта. В 1980 году в честь Ады назвали язык программирования, а в 1990-м наконец по оригинальным чертежам был собран компьютер Бэббиджа — и он работал! Обоих ученых можно смело назвать гениями, опередившими свое время, несмотря на практические несовершенства их вклада в программирование.

Постойте! Я пообещал, конечно, в самом начале, что предоставлю читателям достаточно конкретных примеров, иллюстрирующих тему, но, кажется, за всем этим мы совершенно забыли о соответствующих эмпирических исследованиях. Настало время восстановить баланс.

Почему бы не быть несовершенным?

Проблема всей предыдущей дискуссии в том, что нет абсолютно никаких доказательств тесной связи творческих достижений и перфекционизма как черты характера. В «большой пятерке» личных качеств, о которой мы говорили в третьем уроке, перфекционизм ассоциируется с высоким показателем сознательности. Однако, по последним данным, сознательность никак не влияет на потенциальные научные достижения человека, в отличие от открытости новому. Более того, сознательность как раз указывает на обратную связь. Таким образом, даже на дилетантском уровне мы не можем утверждать, что «движемся в верном направлении». Другими словами, ученые, чьи работы оказывают серьезное влияние на развитие науки, вовсе не обязательно более усердны, педантичны, дотошны, основательны, организованны, собранны, серьезны, надежны, рациональны и ответственны. Не должны они непременно быть и внимательными, точными или обладать прекрасной памятью.

Нужен конкретный пример? Просто взгляните на множество хорошо знакомых всем фотографий Альберта Эйнштейна, которые легко найти в Сети. Неужели есть среди них хоть одна, на которой гений не со ­взъерошенными, нестрижеными волосами, не в мешковатой одеж­де или не в сандалиях без носков? Большие пальцы на ногах выступали, из-за чего в носках и образовывались дырки. Тогда Эйнштейн решил: зачем вообще их носить? Его, конечно, можно было бы назвать перфекционистом, если только идеалом считать мешковатую одежду.

Когда дело касается практических исследований перфекционизма у людей искусства, которые по шкале сознательности набирают меньше нормы, все становится еще хуже. На ум сразу приходит американский певец и поэт Боб Дилан, в частности его небрежность при получении в 2016 году Нобелевской премии по литературе. Он не только задержался с подтверждением, но и до последнего откладывал написание благодарственной речи, которая была условием получения почти миллиона долларов в твердой валюте. В итоге Дилан едва успел в срок разместить речь на YouTube, да к тому же был обвинен в том, что использовал в ней отрывки из учебно-методического пособия по «Моби Дику» Германа Мелвилла со ! Суть не в том, подтвердилось это обвинение или нет, просто, будь Боб Дилан перфекционистом, он бы, вероятно, совершенно иначе отреагировал на столь высокую награду. Весь его перфекционизм, безусловно, относится только к его песням. Возможно, он, как и множество других творческих личностей, так много перфекционизма вкладывает в свои работы, что совершенно ничего не остается на дела мирские, такие как сознательная подготовка к путешествию в Стокгольм, например.

Итак, что мы имеем: гении науки едва ли большие перфекционисты, чем среднестатистические люди, а гении искусства, как правило, в перфекционизме обычным людям уступают. Только если дело не касается непосредственно их творений. Теперь у нас есть масса аргументов, доказывающих, что и несовершенство вовсе не обязательная черта для гениев, и это еще больше запутывает. Особенно если учесть, что несовершенство проявляется часто не в конечном продукте, а в самом процессе его создания; неважно, о научных достижениях речь или об успехах в искусстве. Забавно, но, кажется, единственный путь к совершенству лежит именно через недостатки. Этот факт особенно очевиден в двух аспектах гениальности: творчестве и продуктивности.

Творчество: метод проб и ошибок

Первая компьютерная программа Ады Лавлейс была спроектирована для вычисления последовательности Бернулли. Хотя для своего времени программа была, безусловно, грандиозной, в ее действиях как таковых не присутствовало никакого математического творчества, ни тогда, ни сейчас. Ада также рассматривала возможность запрограммировать компьютер на какую-либо творческую деятельность, написание музыки например. Таким образом, она более чем за сто лет предвосхитила ­статью Алана Тьюринга 1950 года о том, могут ли вычислительные машины демонстрировать признаки интеллекта хотя бы на уровне «игры в имитацию» или того, что позднее назвали тестом Тьюринга. Тест считается успешным для машины, если в процессе коммуникации живой человек не отличит ее от другого Homo sapiens. Если поднять проблему на новый уровень, то вопрос можно сформулировать следующим образом: можно ли написать компьютерную программу, которая будет создавать шедевры, не отличимые от тех, что создают всемирно признанные творческие гении?

