Зимнее тепло

За окошком – холодрыга. Завывает вьюга. Декабрь громоздит в селе сугробы. Забор под окном совсем утонул в снегу и только несколько кривых штакетин гордо торчат над бескрайней белизной. Временами сельская жизнь полна романтики: в печи полыхают дрова, в трубе поёт ветер…

Сижу у окна, соскрёб иней со стекла и любуюсь стихией. На моем столе миска со склизкими опятами – соседка угостила. Долго ловлю вилкой хитренький опёнок, скрипит миска, гудит печь…

Признаться, дарёные грибы всегда уступают во вкусе и, главное, в настроении своим, добытым в лесных походах. Мой приятель всё прошлое лето регулярно звонил мне, предлагал выбраться в лес. Я всё ссылался на «недосуг», а сам втихую завидовал соседу, который то и дело вечерами выгружал из машины вёдра с грибами. Повстречавшись с ним, я частенько пытал:

– Михалыч, какая добыча на этот раз?

– Грузди пошли.

Позднее снова интересовался:

– Теперь что, Михалыч?

– Да вот, успенские попёрли.

Лето уже заканчивается, если успенские опята попёрли. Вот уже и Успение на носу Не за горами и осень…

И вот зажелтели листья, зарядили дожди… А Михалычу новое удовольствие: «Осенние повылазили!»

Прошедшее лето выдалось хлопотным, но «погрибничать» (или, как придумал мой приятель, – поучаствовать в «погрибении») однажды случаем улыбнулось. У приятеля как-то осенью лопнуло терпение, к моему счастью. Он не стал звонить, а просто приехал за мной и после службы усадил меня в свою машину. Уже там объявил мне, что корзинки для грибов он захватил, взял пару грибных ножичков, словом, упаковался за двоих. Заканчивался октябрь. Михалыч, одетый по-осеннему, сидел на своей лавочке и крутил пальцем у виска, глядя, как мы отчаливаем.

Дивный осенний лес! Мы добрались до дальнего кордона, углубились по дорожке к квартальному столбу. Там бросили машину и пошли бродить. Мой товарищ сразу честно признался, что Михалыч был прав, когда определил нас в дураки. Время грибное прошло, всё, что успело вырасти, уже давно собрали. Но дело вовсе не в грибах. Просто если за весь сезон ни разу не выбраться в лес, то целый год потом можно будет вычеркнуть из жизни, как прожитый порожняком. Я его поддержал.

Мы бродили среди старых разлапистых сосен как будто бы в поисках маслят. Маслят, конечно, не нашли, но нашли много-много интересного. Видели белку. Она скакала высоко-высоко в сосновых макушках. Казалось, что где-то под облаками. Осеннее солнышко золотило ей шубку. Видели весёлого ежа. Он прогуливался меж пней, что-то вынюхивал и задорно улыбался. В рифму ежу повстречали ужа. Он, полусонный, что-то искал. А мы уже не искали. Мы уселись на поваленную сосну и разом выдохнули: «Благодать-то… А тишина-то…» Ёжик вертелся под ногами и заглядывал в глаза своими бусинками.

– Век бы отсюда не уезжал! – выдохнул я, и мой напарник эту мысль поддержал…

Зимой, когда за окном метель, такие воспоминания согревают – куда твои валенки! У своего дома, напротив, по колено в снегу топчется Михалыч. Он укутался шарфом и дымит папиросой, его заметает. Сквозь метель не разглядеть лица. Задумался о Михалыче и вдруг понял, что я не могу припомнить его лицо. Нет, его образ перед глазами, конечно, но он неотделим от фуфайки, валенок и папирос так, что случись повстречать его без этих атрибутов, то я его и не узнаю, наверное, и примет особых не смогу назвать. Так, ушанка, валенки, «Беломор», фуфайка… Зато осеннего ёжика помню, как родного. И ужа с белкой. Хоть портреты пиши…

Потом, когда ёж нас покинул, мы отправились узенькой тропкой в дубовые кварталы. Решили – умные – опят сыскать. По пути набрели на терновник. Любовались кустами со всех сторон, долго, чуть не до заката. Прав был Михалыч, дураки мы и есть. Он бы точно не разглядывал облетевший терновник. Отряс бы ягоды, чтобы добро не пропадало или проходимцу-ежу не досталось.

Запах леса пьянит. Голова кружится. Если Бог на земле нам такую красоту устроил, то что же нас всех ждёт там, в раю? Глупые мудрецы любят об этом порассуждать. Говорят, что, дескать, как бы там хорошо ни было, всё равно назад, на землю захочется. Странный народ. Не знают, наверное, что лучше рая нет ничего, нигде. Понятно, что трудно вообразить себя в Небесном Царстве, над землёй, над небом, над Вселенной с её премудростями. Непостижимо далеко от болезней, войн, мизерных зарплат, «оранжевых революций», от голода, холода и от жары. Там есть только Бог. Целый Бог! А в Нём – всё. Радость и счастье, любовь и жизнь, красота и справедливость. И снова Счастье. И оно не заканчивается, потому что времени там тоже нет. Можно даже так не мудрствовать, а посмотреть сейчас вокруг: из леса-то, из миллиардной частички райского подобия, и то уходить не хочется!

На закате бредём тропинкой. На дубовой опушке нас встречает целый «собор лесного духовенства». Приятель мне их представил:

– Перед нами весьма деликатесные грибы. Звать их – зонтики. В простонародье – попы. На вкус – куда там твои опята!

До чего же им подходит это простонародное название! Если приглядеться к их великолепной компании, то эти грибы видятся уездным духовенством, которое просто выбралось в лесок от бденных трудов передохнуть. В центре, без сомнения, благочинный. Вся компания в солидных широкополых шляпах, какие нашивало духовенство в XIX веке, все весьма упитанны. Большой благочинный склонился к поникшей братии и будто поучает. Красиво. Незаметно всю полянку накрыли октябрьские сумерки. Мы спасли нашу «священную компанию» от грядущей лесной ночи и поспешили к машине…

Метёт. Хрущу соседским опёнком и чувствую, как улыбаются мои глаза от этих воспоминаний. Тогда из леса впечатлений мы привезли гораздо больше, чем грибов. Впрочем, ведь за впечатлениями мы и ездили. А грибы так, повод. Будущим летом новые нарастут.

Вьюга за окном не стихает, злится. И чем она суровее, тем уютнее становится у протопленной печки. Тогда, осенью, мы тоже устроили себе похожий уют: на сковородке шкварчали «коллеги-попы», на крыльце посвистывал самовар. Неторопливо журчала приятельская беседа. Не могу, правда, припомнить, что такое важное мы тогда обсуждали. Делились ли впечатлениями, критиковали литераторов или перемывали косточки политикам? Не вспомню. Должно быть, такие мелочи не запоминаются. А вот ежа помню, как родного. И белку тоже.

Тепло…