Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Время от времени гении публикуют труды, полностью меняющие культуру и цивилизацию. Эти прорывы становятся поворотным пунктом, рубежом, делящим историю на до и после. «Происхождение видов» Чарльза Дарвина, опубликованное в 1859 году, стало одним из таких ориентиров; «Толкование сновидений» Зигмунда Фрейда, вышедшее в 1900-м, возможно, стоит считать другим. До эволюционной теории, так же как и до идеи бессознательного, западное мышление было совершенно иным. Однако книга, запустившая научную революцию, появилась еще раньше. Это была работа польско-немецкого астронома Николая Коперника «О вращении небесных сфер». До 1543 года Земля считалась центром Вселенной, после ей отвели место одной из планет, а центром признали Солнце, на что богословы и натурфилософы отреагировали весьма бурно. Реакция была столь яростной, что итальянского ученого Галилео Галилея инквизиция начала преследовать только лишь за попытку защитить гелиоцентрическую систему. Он скончался под домашним арестом, а его трагическая история позже легла в основу знаменитой пьесы немецкого драматурга Бертольда Брехта «Жизнь Галилея». И речь сейчас не о какой-то научной эзотерике. Это действительно важно для многих влиятельных и творческих людей.
В отличие от «Происхождения видов» или «Толкования сновидений», «О вращении небесных тел» — трудное чтение: я убедился в этом на собственном опыте. Его даже называют «книгой, которую никто не читал», что неверно. Несомненно, кое-кто ее все же прочел, но лишь представители интеллектуальной элиты подошли к этому, имея необходимую научную подготовку, интерес и рвение. Написанный на научной латыни того времени и состоящий из шести томов (каждый из которых включает множество глав), этот шедевр изобилует мудреными математическими вычислениями, астрономическими наблюдениями и философскими рассуждениями. Коперник владел материалом, в совершенстве знал геоцентрическую систему Птолемея и все соответствующие астрономические выводы с античных времен, включая открытия исламских астрономов Центральной Азии. Любому, кто имел возможность изучить работу и обладал достаточной открытостью, чтобы принять ее новейшие доказательства, было очевидно, что у старой системы, доминировавшей в астрономии более десяти веков, наконец появился конкурент. Однако факт остается фактом: далеко не все четыреста экземпляров первого тиража были быстро распроданы. Совершенно иная судьба ждала дарвиновский бестселлер «Происхождение видов»: тысяча двести пятьдесят копий книги были проданы в первый же день! Справедливости ради стоит сказать, что первый тираж шедевра Фрейда составлял всего шестьсот экземпляров и, несмотря на привлекательную идею о том, что сны отражают наши эротические желания, потребовалось восемь лет, чтобы открытие признали в полной мере. Даже секс не всегда хорошо продается.
Говорят, когда первый напечатанный экземпляр книги Коперника принесли к его смертному одру, ученый на короткое время пришел в сознание, а потом уснул вечным сном. Как бы там ни было, Коперник действительно умер в тот же год, когда его книга увидела свет. Работал над ней он почти всю свою жизнь. Это вам не спонтанный романчик, написанный под впечатлением от летнего отпуска! Еще подростком Коперник поступил в Краковский (ныне Ягеллонский) университет, где серьезная математическая и астрономическая школа была в самом расцвете. Именно там он получил доступ к новейшим знаниям и открытиям. Там же, в Кракове, он начал собирать внушительную библиотеку по астрономии, часть которой по сей день хранится в Швеции. В двадцать пять лет Коперник уже сделал кое-какие научные наблюдения и читал лекции по математической астрономии. Он продолжал учиться вплоть до сорока лет и написал работу «Малый комментарий о гипотезах, относящихся к небесным движениям», в которой кратко изложил зарождающуюся идею гелиоцентрической теории. Но обо всем этом было известно лишь узкому кругу его современников. И только когда он стал умирающим 70-летним стариком, его magnum opus, главный труд жизни, увидел свет. Получается, Коперник более двадцати лет изучал астрономию и математику, чтобы наметить контуры своей революционной теории, и еще почти тридцать лет боролся за то, чтобы его радикальные взгляды напечатали. Полвека от зарождения идеи до ее воплощения!
Просто титанические усилия! Все это лишний раз подтверждает, что новые теории гениев требуют усердной работы. Невероятно усердной. И это наша следующая увлекательная тема.
В третьем уроке мы познакомились с Фрэнсисом Гальтоном, первым человеком в истории психологии, обладавшим энциклопедическими знаниями. Первым, но не последним. Еще один невероятный в своем роде эрудит родился почти через сто лет после Гальтона. Им был американский психолог Герберт Саймон. Бакалаврскую и докторскую степени он получил в политологии, однако внес вклад в разработку искусственного интеллекта, развитие экономики, менеджмента, социологии, когнитивной психологии, статистики и философии. Он был человеком крайне продуктивным, написал более двадцати пяти книг и около тысячи журнальных статей. При этом к каждой теме он подходил со всей серьезностью, что принесло ему награды по нескольким основным дисциплинам. На его счету, например, Нобелевская премия по экономике, премия Тьюринга по информатике, Национальная научная медаль США и премия за выдающийся вклад в науку от Американской психологической ассоциации. После смерти Саймона в 2001 году некрологи вышли в журналах самых разных направленностей: от государственного управления и экономики до психологии и философии. Многие (включая меня) считают его истинным гением науки.