На первый взгляд, ответ как будто положительный. Ведь чемпион по шахматам Гарри Каспаров проиграл компьютеру, как я уже отмечал в пятом уроке. И если Каспаров гений, то почему бы и Deep Blue не считать таковым? Проблема в том, что гениальность в шахматах нельзя сравнивать с гениальностью в искусстве. В шахматах правила и задачи строго обозначены, а в творческой среде нет никакой конкретики, правила постоянно меняются, а цели весьма расплывчаты. В начале двадцатого века относительные и квантовые теории пошатнули саму природу теоретической физики — ученые до сих пор пытаются разобраться со всем этим. Как бы справился Deep Blue, если бы правила и цели игры постоянно менялись? Эйнштейн так и не освоил в полной мере новую физику после того, как квантовая теория (которую он сам, как ему казалось, логически опроверг) захватила науку. Последние пару десятков лет своей жизни он посвятил неквантовой единой теории поля, которая была обречена на провал. Правила изменились.

И еще о программах, имитирующих творчество гениев. Например, существует программа, заново открывшая физические и химические законы, благодаря которым прославились их истинные авторы. ­Среди открытий — третий закон Кеплера о вращении планет и закон Ома об электрическом токе и сопротивлении. Другая программа сочинила музыку для фортепиано, имитируя стили Иоганна Себастьяна Баха, Людвига ван Бетховена и Скотта Джоплина. Впрочем, подобные повторные открытия или музыкальные имитации не считались бы чем-то выда­ющимся, будь их автором человек. Зачем же ставить в заслугу компьютеру гениальность Кеплера и Джоплина? Простая игра в имитацию выглядит сомнительным критерием. Чтобы программа про­явила гениальность, нужно поднять планку, достижение которой могло бы привести к выдающемуся результату — присуждению Нобелевской премии и мировому признанию, а сам шедевр выдержал бы испытание временем. Для достижения такой убедительной естественности потребуется куда больше усилий в программировании. Я не виталист, так что не буду утверждать, что подобное невозможно, — просто мы еще очень далеки от этого.

Почему так трудно запрограммировать гениальность. Почему спе­циалисты в области информатики не могут досконально изучить природу гениальности, понять, как мыслят гении, а потом написать соответствующую программу? Основная проблема в том, что какого-то единого процесса или процедуры, универсально подходящих для всех творческих задач, просто не существует. Все как раз наоборот: каждому конкретному случаю могут соответствовать миллиарды процессов и методов. Вот лишь некоторые возможные варианты для решения творческих задач, выбранные из соответствующего исследования гениальности: дивергентное мышление, ассоциации, когнитивная расторможенность или рассеянное внимание, витание в облаках, интуиция, проницательность, первичные (базовые) процессы (или «регрессия в функциях эго»), сны и (или) мечты, широкое (или всеобъемлющее) мышление, аналогии, изменение точки зрения (или взгляда на мир), расширение перспективы, поиск правильных вопросов, смена направления движения, валяние дурака, игра, жонглирование индукцией и дедукцией, анализ проблем, «эвристический поиск» (сопоставление средств и целей, преодоление трудностей, возвращение к началу и метод проб и ошибок). Не стоит также забывать о новых техниках, таких как Geneplore (от англ. generate — генерировать и explore — исследовать), янусианское мышление, пространственное восприятие и метод sep-con (от англ. separation — разделение и connection — соединение). Да что там, даже совершенно обычный образ мыслей может привести к рождению новых идей при определенных обстоятельствах.

Прошу прощения у всех исследователей, чей любимый творческий метод я упустил. Просто их так много, что за всеми не уследишь. Новые возможности возникают так же быстро, как исследования этих возможностей. И, увы, слишком часто ученые заново изобретают колесо, внезапно открывая «новый» процесс или механизм, который подозрительно похож на уже существующий. В моем перечислении тоже можно найти несколько повторов.

