Родной уголок

Неформал Женя и его мать

Где сейчас проживает Евгений и чем он промышляет, мне неизвестно.

Я познакомился с ним лет около десяти тому назад. Мы неплохо общались и почти было подружились. Он, как и большинство вдохновенных натур, пребывал в постоянном творческом поиске себя и однажды нашёл-таки себя в пределах нашего сельского прихода. Расцвет сил, голубые глаза, светлые ресницы, остриженные без малого «под ноль» волосы, в безбожно продырявленных ушах масса различных серёжек, на чёрной майке – череп. Наколотые синие запястья, кило звенящих побрякушек… Он объяснял всё это просто: «Панк-рок в ушах по жизни». А на мой вопрос «зачем?» отвечал однозначно: «Я в натуре нифер». Неформал, значит. Господь не обнёс нифера талантом. Женя слыл классным барабанщиком, постоянно участвовал в различных рок-репетициях районного уровня. Это если трезвился. Вот только почему-то до выступлений трезвым никогда не доживал, и очередной коллектив с нифером Женей прощался.

В церкви Женя появился в свой внезапный трезвый период жития. Его добрейшая душа расположила к себе всех прихожан, и больше всех Жениному воцерковлению радовалась его мать, тоже прихожанка. При храме ему сразу отыскалось дело – я его, как профессионального музыканта, определил в звонари. Помню, когда мы вдвоём впервые поднялись на колокольню, он загрустил оттого, что обнаружил там всего-то четыре несчастных кампана. Но немного постояв в задумчивости, он быстро просветлел, спросил, где найти верёвок, досок и молоток с гвоздями. Тем же вечером наш новый звонарь Женя уже созывал христиан ко всенощному. Какой бесподобный панк-звон накрыл тогда наше село! Я, помню, поднялся к нему и узрел процесс творческого делания: неформал восседал на самодельном стуле, его правая нога как будто «давила бочку», левая – хет. Руки приводили в движение языки двух малых колокольчиков, и казалось, что он сжимает не верёвки, а барабанные палочки. «Кайфец! Лабаем!» В такт своей новой музыке он мотал лысой башкой и был счастлив.

Шло время, молодела и старилась Луна, Женин звон утрачивал роковые и джазовые «сбивки», начинал походить то на ростовский, а то и на киевский. Железяки покинули изрешеченные ушные раковины, череп исчез с футболки. Со временем Евгений обрёлся на клиросе, и наш маленький хор зазвучал. Однажды, в светлый летний праздник, Женя причастился. Прихожане его хвалили, мать не могла нарадоваться…

Собственно, своеобразная радость матери всё и порушила. Ранней осенью на столе в церковной крестилке я обнаружил потрёпанный акафистник, тот самый, что за год до этого ей вручил. Она тогда жаловалась на сыново поведение, просила помощи в борьбе с ним. «Берите, – говорю, – акафистник и каждый вечер упорно читайте. Битва “за пьянку” ещё никого не выручала. Зато молитва помогает. Всегда. Тем более – родительская. И боритесь, пожалуйста, не с ним, а… сами знаете с кем». Она тогда упиралась, мол, слепая, «читать неграмотная». Просила его просто поругать, а я вместо этого взял и вытряс из неё обещание за Женю молиться. И она молилась.

И вот теперь эта книга вернулась ко мне. Я попытался было уговорить её не оставлять ежедневное молитвенное чтение, но в своём счастливом упрямстве она оказалась слишком сильна. «Чуть не ослепла через этот акафист. И так, – говорит, – хорошо получилось».

Хорошо получилось, кто ж спорит…

…На Воздвиженье зарядили дожди. Холодные. Жёлтые берёзы потемнели. Певчие с утра промочили ноги и чихали, долго не могли настроиться на службу. Без Жени у них что-то не ладилось. Пономарь Семёныч сообщил, что днями встретил Евгения в подозрительной компании. «Кривой, – говорит, – череп во всё пузо, хотел мне свои барабаны пропить». Выходило, что наш нифер снова творчески ищет пропавшего себя. Его мать простояла Воздвиженскую службу в углу. Мрачная, глаза заплаканные. Уставшая после всенощной нервотрёпки с Женей. Она дождалась меня и попросила подмоги:

– Вы уж, батюшка, как-нибудь бы с ним… Поругайте… Измотал.

– Ну а может, всё-таки акафистник? – говорю. – Точный метод ведь, проверенный.

– Нет. Это… Лучше так, объясните обормоту… отец его от водки… и этот туда же… Того, бывало, материла-материла, всё без толку. Теперь этот бы не тово… Вы же посещаете тюрьму, взяли бы его с собой. Поглядел бы он, до чего доводит. Увидит, может, спохватится. А акафист шибко уж… здоровья нет.

Я не обещал ей, что экскурсия за решётку поможет Жене. Кому тюрьма помогала? Вот только слёзы матери… Смалодушничал.

По дороге в тюрьму я заскочил за Евгением, когда он ещё не просыпался. Сопроводить меня он согласился с удовольствием. Даже серьги из ушей повынимал и нарядился без черепа. Мой пропуск позволял провести с собой помощника, и Женя в тюрьме помогал петь молебен, читать правило ко причащению. Словом, пономарил как должно. А ещё успевал общаться с сидельцами. Это на воле сиделые круты, а там всё по-другому – бедолаги имеют жалкий вид и положение их весьма унизительно. Убедительное зрелище, и комментировать ничего не надо. «Пусть его, – думаю, – поглядит, может, и правда, встряхнётся». Лучше один раз увидеть…

И он увидел. Обратной дорогой мой спутник находился в оптимистическом возбуждении. Ёрзал на своём боковом сиденье, глаза светились. Пока ехали по городу, молчал, но когда машина побежала вдоль облетевших берёзок, он разговорился. Впечатления действительно получились глубокие:

– Это ж… я в зоне был! Кренделям раззвоню! В натуре, зону топтал!

Весь приход молился тогда за нашего неформала, и только несчастная мать после описанного случая окончательно на всех обиделась. Соседи доносили, что ночами слышится, как она материт сына.

Осенняя слякоть в тот год тянулась и никак не хотела проходить. Совхозные грузовики непривычно долго вывозили с полей свёклу, раздрызгали окрестные просёлки. Ветер размочалил на колокольне Женины верёвки. Старому Семёнычу снова пришлось вспоминать, как пользоваться четырьмя церковными колокольчиками.

Однажды под холодным дождём Семёныч повстречался с нашим неформалом. Рассказывал тогда, что у Евгения появилась татуировка на лбу, свои барабаны он таки продал и купил гитару. Пытался её пропить…