Наибольший интерес с точки зрения настоящей темы для нас представляют исследования Саймона, посвященные шахматам. Он с коллегами попытался вычислить, сколько всего необходимо знать игроку, чтобы вырасти от новичка до гроссмейстера. Это, естественно, заставило задуматься и над тем, сколько времени необходимо, чтобы играть на мировом уровне. По грубым подсчетам, получилось аж десять лет. Отсюда и появилось так называемое правило десяти лет. Не так давно журналист Малкольм Гладуэлл заявил также о правиле десяти тысяч часов, но тут все дело только в арифметике. Разделите 10 000 на 10, а затем полученную 1000 разделите на 365 дней. У вас получится приблизительно по три часа в день. Примерно столько вам и надо практиковаться. На первый взгляд, правило Гладуэлла выглядит более точным, но это не так.
Важно понимать, что «практиковаться» означает «подходить к делу со всей серьезностью». Вы никогда не станете шахматным чемпионом, если будете относиться к игре как к развлечению или тренироваться с обычными компьютерными программами. Нужно читать книги по стратегии и изучать партии других игроков, в том числе самых именитых. Когда чемпион мира Гарри Каспаров проиграл судьбоносную партию суперкомпьютеру Deep Blue, он заявил, что просто не имел возможности изучить все прошлые игры компьютера, а тот знал все о прошлых матчах Каспарова. Это нечестно!
Начав с шахмат, коллеги Саймона вскоре расширили свои исследования, обратившись к другим областям великих достижений, а именно к спорту и музыке. Удивительно, но даже гениев некоторое время воспринимали как результат исключительно неустанной практики. Просто читайте свои конспекты, выделяйте основные термины в учебниках, решайте необходимые задачи, готовьтесь ко всем экзаменам, со всей серьезностью относитесь к письменным заданиям — и не заметите, как ступите на путь, ведущий к величию. Вспомните, сколько времени и сил потратил на математическую астрономию Коперник!
Первое эмпирическое исследование на эту тему было проведено Джоном Хейсом, коллегой Саймона по кафедре психологии Университета Карнеги — Меллона. Объектом его стали композиторы-классики, в числе которых часто встречаются юные дарования вроде Вольфганга Амадея Моцарта. Для начала Хейс взял группу из семидесяти шести великих композиторов, собрав данные о том, в каком возрасте они стали всерьез заниматься музыкой. Ученый также выяснил, во сколько лет каждый сочинил свое первое ставшее знаменитым произведение (основываясь на количестве официальных академических записей). Почти у всех разрыв между двумя этими цифрами составлял десять лет или больше. Исключений было всего три, хотя и не таких явных: Каприс № 24 Никколо Паганини, «Три гимнопедии» Эрика Сати и Первая симфония Шостаковича. Свои шедевры Паганини и Шостакович написали, всего на год опередив правило десяти лет, а сочинение Сати появилось на два года раньше, то есть через восемь лет после начала занятий музыкой. Но эти исключения слишком незначительны, чтобы повлиять на общий результат.
А что насчет юных дарований, таких как Моцарт? Хейс объяснил, что «хотя 12% сочинений Моцарта и были написаны им в первые десять лет творческого пути, лишь 4,8% всех существующих записей относятся к раннему периоду». Но ведь Моцарт и прожил всего тридцать пять лет! Более того, гениальность его ранних работ сильно преувеличена: многие из них можно найти лишь в полных собраниях сочинений, содержащих все симфонические произведения композитора. Не самый надежный показатель. Достаточно лишь однажды прослушать его Симфонию № 1, чтобы понять: она вряд ли бы обеспечила ему бессмертную славу. Моцарт сочинил ее в возрасте восьми лет, и в ней явно слышно влияние других композиторов, таких как Иоганн Христиан Бах, например, с которым Моцарт позднее встретился в Лондоне. Когда Хейс исключил полные собрания сочинений из своей таблицы и рассудил, что, для того чтобы называться шедевром, произведение должно иметь как минимум пять официальных академических записей, оказалось, что за первые двенадцать лет своего творческого пути Моцарт не сочинил ничего примечательного. Видимо, правило десяти лет снова подтвердилось.
Один из самых талантливых студентов Саймона Андрес Эрикссон недавно заявил, что для достижения максимальных результатов серьезная практика и усердная работа обязательны и гении тут не исключение. Другими словами, написание великой симфонии или оперы мало чем отличается от победы в чемпионате мира по шахматам. Что ж, давайте разбираться, так ли это на самом деле.
Я лично разговаривал и с Саймоном, и с Эрикссоном по нашей теме. Ни учитель, ни ученик не видят особой научной пользы в изучении индивидуальных отличий людей, если только эти отличия не заложены природой. А усердные занятия — это все-таки результат воспитания, для них требуется прежде всего строгая самодисциплина. Другими словами, если вы до сих пор не стали гением, дело только в вашей лени, и еще неизвестно, откуда она вообще взялась. Как-то в 1995 году после конференции мы завтракали вместе с Саймоном, и он со всей серьезностью заверил меня, что открытиям в области психогенетики верить нельзя. А Эрикссон на приеме перед общественными дебатами в Помона-колледже поставил под сомнение критерии индивидуальных отличий, к которым относятся и результаты IQ-тестов.
Впрочем, подобные заявления в целом нехарактерны для двух прославленных психологов. В 1957-м, всего год спустя после того, как Льюис Терман покинул этот мир, один из его «термитов», Ли Кронбах (я упоминал о нем вскользь в первом уроке), опубликовал статью «Две области психологии», в которой выделил экспериментальную и корреляционную. Экспериментальная психология корнями уходит к Вильгельму Вундту, основавшему ее в конце девятнадцатого века; корреляционная начинается с Фрэнсиса Гальтона, который первым стал оценивать, насколько люди отличаются друг от друга. Специалисты в этих двух дисциплинах редко говорят друг с другом, а если даже и говорят, то почти никогда не находят общего языка. Уж я-то знаю это наверняка, ведь после того завтрака с Саймоном я был поражен, а после ужина с Эрикссоном совершенно растерян. Тем не менее мною были опубликованы результаты собственных лабораторных экспериментов, центр тяжести которых лежал четко в области корреляционной психологии.