Но даже если исключить пересекающиеся варианты, все равно их останется очень много. К чему же такое разнообразие? Да просто каждый процесс или механизм хорош в определенное время при определенных обстоятельствах, однако в большинстве случаев почти все они провальны. В отличие от программы по воспроизведению последовательности Бернулли Ады Лавлейс, в творчестве идеального алгоритма не существует, и поэтому гарантировать тут можно только одно: каждый раз вам непременно нужно будет что-то новое. Именно поэтому даже величайшие творческие гении действуют методом проб и ошибок, проверяя множество вариантов, пока один из них не покажется самым многообещающим. Самое противное, что выбор подходящего метода не избавляет от необходимости идти путем проб и ошибок на более мелком уровне. Представьте творца в поисках аналогии. Ему нужно овладеть мышлением на уровне аналогий и перебрать множество вариантов, пока не найдется подходящий. Если же аналогии не сработают, нужно будет пробовать другую тактику. Можно, конечно, тут же сдаться, погрузиться в мир грез и дождаться озарения, в основе которого лежит чистая ­интуиция. И такое случается, ведь попытки необязательно должны быть осо­знанными и продуманными. Однако они остаются всего лишь попытками. Больше того, следуют одна за другой и могут привести к такой же последовательности ошибок. Тогда вы не получите ровным счетом ничего, кроме провалов. Я уже говорил о долгих, но безрезультатных попытках Эйнштейна вывести единую теорию поля. Столько труда — и ничего, кроме насмешек коллег. Но кто вообще сказал, что быть гением просто?

Пусть Пикассо покажет, как все сложно. Давайте посмотрим, как в корне несовершенный метод проб и ошибок приводит в итоге к совершенству. Возьмем «Гернику», несомненный шедевр, созданный в 1937 году испанским художником Пабло Пикассо. Огромное полотно об ужасах войны было навеяно бомбардировкой баскского города во время гражданской войны в Испании. Пикассо писал картины уже более сорока лет, был знаменит и, конечно, владел мастерством, позволяющим выполнять поставленные задачи довольно быстро и легко. Он мог бы начать с на­броска общей композиции, выстроить основные фигуры, а затем постепенно наполнять полотно деталями, что-то добавляя и корректируя. Весь процесс мог напомнить шлифовку металла или заточку ножа. Выбор метода подкреплялся задумкой Пикассо перенести на полотно некоторые образы из своих прошлых работ (самая известная — «Минотавромахия» 1935 года) и вписать их в новую тему. Ведь адаптация — та же шлифовка.

Однако все произошло совершенно иначе. И нам это известно наверняка, потому что Пикассо сохранял наброски, которые делал по ходу работы, подписывал их и проставлял даты, благодаря чему мы можем воссоздать весь процесс. Вдобавок полотно фотографировали на разных стадиях. При внимательном изучении становится ясно, что художник пошел путем проб и ошибок, начав с первых набросков композиции, а затем фокусируясь на отдельных фигурах. Различные образы то появлялись, то исчезали. Например, на ранних версиях близко к центру полотна присутствует сжатая в кулак рука, от которой в итоге осталась только лампа. Но даже если образ быстро вписывался в общую композицию, он все равно претерпевал многочисленные изменения, которые ­совершенно не походили на процесс шлифовки. Вместо того чтобы приближаться к финалу, Пикассо углублялся в варианты весьма разрозненные и в итоге вынужден был вернуться к ранней версии картины, которую сначала отверг.

Важность всех этих проб и ошибок подчеркивается в одном эмпирическом исследовании, где независимых экспертов просили оценить, насколько наброски Пикассо на разных стадиях работы похожи на финальные образы полотна. Среди набросков были: разъяренный бык, мать с мертвым ребенком, павший воин, раненая лошадь, женщина с лампой и рыдающая женщина. На рис. 6.1 показано, насколько образы походили на конечные на разных стадиях работы.

