Эмма отвезла Мэттью в Спрингхед. Подъехав к дому, она еще какое-то время сидела в машине. Ей не хотелось нести ребенка в дом. Она уже не была так уверена, что хочет оставлять его без присмотра. Справятся ли родители?

Шторка на кухонном окне была отодвинута. Видимо, Мэри услышала машину и выглянула на улицу. Эмма увидела ее силуэт на фоне желтого света и представила себе, как та вглядывается в темноту. Она взяла Мэттью на руки и приготовилась выглядеть счастливой. Родители пили чай и делали вид, что не ждут.

– Я сцедила молоко, чтобы не торопиться к нему, – весело сказала Эмма, не узнавая собственный голос. Она вручила ребенка Роберту. Ей хотелось сказать: Я отдаю вам его на время. Он не замена Кристоферу. Вы его у себя не оставите. Но это звучало бы глупо.

Она вернулась в Дом капитана. Они с Джеймсом сидели за кухонным столом, обоим было неловко. Она подумала, что в них обоих есть какая-то странная сдержанность, застенчивость. Они были словно пара в викторианском романе, избавившаяся от дуэньи, хотя Мэттью с трудом можно было так назвать. Оставшись вдвоем, они не знали, с чего начать.

– Чем бы ты хотела заняться? – спросил Джеймс. – Могу для тебя что-нибудь приготовить. Или можем поужинать в каком-нибудь тихом месте.

– Не уверена, что мне хочется тишины, – сказала она. – В последнее время ее было слишком много. Хорошо было бы услышать шум. Музыку. Людей. Ты был бы против бокальчика в «Якоре»?

– Люди будут задавать вопросы о Кристофере, – сказал он. – Ты же их знаешь. Ничего?

– Нет. Думаю, я буду этому рада. Как-то лучше, чем притворяться, что ничего не случилось. Может, там будут люди, которые его знали. Школьные друзья.

– Что-то вроде прощания?

– Да, – сказала она с благодарностью. – Именно так.

Она поднялась наверх принять ванну. Масло для ванны пахло сандалом и пачули. Когда она впервые им воспользовалась, он ее поддразнил, назвал хиппи, но она была не из тех, кто проводит лето во всяких лагерях и на фестивалях, и не знала, что это значит, пока он не объяснил. Он пошел в спальню переодеться, но по дороге остановился и посмотрел на нее. Она оставила дверь приоткрытой, чтобы выпустить пар. Ванна была старая, из тяжелой крашеной эмали, и очень глубокая. Она зажгла свечи на подоконнике, и их аромат смешивался с запахом масла. Она уже помыла голову и завязала волосы тонким шелковым платком в пучок на макушке. Она лежала, закрыв глаза, откинувшись на спину, позволив ногам подняться на воде. И тут она открыла глаза и увидела, что он на нее смотрит.

– Заходи, – сказала она. Он, казалось, готовился что-то сказать. Повисла тишина. Ей показалось, он проговаривает про себя какие-то слова, и ей было интересно, что он скажет. Вдруг он словно стушевался.

– Оставлю тебя в покое, – сказал он. – Отдыхай.

Но момент был испорчен, и она вылезла из ванной.

Она тщательно готовилась к выходу, хотя они собирались всего лишь в паб через дорогу, и наряжаться она не планировала. Она уже выложила на стул джинсы и полосатый пуловер, который купила во время последней поездки в город.

Эмма вышла из ванной, завернутая в большое банное полотенце, и сидела перед туалетным столиком, выпрямляя волосы утюжком, не отрываясь от зеркала. Она подняла руки кверху, и полотенце соскользнуло. Ей пришлось его поправить. Затем она приступила к макияжу. Все это время Джеймс сидел на кровати и наблюдал за ней.

Она ждала, что он подойдет к ней со спины, дотронется до нее, но он сидел неподвижно и наблюдал. У нее перехватило дыхание, все поплыло. Давай останемся дома, хотелось ей сказать. Никуда не пойдем. Все эти усилия – для тебя. Но та же застенчивость не позволила ей этого сказать, да и, кроме того, она уже чувствовала, как будет предвкушать возвращение, когда они будут сидеть в одном зале, окруженные людьми, и она будет знать, что он не сводит с нее глаз и что скоро они вернутся домой.

Она встретилась с ним взглядом в зеркале и улыбнулась.

– Ну что, сойдет? – спросила она.

– Ты напрашиваешься на комплименты. – Он все-таки подошел к ней. Протянул руку и погладил ее шею. У нее перехватило дыхание, но она не подала виду.