И вот тут должен предупредить: дальнейшая информация содержит триггеры. Если вы думаете, что все люди рождаются равными в том, что касается интеллекта, характера или талантов, тогда вам лучше не читать. Просто переходите сразу к шестому уроку. Мне решительно нечего сказать всем тем, кто уже убедил себя, что история ни на йоту не изменилась бы, если бы Пабло Пикассо и Альберта Эйнштейна подменили при рождении. Но если вы открыты новым идеям и верите, что корреляционная психология может пролить свет на феномен гениальности, читайте дальше!
Для экспериментальных психологов различия между людьми — досадная помеха, ведь участники лабораторных экспериментов по-разному реагируют на одни и те же действия или способы лечения. В итоге эти расхождения просто списываются со счетов как «ошибки дисперсии». А вот у корреляционных психологов такие различия вызывают неподдельный интерес и побуждают исследователей находить «корреляции» (связи) между ними. Итак, вернемся к исследованию, которое Хейс проводил на музыкальных гениях. Да, он действительно обнаружил, что некоторые композиторы не вписываются в правило десяти лет, но его совершенно не интересовало почему. Возможно, потому, что разница была слишком уж мала. Сати стоит на нижней границе восьми лет, а Моцарт — на верхней (двенадцать). Однако эти цифры едва ли можно сравнивать с точки зрения методологии. Интересовало Хейса одно: Моцарт, похоже, не был таким уж одаренным, раз на написание первого шедевра у него ушло целых двенадцать лет.
Проблема еще и в том, что Хейс нигде не упоминает, у кого из семидесяти шести композиторов на создание первого шедевра ушло больше десяти лет. В конце концов, если отклонения от «правила» возможны, то их стоит рассматривать с обеих сторон. Музыкальный талант может быть как положительной, так и отрицательной величиной. Положительному, чтобы развиться до уровня шедевра, нужно меньше десяти лет, отрицательному — больше. В крайних проявлениях отрицательной степени таланта (то есть в случаях полного его отсутствия) человек может жизнь положить на то, чтобы достичь мастерства, но так и не создать ничего стоящего. Все эти бедняги никогда не войдут в анналы истории, но их при этом может быть невероятно много. Как ни печально, нескольких таких я знаю лично.
120 композиторов-классиков. В свете обсуждаемой проблемы несколько лет назад я провел одно усовершенствованное исследование. Круг композиторов-классиков я расширил до ста двадцати, и в него теперь входили не только самые именитые, но и менее известные. Терпеть не могу называть фамилии, но все же придется. В мой список вошел, например, Йозеф Сук, чешский композитор, бывший ученик и зять куда более знаменитого Антонина Дворжака. Таким образом, спектр талантов стал куда шире, чем у Хейса. Мой список был более разнообразен и с исторической точки зрения: он охватывал более четырех веков истории музыки от Джованни Пьерлуиджи Палестрины, рожденного в 1525 году, до умершего в 1976 году Бенджамина Бриттена. Все вместе мои сто двадцать композиторов подарили миру 90% всех классических сочинений. Да это чуть ли не все музыкальные гении! Если вы фанат классической музыки, попробуйте назвать сто двадцать композиторов!
В отличие от предыдущего исследования, я подошел к вопросу «усердных занятий» с двух сторон. Я учитывал возраст, когда человек начал обучаться музыке, и возраст, когда он начал сочинять. К последнему я отнес и те юношеские произведения, которых многие композиторы, достигнув зрелости, начинают стесняться (или предают огню, чтобы в будущем избежать неловкости, как Иоганнес Брамс). Затем я сравнил эти два показателя с другими особенностями творческого пути, в том числе с возрастом написания первого получившего признание шедевра, с максимальным количеством сочинений в год, с общим вкладом в музыку и известностью. Под «признанием» и «вкладом» я имею в виду произведения, которые действительно стали культурным достоянием и вошли в традиционный концертный репертуар. Такие критерии кажутся мне более индивидуальными, чем те, что использовал Хейс, ведь он причислял к шедеврам сочинения, которые насчитывали минимум пять академических записей. Не стоит забывать, что множество великих произведений упоминаются в основных каталогах менее пяти раз, особенно если одна из предыдущих записей была признана академическим исполнением.
Очевидно, что расхождения как по времени начала занятий, так и по возрасту написания первого произведения огромны. Уроки музыки начинались в возрасте от двух до девятнадцати лет, а первые сочинения появлялись в промежутке от четырех до тридцати двух. Самый ранний и самый невероятный пример — французский композитор Камиль Сен-Санс. Он начал заниматься музыкой в два года с тетей, которая быстро разглядела его одаренность. Уже в четыре года он сочинил свое первое произведение для фортепиано, ноты которого хранятся с его подписью в Национальной библиотеке Франции.
Чтобы проверить, насколько верно правило десяти лет, нужно дополнить полученные результаты еще возрастом, в котором каждый из композиторов написал свой первый «хит» — первое сочинение, вошедшее в традиционный концертный репертуар. Затем необходимо вычесть возраст начала занятий из возраста написания первого значимого произведения, и у нас получится уровень музыкальной подготовки. А вычтя возраст написания первого произведения из возраста сочинения первого признанного шедевра, мы узнаем уровень композиторской подготовки. Статистика по обеим новым величинам весьма красноречива. Для первой результаты варьируются от двух до сорока трех (в среднем получается девятнадцать). Разница огромна, но и среднее значение почти вдвое превышает ожидаемые десять лет. Для второй амплитуда составляет от нуля до сорока одного со средним значением двенадцать, что уже гораздо ближе к «правилу». Но все равно разбег значений очень велик — почти треть жизни ста двадцати творцов.