Рис. 6.1. Графики приблизительного процесса работы над полотном на основе количества набросков и их последовательности. Чем выше значения по вертикальной шкале, тем большее сходство имели наброски с финальной версией картины

Источник: Simonton D. K. The creative process in Picasso’s Guernica sketches : Monotonic improvements or nonmonotonic variants? // Creativity Research Journal. 2007. № 19. Р. 339

Очевидно, что только женщина с лампой демонстрирует более или менее плавное продвижение к цели, если не считать двух незначительных отклонений в начале и в конце графика. Во всех остальных случаях колебания настолько сильные, что порой набросок, сделанный в самом начале рабочего процесса, оказывался наиболее похожим на финальную версию. В двух случаях (мать с мертвым ребенком и рыдающая женщина) ближе всех к окончательной версии картины был второй набросок — что особенно заметно для рыдающей женщины. Пикассо не переставал рисовать искаженные болью лица с ломаными чертами и потоками слез до тех пор, пока не решил, что этот образ забирал на себя слишком много внимания, и вернулся к более сдержанному изображению горя.

Любопытно, что на фотографиях видны элементы, которых нет на наброс­ках. На одних кадрах присутствует кусок обоев, а на других его нет. Он то появляется, то исчезает в разных частях полотна. Что это? Пикас­со экспериментировал и подумывал создать коллаж, но сделал выбор в пользу живописи. Все это говорит нам о том, что к совершенству ведет путь, полный погрешностей и ошибок. Если бы сам процесс создания был совершенным, Пикассо не пришлось бы делать столько набросков и прикладывать обои к полотну. Неэффективность метода в том и состоит, что так называемые ошибки складываются из множества проб. Однако если бы все ошибки (образы, отвергнутые Пикассо) не проходили строгий отбор, итоговое полотно вышло бы посредственным и я вынужден был бы искать другой пример.

Продуктивность: взлеты и падения не гарантируют успех

Стратегия проб и ошибок настолько актуальна, что получила множество альтернативных названий. Среди них метод подбора, метод гипотез и опровержений, оценка последствий, метод случайного отбора и отсеивания. Все эти техники объединяет общая тенденция: творчество и новизна — дело рискованное и всегда надо быть готовым к провалу. Неудачи — это вовсе не весело, но они неизбежны на пути к успеху, если успех подразумевает что-то ранее совершенно неизвестное. Нельзя идти в неизвестность и при этом знать, куда движешься. Можно забрести и в кромешную темноту без намека на свет. Этот теоретико-познавательный подход находит отражение в очень интересном парадоксе: да, нельзя достичь успеха в творчестве, не сделав множества ошибок, но в то же время множество ошибок вовсе не гарантируют успех. Грубо говоря, единственный способ приумножить успех — это генерировать ошибки.

А теперь давайте перейдем к конкретным примерам.

Долгая история неудач Томаса Эдисона. Эдисон известен как величайший изобретатель в истории. К концу жизни у него накопилось 1093 патента, и вплоть до двадцать первого века его так никто и не обогнал. Он также был приверженцем метода проб и ошибок, что подтверждают бесчисленные попытки найти коммерчески рентабельное применение нитям накаливания. Сейчас лампу накаливания иногда называют результатом озарения, на самом же деле для ее создания потребовались огромные усилия. Каторжная работа по придумыванию и проверке ва­риантов привела к успеху. Но так получалось не всегда. Примерно во время создания электрической лампочки Эдисон пытался создать топливный элемент, который бы позволил электричеству поступать напрямую из источника, минуя печи, паровые двигатели и динамо-машины, выступающие посредниками при превращении кусочка угля в электрический свет. Однако затея провалилась, а в результате одного эксперимента даже произошел взрыв, выбивший все стекла в лаборатории!

Шестидесятичетырехлетняя карьера Томаса Эдисона изобилует невероятными взлетами и катастрофическими падениями. Кроме электрической лампочки он изобрел фонограф и кинокамеру, которые быстро нашли применение в поп-культуре через звукозаписи и кинофильмы; среди них — снятый на студии Эдисона в 1903 году фильм «Великое ограбление поезда». Его неудачи были не менее впечатляющими, хотя они не так широко известны. Помимо бесполезного и потенциально опасного топливного элемента Эдисон запатентовал летательный аппарат, который не мог подняться в воздух, сконструировал и вывел на рынок электромобиль, который не слишком далеко ездил, потому что быстро садились батареи, а также придумал дома, построенные только из бетона (он даже обставлял их мебелью, холодильниками, пианино и фоно­графами, также сделанными из бетона).