– Нет, серьезно. Мне всегда казалось, что я делаю что-то не так, а теперь совсем разучилась.

– Ты прекрасна, – сказал он. – Правда.

– Боевой раскрас. Я волнуюсь перед встречей с людьми. Мне нужно за что-то спрятаться.

– Спрячься за меня, – ответил он. Она снова встретилась с ним взглядом, и они рассмеялись своей сентиментальности. Она почувствовала, как напряжение спало.

Когда они добрались до «Якоря», все завсегдатаи уже собрались. Джеймс открыл дверь, пропуская Эмму вперед. Она зашла и остановилась посмотреть, был ли там кто-то, кого она знала. Вокруг стола для бильярда собралась компания детей. Ей показалось, что она видела их на остановке школьного автобуса. Они явно еще не доросли до выпивки, но чем еще детям заниматься в таких городках? У нее, конечно, не было возможности ходить в паб. Она вспомнила свои долгие скучные вечера в Спрингхеде. До отъезда в колледж ее единственным развлечением был молодежный церковный клуб, за которым пристально следил ее отец.

Их заметили. Кое-кто из спасателей играл в дартс – они прервались и поприветствовали Джеймса. Вероника, стоявшая за баром, улыбнулась Эмме, стараясь скрыть свое удивление. Вероника знала их обоих. Она ходила в церковь – не регулярно, по особым случаям, на пасхальную и рождественскую службу. И всегда передавала пару бутылок для летней ярмарки. Ее сын был в одном классе с Кристофером. Эмма с трудом пыталась вспомнить, как его зовут.

– Как Рэй? – Имя вдруг само пришло в голову.

– В порядке.

– Чем он сейчас занимается? – Эмма удивлялась самой себе. Она уже отвыкла от таких разговоров.

– Стал пожарным. В Лидсе. Конечно, он никогда умом не блистал, в отличие от твоего Кристофера, но мы им очень гордимся. – Она помолчала. – Мне так жаль, дорогая. Нам всем.

– Я знаю, – сказала Эмма. – Я знаю.

– Полиция уже кого-нибудь арестовала?

Вдруг из задней комнаты появился Барри. Он встал, опершись руками о барную стойку, и смотрел на Эмму. Вопрос прозвучал резко, без вступлений и формальных прелюдий.

– Не говорили.

– Позор, – сказал Барри, и Эмма не поняла, считал ли он позором убийство, или неспособность полиции найти подозреваемого, или отсутствие коммуникации.

Один из игроков в дартс тоже стоял у бара в ожидании напитка и пробурчал что-то в знак согласия.

– Я угощаю, – сказал Джеймс. – Ну, в память о Крисе.

Через полчаса в пабе было так шумно, как Эмма и не мечтала. Дети включили какой-то музыкальный автомат и сидели в соседнем зале перед широким экраном, смотрели футбол, и их крики и свист то и дело заглушали музыку.

Она сидела у окна, болтала с девушкой одного из спасателей. Еще одна школьная знакомая. Эмма слышала, как та болтает о новом парне, о головокружительном романе, о предложении, но все это время думала о Джеймсе, который стоял у барной стойки и смотрел на нее. Чего он от меня хочет? О чем хочет поговорить?

Дверь открылась, и вошел Майкл Лонг. Он не потрудился придержать дверь, и она захлопнулась, но в зале было так шумно, что никто не обратил внимания. Вразвалку он подошел к бару. Эмма не слышала, о чем они говорят, но догадалась, что Джеймс предложил купить ему выпить. Хотя Майкл выглядел так, как будто уже пил, – взъерошенный и плохо стоящий на ногах.

– Ну ты и наглец.

Она с трудом разобрала слова, но чувствовала его враждебность – она ощущалась почти физически. Она смотрела на них в ужасе. Девушка продолжала болтать. Джеймс, видимо, его не расслышал и попросил Майкла повторить.

Майкл широко открыл рот и прорычал так, чтобы его услышали все, заглушая шум:

– Я сказал, ну ты и чертов наглец!

Разговор смолк. Запись в музыкальном автомате подошла к концу, и никто не включил новую. Из другого зала послышались раздосадованные аплодисменты упущенному пенальти. Майкл, казалось, был доволен оказаться в центре внимания. Он повернулся ко всем с театральным жестом.

– Вы бы с ним не пили, если бы знали то, что знаю я.

Вероника наклонилась к нему, перегнувшись через стойку.

– Ты не в себе, дорогой. Лучше тебе пойти домой.

Майкл, казалось, ее не слышал.