В действительности участники моего исследования с нулевым уровнем композиторской подготовки отличались от тех, у кого нулевым был уровень подготовки музыкальной. Первые по большей части были именно музыкантами, много лет бравшими уроки. Они становились пианистами или скрипачами и выступали на концертах, прежде чем попробовали себя в качестве композиторов. Они могли даже взять за основу очень известные сочинения, которые часто исполнялись на бис, и за год написать вполне успешное произведение, хоть и не ставшее в итоге шедевром. Паганини написал Каприс № 24 для скрипки на девятом году своего творческого пути, но и путь его состоял практически полностью из игры на скрипке, без обычных упражнений в сочинительстве. Каприсы (все двадцать четыре) в итоге были объединены в одну группу, пронумерованы и составляют теперь Опус № 1.
Как бы там ни было, правило десяти лет уже нарушено. Но это нарушение разбивается вдребезги, когда мы пытаемся вычислить корреляцию между двумя подготовительными величинами и тремя основными показателями творческого исполнения. Сейчас объясню. Дело в том, что композиторы, которым для достижения мастерства (как музыкального, так и сочинительского) требовалось меньше времени, как правило, быстрее достигали максимальных результатов, в итоге выдавали больше популярных произведений и добивались большей известности. Если совсем просто, то меньше в этом случае значит больше. В контексте правила десяти лет получается, что чем меньше времени ты тратишь на усердные занятия, тем больше у тебя шансов стать гением.
В таком случае талант можно определить как врожденную способность быстро развивать навыки, необходимые для определенной сферы деятельности. Это перекликается с устаревшим понятием об IQ, согласно которому высокий IQ означал, что психологический возраст человека превышает фактический. Получается, лучшие композиторы-классики могут похвастаться высоким «композиторским IQ», который ускоряет как музыкальную подготовку, так и навыки в сочинительстве. Таким образом, они просто быстрее.
Еще один композитор-классик. Типичный пример — Феликс Мендельсон. В шесть лет он начал учиться игре на пианино, а к десяти годам уже изучал композиторские техники. С двенадцати до четырнадцати он написал с десяток симфоний для струнных инструментов, которые и по сей день довольно часто транслируются классическими радиостанциями и девять раз издавались на бумаге, если верить последним данным из интернета. Итак, первую свою симфонию он написал, имея за плечами всего шесть лет музыкальной подготовки и два года композиторской. Явный признак развитости не по годам. Понятное дело, Хейс бы возразил, сказав, что симфонии для струнных нельзя считать истинными шедеврами. Чтобы дать ему достойный ответ, придется подождать до появления Октета для струнных ми-бемоль мажор. Его Мендельсон написал в шестнадцать, через десять лет после того, как начал заниматься фортепиано и спустя шесть лет уроков сочинительства. Но даже это меня лично очень впечатляет.
Более того, с самого начала своего творческого пути Мендельсон невероятно много писал и создал огромное количество шедевров, хотя и прожил всего тридцать восемь лет. Помимо Октета в его «арсенале» увертюры и музыка к шекспировскому «Сну в летнюю ночь» (в том числе и вездесущий «Свадебный марш»), симфонии «Шотландская» и «Итальянская», увертюра «Гебриды» (или «Фингалова пещера»), Концерт для скрипки ми минор (который стоит в одном ряду с концертами Бетховена, Брамса и Бруха), Трио для фортепиано № 1 ре минор (его величайшее камерное произведение наряду с Октетом) и знаменитые «Песни без слов» для фортепиано. Собрание сочинений под названием «Мендельсон: шедевры» содержит сорок дисков, то есть по одному на каждый год жизни композитора. Да это куда больше, чем выпускают современные музыканты!
И наконец, даже если бы Мендельсон не достиг уровня Баха, Бетховена или Брамса, недавние исследования все равно позволяют поместить его в первые 3% среди 523 выдающихся композиторов-классиков — как раз между Джузеппе Верди и Карлом Марией фон Вебером. Так что 97% его конкурентов в борьбе за славу были бы рады поменяться с ним местами. Вот вам и правило десяти лет!
В четвертом уроке я подчеркнул важную связь между открытостью новому и гениальностью. Из всех черт характера именно открытость в большей степени влияет на творческие достижения. Те, у кого ее показатель высок, проявляют широкие профессиональные интересы, часто даже не относящиеся напрямую к области, в которой работает человек. Например, лауреаты Нобелевской премии в научных сферах чаще своих менее титулованных коллег (обычных членов Академии наук США) имеют хобби, связанное с искусством. Порой эти отвлеченные занятия (относящиеся к искусству или к чему-то другому) находят отражение и в научных работах. Например, вот что говорится на сайте Нобелевской премии о Марри Гелл-Манне: «Интересуется в том числе сравнительно-историческим языкознанием, археологией, естественной историей, психологией творческого мышления и другими областями, связанными с биологией, культурной эволюцией и обучением». Нобелевскую премию и всеобщее признание он получил за два важных вклада в квантовую теорию: изучение кварков и восьмеричного пути. Термин «кварк» Гелл-Манн ввел в обращение (и определил его произношение), вдохновленный фразой из романа Джеймса Джойса «Поминки по Финнегану», а понятие восьмеричного пути восходит к «Благородному восьмеричному пути» в буддизме.
Конечно, эти два факта могут показаться делом совершенно обычным. Суть понятий не изменилась бы, используй Гелл-Манн иные, более абстрактные, но не менее звучные определения, например «субсубы» вместо кварков (то есть «субсубатомные частицы»). Однако зачастую великие открытия происходят именно благодаря широте интересов. Так случилось и с обнаружением гор на Луне.