Почему бетон? О, это еще одна катастрофическая история. Заработав миллионы на продаже электрических лампочек, основном виде деятельности своей компании «Эдисон Дженерал электрик» (в названии которой сейчас отсутствует его имя), изобретатель решил взяться за проект, который, по его мнению, должен был принести еще больше богатства и славы. Он задумал добывать железо из низкосортной руды, которой тогда было в избытке на востоке США. Предприятие с треском провалилось, но Эдисон освоил технологию производства высококачественного бетона — мешок за мешком. Финансовые потери от этого проекта были сопоставимы со всей прибылью, заработанной на электрических лампочках. Так что далеко не все из его 1093 патентов можно считать успешными. И это мы еще не говорим о пяти сотнях заявок, оставшихся без удовлетворения. Патентное бюро США не штамповало печати на всем, что им присылал великий изобретатель.

Еще примеры крайне успешных неудач. Не стоит делать далеко идущих выводов на основе одного лишь примера. Может, Эдисон один такой? Нет, не один. Эмпирические исследования сотен, даже тысяч художников и ученых подтверждают, что качество часто «вытекает» из количества. ­Делай больше — и увеличишь шансы на успех (хотя и совершишь много ошибок). Эта зависимость качества от количества объясняет высказывание американского поэта Уистена Хью Одена: «Очень вероятно, что за всю жизнь более известный поэт напишет больше неудачных стихов, чем менее известный». Уильям Шекспир может быть величайшим английским поэтом, но не все его сто пятьдесят четыре сонета одинаково хороши. Как отмечает один из видных знатоков шекспировского творчества, даже если некоторые сонеты «отмечены печатью несомненного гения», другие «ничем не лучше многих, написанных его современниками». Такая неоднородность была выявлена в ходе исследования, в рамках которого все сонеты были разделены на основе цитируемости и включения в антологии. Компьютерный анализ содержания выявил даже некоторые причины такого расхождения в поэтическом влиянии — выходит, эксперты не так уж субъективны в своих оценках.

Утверждение, что гениям свойственны как успехи, так и провалы, не стоит интерпретировать так, будто провал говорит о потере мастерства. В конце концов, за успехом электрической лампочки и полным провалом топливного элемента стоял все тот же Томас Эдисон. Перу Шекспира принадлежит как всем известный сонет № 30 «Когда на суд безмолвных, тайных дум...» (обязательно при случае прочтите), так и забытый сонет № 154 «Божок любви под деревом прилег...» (можете не тратить времени и не читать, этот сонет никогда не цитируют и не включают в сборники). Откуда Эдисону было знать, что топливный элемент, который он стремился найти, просто невозможно было создать в то время? С чего бы ему было верить подобным утверждениям, ведь чуть раньше мировые эксперты невозможным считали и систему распределения тока? А Шекспир? Не исключено, что, добавив пару строф про Купидона, он просто пытался дать достойное завершение образу «Смуглой леди», созданному в одном из ранее написанных сонетов. Точно так же финальные аккорды даже самых гениальных симфоний редко бывают столь же хороши, как многочисленные нюансы, подводящие к ним.

Почему для творчества неудачи естественны. Самые очевидные причины взлетов и падений вытекают из наших представлений о творчестве как таковом. И хотя исследователи предлагают множество самых разных определений, есть одно, на мой взгляд, наиболее верное. Итак, идея может считаться творческой, если она одновременно оригинальна, полезна и самобытна. Оригинальность здесь указывает на то, что ничего подобного не существовало раньше. Полезность определяется адаптивностью, функциональностью, осмысленностью и соответствием целям создателя. Самобытность указывает на то, что идея не вытекала напрямую из накопленных в определенной области знаний (в Патентном бюро США этот критерий называют «неочевидностью»). Все это делает невозможным сравнение творчества с другими формами мастерства. Например, если баскетболистка будет упражняться в свободных бросках, пока не добьется 90% попаданий, это хорошо. А вот если ученый много раз опубликует одну и ту же статью, это уже будет не просто недостатком оригинальности, а самоплагиатом.