– Вы хоть знаете, с кем пьете? Знаете? Вы все думаете, что знаете его. Семьянин, лоцман, ходит в церковь. Вся его жизнь – ложь. Даже имя фальшивое. – Майкл заговорил тише, как будто они с Джеймсом остались одни в маленькой комнате, но Эмма его слышала. В баре воцарилась тишина. Все смотрели на него и слушали. Не было необходимости кричать. – Все должно было случиться иначе. Я хотел собрать больше улик и передать их инспектору. Но просто не мог выносить, как ты тут стоишь, смеешься и болтаешь. А все тебе сочувствуют.

– Инспектор уже в курсе, – сказал Джеймс. – Я ей рассказал.

На мгновение Майкл растерялся. Он стоял, открыв рот, с пузыриком слюны на нижней губе, пытаясь убедить себя в том, что Джеймс врет.

– Так почему она тебя не арестовала?

– Я ничего не сделал. Сменить фамилию – не преступление.

– Но ты дружил с Мэнтелом. Я видел фотки. Вы вдвоем стояли и улыбались.

Майкл качал головой, с трудом пытаясь прочистить мысли.

– Ты убил ту девчонку и отправил мою Джини в тюрьму. – В его голосе слышалось отчаяние. – Ты причастен. Зачем городить столько лжи, если тебе нечего скрывать?

– У меня достаточно причин ненавидеть Кита Мэнтела, – сказал Джеймс. – Но я не убивал его дочь.

Вероника вышла из-за стойки, подошла к Майклу и приобняла его.

– Ты сам не свой, дорогой. Неудивительно, учитывая, через что тебе пришлось пройти. Пойдем со мной. Я сделаю тебе горячее питье, и мы вызовем доктора.

Майкл позволил увести себя. За стойкой стоял Барри, переводя жадный взгляд с одного на другого, светясь от счастья.

Эмма словно застыла. Ее реакции замедлились, отключились. Она смотрела, как Джеймс идет к ней, но не могла пошевелиться.

– Пошли домой, – тихо сказал он. – Здесь говорить нельзя.

Вот что случается, подумала она, когда расслабляешься. Как из этого можно сделать счастливый конец?

– Пошли домой, – снова сказал он. Она почувствовала, что на них все пялятся. Встала и пошла за ним на улицу. Но как только они перешли дорогу, она остановилась на мостовой и посмотрела ему в глаза. На дереве рядом с их домом на ветру раскачивались ветви, отбрасывая тени ей на лицо.

– Что-нибудь из этого было правдой?

– Кое-что. Я сменил фамилию, когда мне был двадцать один год. Официально. На то были причины. Если хочешь, я тебе расскажу.

– А что насчет твоей семьи? Они правда все умерли?

– Не все.

– То есть ты обо всем лгал с самого начала.

– Нет. Когда я тебя встретил, я был тем, кто я сейчас.

– Ты убил моего брата?

– Нет! – закричал он. – Зачем мне это?

– Зачем ты лгал мне?

Она не могла этого вынести. Ей нужна была эта семейная история, она приносила утешение. Вдруг она развернулась и побежала в сторону кузницы.

Эмма бежит через всю площадь, держась в тени на случай, если пьяницы из «Якоря» все еще выглядывают наружу, и подбегает к кузнице. Толкает одну из больших арочных дверей, похожих на двери церкви, и заходит внутрь. Она смотрит на высокую крышу и черепицу. Чувствует жар огня и замечает пыль на полках с еще не обожженными горшками.

Сначала мастерская кажется пустой. Здесь царит тишина. Она бесшумно прикрывает за собой большую дверь. Дверь закрывается неплотно, но если кто-то проходящий по площади заглянет сюда, он увидит лишь полоску света. Она медленно проходит дальше. Она знает, что Дэн здесь. Чувствует это. Скоро он выйдет. Обнимет ее. Поедет с ней прямо в Спрингхед, чтобы она могла воссоединиться с ребенком. Она не в состоянии справиться со всем этим одна.

– Дэн. – Ее голос звучит сдавленно, как всхлип, но эхо разносит его по всей кузнице. – Ты здесь, Дэн?

Из маленькой кладовой доносится скрип. Не похоже на человека. Как будто крыса роется в мусоре.

– Дэн! – снова произносит она, и он появляется – как она всегда воображала – помятый, взъерошенный, полный желания увидеть ее. Она стоит очень близко к нему и чувствует запах глины на его руках. Ждет, чтобы он дотронулся до нее. Но тут она поднимает взгляд и замечает в двери кладовой еще кое-кого. На этот раз не инспектора, а человека, которого совсем не ожидала тут увидеть.