Польза широких интересов. Научные стремления Галилео Галилея отлично дополнялись увлечением литературой и изобразительным искусством. Не исключено, что именно литературные навыки добавили его итальянской полемической прозе убедительности, а вот художественные умения сыграли еще более важную роль. Галилей был, конечно, не единственным астрономом своего времени, возлагавшим большие надежды на новомодный телескоп, направленный прямо в небеса. Однако именно он замечал вещи, которые ускользали от глаз его современников. Там, где, глядя на Луну, все видели лишь гладкую поверхность с размытыми темными и светлыми мраморными пятнами, Галилей видел горы! Более того, он рисовал эти горы так реалистично, что сразу становилось понятно: темные и светлые пятна — это пики и равнины. Как ему это удавалось?
Галилей не просто интересовался искусством, он изучал светотень, ту самую технику, которая помогает современным художникам подчеркнуть переходы в двухмерной живописи. Рисунки астронома были так хороши, что один его приятель, флорентийский живописец, использовал их на своем полотне, где изобразил Мадонну над Луной. Если бы не увлечение Галилея изобразительным искусством, вряд ли он заметил бы то, что настолько подстегнуло научную революцию.
Надо признать, пока мы не видели ничего, что реально бы нарушало правило десяти лет, которое сводится всего лишь к трем часам усердных занятий в день. В таком случае оставшегося времени должно быть вполне достаточно для парочки хобби и развития своих талантов. А что, если творец не просто увлекается чем-то дополнительно, а в совершенстве владеет еще каким-то мастерством? Это про тех гениев, которым удалось добиться впечатляющих успехов не в одной, а в нескольких областях. Если речь идет о двух сферах деятельности, значит ли это, что для овладения мастерством человеку понадобится двадцать лет? А если о трех, то и все тридцать? В таком случае возможно ли вообще существование людей с энциклопедическими знаниями? Они добиваются значительных успехов во множестве областей, и, если умножать количество сфер интересов на десять, может не хватить всей жизни, а времени на сон и еду вовсе не останется. Как же тогда быть? Как могут существовать такие таланты, как Фрэнсис Гальтон и Герберт Саймон? Чтобы ответить на этот вопрос, сначала нужно разобраться в разных степенях разносторонности.
Степени разносторонности. Да, все энциклопедисты разносторонне развиты, но далеко не все разносторонне развитые гении обладают энциклопедическими знаниями. Истинный энциклопедист — это человек, чьи достижения распространяются на две и более области, настолько далекие друг от друга, что для каждой требуются глубочайшие знания. Средневековая монахиня Хильдегарда Бингенская сейчас известна как композитор — ее музыка до сих пор часто исполняется и записывается. Однако она также внесла вклад в развитие театра, поэзии, философии, теологии, естественной истории и медицины. Ее перу, например, принадлежат старейшие дошедшие до наших дней моралите. Еще удивительнее то, что Хильдегарда была видным религиозным деятелем, и Римско-католическая церковь причислила ее к лику святых. Среди гениев, чье всестороннее развитие делало их настоящими энциклопедистами, также Аристотель, Аль-Кинди, Абхинавагупта, Шэнь Ко, Омар Хайям, Леонардо да Винчи, Блез Паскаль, Михаил Ломоносов, Томас Джефферсон и Томас Янг. Да, такие люди действительно существуют!
Уровнем ниже, но все же достаточно высоко стоят гении, чье разностороннее развитие распространяется на две или более смежные области одной науки. Такое широко распространено в литературе, когда писатель создает шедевры в нескольких жанрах. Уильям Шекспир, например, писал великие пьесы и поэтические произведения. Конечно, любой автор волен попробовать себя в двух и более жанрах, но с таким же успехом он может потерпеть неудачу. Томас Харди писал великолепные романы и стихи, а вот его попытка в драматургии, пьеса в трех актах «Династы» (The Dynasts), не была признана шедевром ни его, ни нашими современниками. Похожие примеры есть и в других творческих областях. Австрийский композитор Франц Шуберт писал прекрасные песни, сонаты для фортепиано, камерную музыку и симфонии, но его бесчисленные попытки создать оперу были тщетны. Сегодня в концертных залах можно услышать лишь несколько из его оперных увертюр. Однако не все неудачи обусловлены переходом от малых форм к крупным (как и от концертной музыки к опере). Бывает и наоборот. Ирландский писатель Джеймс Джойс писал замечательные романы и рассказы, а вот в стихосложении совсем не преуспел, так что его поэтических произведений вы не найдете в антологиях и сборниках.
Чтобы лучше понять, насколько редка разносторонность в любой форме, можно обратиться к практическому исследованию, в рамках которого были рассмотрены 2102 гения западной цивилизации. Из них 61% внесли вклад лишь в одну определенную область. Но, конечно, достижения этих людей не стоит недооценивать, ведь все это авторы поистине гениальных творений, среди которых стихи Эмили Дикинсон, полотна Винсента Ван Гога, оперы Джакомо Пуччини и теоретические модели Альберта Эйнштейна. Еще 15% отличились в двух и более областях одной дисциплины. Нобелевский лауреат по литературе Томас Стернз Элиот, например, писал превосходные стихи, пьесы и литературную критику, но не создал живописных полотен, опер или теоретических моделей.
Удивительно, но третья группа, в которую входят гении с энциклопедическими знаниями, составляет 24%. Эти люди отличились в нескольких областях и, как правило, в нескольких ответвлениях в рамках одной дисциплины. Немецкий энциклопедист Иоганн Вольфганг Гете не только подарил миру великие романы, драматические произведения, лирическую и эпическую поэзию, но и внес существенный вклад в ботанику и анатомию. Когда его однажды спросили, какую из своих работ он считает самой великой, помимо «Фауста» (что было бы очевидным ответом сегодня) Гете назвал «Теорию цветов», идущую вразрез с представлениями Ньютона. Она в большей степени повлияла на философов, художников и психологов, чем на физиков. К тому же Гете создавал все это, одновременно работая полный день дипломатом на госслужбе. Как же ему удалось овладеть таким количеством знаний? Все это уж точно не вписывается в правило десяти лет.