Точно так же великие художники чаще всего стараются избегать повторений, они стремятся к оригинальности, а не к тому, чтобы прославиться одним шедевром. Как-то Бетховен получил заманчивое предложение: к нему пришел представитель Лондонского филармонического оркестра с предложением написать новую симфонию. Гонорар был весьма соблазнительным, но англичанин уточнил, что новая симфония должна походить на предыдущие. Бетховен как раз почти закончил Восьмую симфонию и стоял на пороге нового периода своего творчества, который приведет его к Девятой. Композитор был так оскорблен не­уместной просьбой «повторить» себя, что спустил беднягу-посыльного с лестницы. Такая симфония не отвечала бы критериям оригинальности и самобытности, хотя с финансовой точки зрения была бы весьма полезна.

Увы, далеко не все гении обладали такой прямотой и честностью, как Бетховен. Когда Пикассо впервые получил заказ от Испанского респуб­ликанского правительства на то, чтобы создать картину для Международной выставки в Париже, сначала он решил написать очередную «мастерскую художника», что не слишком его вдохновляло, но было делом весьма надежным. И только бомбардировка Герники побудила его поменять тему полотна и погрузиться в создание оригинального и самобытного шедевра. Однако в других случаях Пикассо не брезговал повторениями собственных сюжетов за достойную плату. Однажды торговец произведениями искусства попросил художника подтвердить подлинность работы с его подписью, и мастер ответил, что «это подделка». Когда же торговец стал спорить и сказал, что лично видел, как художник работал над этой самой картиной, Пикассо ответил: «И что же? Я часто пишу подделки». В подобном самокопировании, безусловно, проявляется то же мастерство, что и в оригинальной работе, тогда как «мастерство» профессиональных копиистов, писавших подделки Пикассо, считается уже преступлением (слишком распространенным в наше время). Имитация вполне может быть высшей формой лести, но само­имитация, определенно, низшая форма творчества.

Можно ли преуспеть несмотря ни на что?

Кажется, стать гением не так-то просто. Во-первых, нужно создать несколько шедевров, соответствующих высоким стандартам, и один из них, не исключено, приблизившись к совершенству, станет фундаментальным трудом в своей области. Лучше всего, конечно, пробиваться в пантеон гениев, имея кучу шедевров, но, если повезет, можно попытаться проскочить и с одним. Я уже рассказывал об Иоганне Пахельбеле, который забрался на вершину успеха с одним Каноном. Проблема тут только в том, что «гении одного шедевра» редко создают одну работу. Сам Пахель­бель написал более пятисот произведений: сочинения для органа и других клавишных, камерную музыку и вокальные произведения от арий и много­голосых песнопений до месс и магнификатов. Немало ему пришлось потрудиться, чтобы потом вся слава досталась одному короткому сочинению, исполняемому на свадьбах и в оскароносном фильме 1980 года «Обыкновенные люди».

Есть и другой путь — написать «очередной великий американский роман» или неамериканский — в зависимости от страны, в которой живете. В таком случае вы кладете все свои творческие яйца в одну большую корзину, а не растрачиваете талант по мелочам во имя успешного исхода, который, скорее всего, пройдет незамеченным. Некоторые знаменитые писатели действительно известны благодаря лишь одному своему произведению. Харпер Ли и ее «Убить пересмешника» (особенно если посмертно вышедший роман «Пойди поставь сторожа» рассматривать как его черновик), Ральф Элиссон и его «Человек-невидимка» (хотя Элиссон писал еще нехудожественные эссе), англичанка Эмили Бронте и ее «Грозовой перевал» (хотя она скончалась в тридцать, всего через год после выхода книги, так что у нее не было особых шансов продолжить). Но все же эта стратегия кажется весьма рискованной, если учесть огромное количество авторов, прославившихся одним произведением, но написавших при этом массу романов, не имевших громкого успеха. Например, вышедший в 1936 году «Унесенные ветром» был не единственным романом Маргарет Митчелл, как и «Дракула» Брэма Стокера. Сюда же можно отнести «Франкенштейна» Мэри Шелли, «На западном фронте без перемен» Эриха Марии Ремарка, «Невыносимую легкость бытия» Милана Кундеры. И тут возникает резонный вопрос: как узнать, когда можно уже остановиться и почивать на лаврах? Можно ли вообще об этом думать? А если вы прямо гений-гений, то возможно ли перестать творить?