То же самое относится и к оставшимся 482 в высшей степени разносторонне развитым гениям. Неуместны подобные объяснения и в отношении 302 светил, отличившихся в разных ответвлениях одной области. Но объяснения необходимы, учитывая уровень образованности этих гениев. Получается, разносторонне развитые люди не только более продуктивны, чем те, кто добивается успехов в одной области, но и, как правило, достигают большего признания. Гете, например, величайшая фигура в немецкой литературе.
Так откуда же берутся энциклопедисты? Один из ответов кроется в том, о чем мы уже говорили: ускоренное освоение навыков, позволяющее молодому дарованию развиваться значительно быстрее. Если кто-то (скажем, Гете) родился одаренным множеством положительных талантов, ему (как любому энциклопедисту) просто нужно куда меньше времени, чтобы «разогнаться». Кроме того, энциклопедисты могут в прямом смысле «выжать максимум», то есть достичь большего, приложив при этом меньше усилий. Одной из причин такой эффективности может быть как раз открытость новым знаниям, о которой мы тоже говорили. Помните, что она сопровождается большей когнитивной расторможенностью, позволяющей творцу замечать вещи, невидимые остальным. Именно благодаря этому произошло интуитивное открытие Флемингом пенициллина, о котором мы говорили во втором уроке. Эта черта определенно имеет свои преимущества.
И наконец, последнее возможное объяснение феномена энциклопедистов возвращает нас к Герберту Саймону. Однажды я спросил его студента, как Саймон может выступать в поддержку правила десяти лет, если его собственная карьера, кажется, этому правилу противоречит. Знаете, каким был ответ? Саймон придумал принцип, применимый к различным дисциплинам, который назвал «ограниченной рациональностью». Применяя его в экономике, политологии, когнитивной психологии, информатике и других науках, он завоевал признание в различных областях. Я не поверил этому объяснению тогда, не верю и сейчас. По двум причинам. Во-первых, даже если бы Саймон просто распространил одну и ту же идею на множество разных областей, ему все равно пришлось бы изучить эти области довольно глубоко, чтобы убедить профессионалов в состоятельности своей идеи. Нельзя просто сказать: «Эй, экономисты! У меня тут есть кое-что по психологии, что заслуживает Нобелевской премии в вашей области!» Во-вторых, я читал некоторые статьи Саймона, не имеющие ничего общего с «ограниченной рациональностью» или чем-то подобным, и все они были напечатаны в технических журналах, которые требуют от авторов глубокого владения профессиональным материалом. Таким образом, Саймон своей карьерой сам нарушил правило десяти лет. Полагаю, он был невероятно одаренным человеком, гораздо быстрее осваивавшим навыки и способным достигать большего, используя уже имеющиеся знания. Быстрее, лучше и с максимальной эффективностью!
Весьма самонадеянно утверждать, что для освоения навыков в той или иной сфере необходимо десять лет. Это условие определенно соблюдается в шахматах, которые были популярны более тысячи лет, прежде чем стали основой исследования Саймона. Люди веками играли на струнных и клавишных инструментах, да и большинство видов спорта, попавших в поле зрение ученых, известно примерно столько же (даже гольф и теннис). Знания, накопленные за все эти годы, просто необъятны. Чтобы овладеть ими и стать профессионалом, требуются долгие годы. В музыке, например, учебный план настолько конкретен, что расписан в зависимости от навыков ученика: начальный уровень, средний и продвинутый с определенными градациями. Другими словами, нельзя делать «второе», пока не научился «первому». Точно так же, прежде чем приступить к алгебре, нужно разобраться с арифметикой, а математический анализ невозможен без знания алгебры. Прогресс в освоении этих трех областей также должен быть разбит на шаги: например, дифференциальные уравнения идут перед интегралами.
Но что, если область сама по себе новая? Если в ней пока не существует накопленных знаний, а методы в лучшем случае в зачаточном состоянии? Нужно ли тогда гению ждать десять лет, чтобы внести вклад в развитие этой дисциплины? Конечно нет! Если учиться особенно нечему, тогда вперед! Чтобы понять, как я пришел к такому выводу, давайте рассмотрим две области, для которых характерны совершенно противоположные «взгляды»: одна устремлена в далекие дали, а другая изучает явления, по-настоящему близкие.
Телескопическая астрономия. Когда Галилей начал с помощью собственноручно сконструированного телескопа делать свои эпохальные (и во всем смыслах астрономические) открытия, устройств для изучения небесных сфер еще не существовало. Все — от древних вавилонян и Птолемея до Коперника и Тихо Браге — наблюдали за небесными телами исключительно невооруженным глазом. Более совершенные инструменты использовались разве что для измерений и вычислений. Телескопов не существовало вплоть до 1609 года, да и когда они появились, смотреть в них можно было лишь на ночное небо. Галилео впервые услышал о новом изобретении в том же году, но вскоре понял, что подобные аппараты годятся, лишь чтобы засекать вражеские корабли на горизонте. Для первых телескопов требовались две линзы, а в те времена оптика имела дело лишь с однолинзовыми приборами. Создавать инструмент, подходящий для наблюдений за звездами, Луной и Солнцем, Галилею пришлось проверенным веками методом: проб и ошибок. Ученый до конца сам не понимал, как работало его устройство (этот пробел позднее восполнил немецкий астроном Иоганн Кеплер). Хуже того, в то время не существовало никаких знаний, на основе которых Галилей мог бы иметь хоть какое-то представление о том, что увидит. В самом деле, все, что тогда знали о небесных телах, было в корне неверно. Согласно космологии Аристотеля, Луна, Солнце и планеты были кристаллическими сферами с идеально ровной поверхностью, а звезды за этими движущимися объектами представлялись совершенно неподвижными — чем-то вроде декораций ночного неба для киношных постановок.