Обнадеживают, конечно, научные исследования, раскрывающие связь между качеством и количеством. Да, количество попыток благо­приятно сказывается на конечном результате, так что количество взлетов будет ­расти вместе с количеством падений. И конечно, эта связь лишь определяет вероятность, но ничего не гарантирует. Другими словами, исключений всегда будет предостаточно. Некоторые авторы очень плодовиты, но выдают больше промахов, чем успешных произведений. Но есть и перфекционисты, на счету которых успешных творений больше, чем провалов. Как показывает практика, каждый гений принадлежит к какому-то конкретному лагерю, и тенденция эта не меняется на протяжении жизни. Просто переключиться с одного на другое — задача не такая простая, ведь отличия между двумя типами определяются как мастерством, так и чертами характера. И то и другое во взрослом возрасте крайне стабильно.

Что ж, похоже, если вы хотите увеличить вероятность успеха, лучше всего вам стать перфекционистом! Но действительно ли это означает, что вы будете меньше работать? Что вы выберете: переделывать одну рукопись несчетное количество раз или написать несчетное количество разных рукописей? И как определить, какая из рукописей заслуживает множества редакторских правок, а какую можно смело отправить в мусорную корзину как черновик, не стоящий дальнейшего внимания? К тому же сколько именно исправлений достаточно для того, чтобы рукопись считалась совершенной? Когда вы сможете остановиться и сказать: «Она идеальна, время двигаться дальше»?

Все еще больше усложняется, если вы заняты в области искусства, где абсолютного совершенства следует избегать при любых раскладах. В ­качестве примера можно привести исламских художников, которым следует воздерживаться от совершенства, потому что совершенен только Аллах. Такие духовные ограничения просматриваются как в каллиграфии, так и в геометрическом искусстве, где можно заметить незначительные отклонения от божественного идеала. В японской культуре на другом конце света существует идея ваби-саби. Здесь в керамике, искусстве икебаны, деревьях бонсай, садиках для медитации и чайных домиках непременно присутствует случайная асимметрия или какой-то изъян, подчеркивающий несовершенство и непостоянство этого мира. Увы, законы хаоса представляют опасность даже для высокого искусства! Хотя эти эстетические принципы кажутся неприемлемыми для древних греков, именно они могут быть причиной восхищения и преклонения современных европейцев перед античными руинами. Парфенон и другие разрушенные здания афинского Акрополя ежегодно привлекают милли­оны туристов. Даже современные художники продолжают создавать ­бюсты и другие фрагменты человеческого тела (оторванные руки, например).

Учитывая все перечисленные трудности в достижении совершенства или идеального несовершенства, возможно, лучшей стратегией будет массовое производство. Просто стремитесь соответствовать, а не оптимизировать, чтобы пресечь любые проявления перфекционизма. Другими словами, старайтесь, чтобы ваши работы удовлетворяли минимальным стандартам, и не гонитесь за всеми составляющими успеха. Не быть перфекционистом вовсе не значит не создать ничего совершенного, просто это совершенство будет складываться из огромного количества работ. Достойная продуктивность увеличивает шансы создать что-то действительно совершенное (или вроде того), пусть даже случайно. В качестве примера можно привести тот же Канон ре мажор Пахельбеля — сотни попыток и один хит! Но разве это того не стоит?

Просто будьте как Моцарт

Почему бы не быть одновременно перфекционистом и при этом выдавать массовый продукт? Неужели даже гипотетически нельзя поставить на поток совершенство? Творческие гении могут изначально ­придерживаться таких высоких стандартов и быть настолько одаренными, что успех будет во многом превосходить неудачи. Тогда почти каждая идея ­быстро превращается в отполированный шедевр. Думая об этом, нельзя не вспомнить Вольфганга Амадея Моцарта. Если не учитывать его «испытательный срок», расплывчато обозначенный правилом десяти лет, о котором мы говорили в пятом уроке, соотношение качества и количества в его работах просто невероятно. Из всего, что он написал в зрелом возрасте, 60–70% смело можно назвать «признанными хитами», среди которых величайшие струнные квартеты, концерты для фортепиано, симфонии и оперы, вошедшие в классический концертный репертуар. Кстати, за почти двадцать лет Моцарт написал примерно пятьсот произведений, то есть в среднем по два в месяц! Определенно, не так уж много времени у него было, чтобы довести до блеска свои шедевры.

Так что достичь успеха, несмотря на многие трудности, вполне реально — просто будьте как Моцарт в своей области. И пожалуйста, поделитесь потом со мной, что у вас из этого вышло.

Отправить