К счастью, Галилей провел множество физических экспериментов, которые доказывали, что великий Аристотель не всегда знал, о чем говорил. Знания уважаемого ученого со временем были пересмотрены. Например, тяжелые предметы падают не быстрее, чем легкие. Галилей увлекался литературой и живописью, что доказывает его невероятную открытость новому. К тому же он, как правило, полагался на то, что сам видел через свой телескоп, а не на то, что «должен был увидеть» согласно общепринятому мнению. Потому он и разглядел горы на Луне, которые, если уж начистоту, вообще не должны были существовать. Позже он направил телескоп на Юпитер и заметил четыре неподвижные звезды. Галилей первым догадался, что это естественные луны, вращающиеся вокруг планеты. С точек зрения Птолемея и Аристотеля, такого быть не могло. Но Галилео видел это своими глазами. Затем Галилей перешел к изучению Венеры и понял, что ее движение по небу в большей степени соответствовало гелиоцентрической системе Коперника. Прошло еще немного времени, и ученый увидел пятна на Солнце — еще одно доказательство несовершенства небесного устройства. За каких-то три года тысячелетние знания оказались в прямом смысле никому не нужными. Новая астрономия, начавшаяся с нуля, оставила не у дел все накопленные достижения Античности. С тех пор никому, кроме разве что историков, не хотелось уже доставать с полок покрывшиеся пылью «Альмагест» Птолемея или трактат «О небе» Аристотеля.
Микробиология. Второй пример, возможно, еще более удивительный. Несмотря на то что увеличительный эффект линз был известен с давних пор (а именно со времени изобретения очков в Средние века), сложный двухлинзовый микроскоп появился примерно в то же время, что и телескоп. Даже Галилей развлекался с подобным устройством, но быстро потерял к нему интерес. Когда же через линзу сложного микроскопа человек посмотрел на микроорганизмы, результат был невероятным, что ярко отражено на великолепных гравюрах в книге Роберта Гука «Микрография», вышедшей в 1665 году. На них изображены вши, блохи, мухи и другие мелкие организмы. Однако было и одно «но»: изображенные объекты уже были всем хорошо известны, впечатляли разве что мельчайшие детали, ранее недоступные человеческому глазу. Сложный микроскоп был недостаточно мощным, чтобы позволить сделать открытия, способные перечеркнуть биологию Аристотеля (что сделал телескоп с его же космологией, а также с астрономией Птолемея). Однако этот недостаток вскоре был устранен, причем самым невероятным образом.
Голландский галантерейщик Антони ван Левенгук, не имея никакого специального образования, кроме разве что опыта работы подмастерьем у счетовода, сконструировал новый однолинзовый микроскоп, куда более мощный, чем все существовавшие в то время. Ему нужно было контролировать качество продукции, а прибор позволял убедиться, что ткани сотканы из первоклассных нитей. Научившись изготавливать собственные линзы, он создал микроскоп, способный увеличивать объекты в триста раз, что в десять раз мощнее, чем все существовавшие в то время. Любопытство захлестнуло его, когда он понял, что может видеть то, что до него никто не видел: бактерии, простейшие организмы, сперматозоиды, клеточные вакуоли, мышечные волокна, кровяные клетки в капиллярах и другие мельчайшие объекты, о существовании которых Аристотель и не подозревал. Представьте, насколько сильна должна быть открытость новому, чтобы соскабливать зубной налет у стариков, никогда в жизни не чистивших зубы! Однако именно так Левенгук открыл бактерии.
В 1673 году он впервые рассказал о своих открытиях Лондонскому королевскому обществу. Сделано это было на его провинциальном голландском, так что секретарю пришлось выучить язык, чтобы переводить. Однако к 1676 году члены Королевского общества засомневались в состоятельности открытий, после того как прочли его первый доклад о «простейших животных» (микроскопических организмах). Все сделанные там заявления шли вразрез с накопленными в этой области знаниями. Осложняло ситуацию и то, что ни один ученый не мог разобраться, как именно Левенгук делал свои линзы. Этот его секрет был раскрыт лишь спустя двести лет. Итак, Королевское общество приняло решение отправить комиссию, в состав которой входили как ученые, так и представители духовенства, чтобы самолично убедиться в истинности и правдивости открытий. Через год Общество признало открытия Левенгука, а чуть позже избрало его почетным членом. Так же как Галилей открыл новую область телескопической астрономии, Левенгук стал родоначальником двух разделов микробиологии.
Революции в устоявшихся стилях и парадигмах. Может показаться, если в творческой области накопилось достаточно знаний, нет нужды искать что-то нестандартное. Однако любое научное или художественное нововведение может стать важным дополнением к уже существующим знаниями и известным методам. Чемпионы по шахматам могут разрабатывать новые тактики, однако не смеют менять правила игры, и все их нововведения, как правило, основываются на мастерстве гроссмейстеров прошлых лет. Но когда революционные изменения происходят в науке или искусстве, солидная доля традиционных знаний уступает позиции новым понятиям. Когда одухотворенность средневековой живописи сменилась натурализмом эпохи Возрождения, у художников отпала необходимость использовать сусальное золото для изображения свечения. Свет стал настолько реалистичным, что, органично вписываясь в линейную перспективу, становился центром полотна. В Средневековье о подобной технике понятия не имели. Естественно, линейная перспектива также была отвергнута многими художниками, когда в начале двадцатого века мир захватило современное искусство. Как, в самом деле, встроить линейную перспективу в абстрактный экспрессионизм?
Давайте вернемся к теории научных революций Куна, о которой мы начали говорить в третьем уроке. Вот что он пишет о революционерах, которые меняют старые парадигмы на новые: «Почти всегда те, кто изобретает фундаментально новые парадигмы, либо очень молоды, либо новички в областях, парадигмы которых переворачивают с ног на голову», потому что «эти люди, не скованные установленными традициями и правилами обычной науки, чаще всего замечают, что эти правила больше не соответствуют игре, и придумывают взамен им новые». Отдельные аспекты этого определения мы еще обсудим в последующих уроках, но главная мысль остается неизменной: часть традиционных знаний просто обязана быть заменена более новыми, не вписывающимися в установленные стандарты. Под «новичками в областях» здесь подразумеваются люди, не всегда выполняющие тяжелую усердную работу, которая лежит в основе правила десяти лет. Может, поэтому именно они и подрывают это правило. Революции в искусстве меняют правила игры так же, как в политике.
На первый взгляд, Коперник не слишком подходит под описание научного революционера Куна, ведь именно его творческий путь породил все эти теории о правиле десяти лет. Даже на сохранившихся до наших дней портретах он выглядит слишком чопорным для человека, который мог бы стоять у истоков научной революции. Но при более близком рассмотрении он оказывается самым подходящим гением для столь эпохальных исторических событий.
Начнем с того, что он был младшим из четырех детей в семье и воспитывался со старшим братом и двумя старшими сестрами. И, как мы уже знаем из четвертого урока, у него могла быть склонность (хоть и не ярко выраженная) к открытости инновационным идеям. Более того, он и сам имел шансы стать новатором. Брат и одна из сестер вступили на путь служения Богу. Первый стал каноническим священником, а вторая — настоятельницей монастыря. Еще одна сестра вышла замуж за солидного купца и государственного деятеля в их родном городе. Коперник возложил на себя некоторые обязанности по воспитанию их пятерых детей и исполнял свой долг на протяжении всей жизни. Его участие в воспитании в качестве дядюшки Ника, возможно, подпитывалось тем, что сам он никогда не был женат и не имел детей (был ли он посвящен в католический сан, неизвестно). Позднее у него появилась домработница, и это присутствие женщины в его доме стало причиной большого скандала. Мы не знаем, был ли повод для сплетен или нет, но после многочисленных порицаний со стороны духовенства Коперник разорвал отношения, длившиеся почти десять лет. В любом случае он был не из тех, кто принимает на веру общественные устои, чего бы они ни касались: астрономии или пуританской морали.
Еще один факт: Коперник рано осиротел, что подкрепляет одну из наиболее ярких теорий о влиянии освобождающего опыта, о которой мы говорили в третьем уроке. Если точнее, его отец умер, когда Николаю исполнилось десять лет, и вскоре после этого родной дядя стал ему отчимом. Его стараниями юный племянник смог подготовиться к поступлению в Краковский университет, где, кстати, постигал науку и отчим.
Раз уж я упомянул об одном сильном эмоциональном переживании, нужно рассказать и о другом, не менее важном. Коперник воспитывался в мультикультурной среде в самом прямом смысле этого слова. Я намекнул на этот факт в начале урока, назвав его польско-немецким астрономом (хотя мог бы написать просто «польский»). Он вырос в местности, где говорили на двух языках и одинаково распространены были как немецкая, так и польская культура. И хотя дома Коперник говорил только по-немецки, он в разной степени владел также польским, латинским, греческим и итальянским. У него, несомненно, были возможности практиковать свой итальянский, сильно отличающийся от немецкого или польского языков. По завершении учебы в Кракове Коперник продолжил научную деятельность в университетах Болоньи, Падуи и Феррары. В Италии он получил докторскую степень по церковному праву (заметьте, не по математике или астрономии). Через несколько лет снова оказался в Италии (на этот раз в Риме) для обучения в Римской курии, где должен был приготовиться к службе в польской церкви. Получается, он не просто жил какое-то время за границей, а путешествовал. Представьте только, каково это — преодолеть больше полутора тысяч километров проселочных дорог, разделявших Краков и Рим, с множеством вынужденных остановок!
Италия тогда была центром гуманитарных наук, и Коперник не упустил случая получить новые знания за пределами астрономии, математики и церковного права. Он учился у знаменитых профессоров гуманитарных факультетов Болоньи и даже стал признанным классическим филологом, публикуя свои переводы греческой литературы на латынь и сочиняя эпиграммы на греческом. Более того, когда он понял, что медицина займет важное место в его будущей жизни, то отправился изучать ее в Падую, один из лучших медицинских университетов Европы в то время. Позже он стал практикующим врачом у своего дяди-священника. Теперь уже совершенно ясно, что Коперник обладал энциклопедическими знаниями. Но если у вас все еще есть сомнения на этот счет, учтите, что он также ввел два фундаментальных понятия, до сих пор вызывающих споры в современной экономике: выдвинул количественную теорию денег и принцип, чаще всего называемый законом Грешема (но иногда и законом Коперника). Он определенно получил бы Нобелевскую премию по экономике, если бы она существовала в его эпоху.
В том, что касается официальной должности, Коперник был похож на Гете. Его работа отнимала много времени и сил, это была не какая-нибудь синекура, позволявшая днями и ночами просиживать в своем кабинете. Коперник в разное время был политиком, дипломатом и даже занимался административной деятельностью. И так же, как Гете находил время писать «Фауста», Коперник выкраивал часы для своего труда «О вращении небесных тел». Оба монументальных произведения были закончены в год смерти их авторов. Тот факт, что оба гения создали так много за столь непродолжительный период времени, наносит решающий удар по правилу десяти лет, по крайней мере в том, что касается энциклопедистов. Если не верите, начинайте учиться как можно усерднее и сосредоточеннее! Тогда вас точно не назовут дилетантом. Впрочем, и гением в какой-либо области вы так вряд ли станете.
Войти с помощью соц. сетей: